Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

— Завтра можешь отдохнуть. А если тебе так уж приспичило, послезавтра отправляйся на рудник… Скажи, у тебя на Севере есть баба?

— Нет.

— Хочешь завести бабу здесь?

— Там посмотрим.

Лия усмехнулась. Они постояли еще немного на углу. Лия все вглядывалась в переулок.

Минут через десять около них притормозил чернокожий полицейский на мотоцикле.

— Привет! — сказала Лия.

— Привет! — ответил полицейский и искоса глянул на Кзуму.

— Это свой, — сказала Лия.

— Сегодня они не придут, — сказал полицейский.

— Вот и хорошо.

— Зато утром они перекопают весь твой двор, да и не только твой.

— Вот оно что… А чей еще?

— Я имею дело только с тобой, — сказал полицейский. Вынув пять бумажек по одному фунту из кожаной кисы, Лия передала их полицейскому.

— Но другим — ни гугу, — сказал он.

— Мне до других дела нет, — ответила Лия и отвернулась.

Полицейский уехал.

— Пошли, — сказала Лия и повернула обратно к дому.

Кзума нагнал ее, взял за руку.

— А ты других предупредишь?

— Тебе-то что? — Она вырвала у него руку.

— Не понимаю я тебя.

— Дурак, потому и не понимаешь… Пошли! У меня дел непочатый край.

Они прошли к двери в дальнем конце двора. Лия постучалась в дверь, вошла, Кзума — следом за ней.

Молодая женщина — они застали ее за едой — подняла на них глаза.

— Это Кзума, — сказала Лия.

Кзума улыбнулся, но ответной улыбки не дождался. Так вот она какая, учительница, подумал он.

— Дай ему поесть, — сказала Лия, — и пусть он останется у тебя. У меня дел по горло. Спозаранку придут рыть.

— А сегодня? — спросила девушка.

— Сегодня не придут. Поэтому нам надо побыстрее расторговаться, а что останется, попозже закопать. Я тебя кликну. Когда поедите, может, вы с Кзумой сходите в кино. Идет?

Лия вышла, захлопнув за собой дверь, но тут же всунула голову обратно.

— Кзума, я на тебя не сержусь! Но тебе пора поумнеть. Если я предупрежу других, полиция мигом смекнет, кто это сделал, и тогда быть беде. А теперь ешь…

И снова захлопнула дверь.

— Бери стул, садись, — сказала девушка.

Кзума повиновался.

Девушка встала, положила ему еду. До чего же она красивая! Как бархатистый коричневый цветок. И какая молодая, сильная, ловкая. Все в ней красиво: и очертания рук и ног, и движения, и посадка головы — глаз не отвести. А голос такой нежный — кажется, век бы его слушал.

Девушка поставила перед Кзумой тарелку.

— Ты сегодня ударил полицейского? — спросила она.

Он кивнул.

— Почему?

— Он меня стукнул ни за что ни про что.

— А почему ты не убежал?

— Зачем бежать человеку, за которым нет никакой вины?

И тут она в первый раз улыбнулась ему. И какая милая у нее улыбка! Зубы белоснежные, на щеках ямочки, по одной на каждой. Глубокие, прехорошенькие— так и хотелось их поцеловать. А когда она улыбнулась, в глубине ее глаз загорелись огоньки. Он рассиялся ей в ответ.

— Ты не боишься? — спросила она.

— Не родился еще тот человек, чтобы меня напугать, — похвастался Кзума.

— Ешь, — сказала она.

Чуть погодя он поднял на нее глаза.

— Как тебя зовут?

— Элиза.

— Хорошее имя.

— Ты откуда родом? — спросила Элиза.

— С Севера.

— А у вас там красивые места?

— Очень красивые.

— Чего ж ты тогда оттуда ушел?

— Работы не было. А тут на рудник можно определиться.

Она замолчала. Ему хотелось поддержать разговор, но ничего не приходило на ум: она была до того красимая, что он онемел. Он поглядел на ее волосы — и руки сами собой потянулись погладить их. Она поймала его взгляд, и он снопа опустил глаза.

— Как тебе еда?

— Очень вкусная. Это ты готовила?

— Да.

Лия просунула голову в дверь.

— А она красивая, верно, Кзума?

— Очень красивая.

Лия прыснула, и грохнула дверью.

— Выпить хочешь? — спросила Элиза.

— Нет.

Элиза встала, убрала со стола. Кзума следил за ней — в комнате воцарилось молчание.

До них доносились едва слышные звуки пьяного веселья. Время от времени, когда пьяные уж слишком расходились, Лия наводила порядок.

— Помоги мне поставить машинку, мне надо кое-что построчить, — сказала Элиза.

Кзума вскочил, поднял машинку, и острая боль стрельнула в левое плечо.

— Тебе больно? — сказала Элиза.

— Ерунда, — сказал он.

— Дай посмотреть.

— Ничего серьезного.

— Раз так, дай посмотрю.

— Это меня полицейский огрел дубинкой.

— Садись сюда.

Она расстегнула ему рубашку. На левом плече лиловел огромный синяк.

— Надо растереть, — сказала Элиза.

Вынула баночку с мазью, растерла ему плечо. Какие у нее мягкие, нежные пальцы! Кзуме захотелось, чтобы она как можно дольше не отрывала их.

— Ты добрая, — сказал Кзума. — Добрая и красивая.

— А тебе тут одиноко, — усмехнулась она.

Оба снова замолчали, но молчание больше не тяготило их. Как не тяготил и шум, доносившийся со двора. Она протянула ему сигарету, закурила сама, поглядела ему в лицо и фыркнула.

— Ты что, никогда не видел, как женщины курят?

— Видел, только они были белые.

Она вдела нитку, и машинка застрекотала. Ее негромкое жужжание действовало успокаивающе.

— Расскажи мне, откуда ты родом, из какой семьи, — попросила Элиза.

— Мои родные места далеко-далеко, — сказал он. — Там между двумя горами течет река, а уж какая тишина, какой покой. Не то, что здесь. Когда я вспоминаю родные места, меня тянет вернуться туда. Раньше у нас было много скота, а теперь чуть не весь скот пал, и земля стала плохо родить. У меня там отец, а еще брат и сестра. Они моложе меня.

— А мать?

— Она умерла.

— Ты вернешься туда?

— Вернусь.

— А город тебе нравится?

— Пока не разобрался.

— Лии ты пришелся по вкусу. Она только о тебе и говорит.

— Она добрая, но ее не поймешь.

— Она не только добрая, она еще и хорошая.

— А тебе, видно, она тоже нравится. Кем она тебе приходится?

— Она мне тетка, сестра моей матери. После смерти матери она взяла меня к себе, определила в школу, и я выучилась на учительницу. А ты ходил в школу?

— Нет, в наших местах школы не было.

Элиза кончила шить, закрыла машинку футляром.

— Пошли погуляем. Я тебя в такое место отведу, где ты почувствуешь себя совсем как на родине.

И вот позади осталась Малайская слобода, остались толпа, брань, драки, мало-помалу уличный шум стал слабеть, и вскоре они различали лишь смутный гул.

А еще чуть погодя они уже ступали по траве.

— Как здесь тихо! — сказала Элиза.

— Почти как в деревне, — сказал Кзума.

— Когда мне надоедает городская суета, я иногда прихожу сюда, — сказала Элиза.

— До чего легко здесь дышится.

Они сели на траву.

— Вон там город, — показала Элиза.

На востоке высились сумрачные махины домов, мерцали огоньки.

— Когда глядишь на город, чувствуешь себя особенно одиноким, — сказал он.

Элиза растянулась на траве, подложила руки под голову.

— Люблю смотреть на звезды, — сказала она.

Он повернулся к ней.

— Ты красивая.

— Просто тебе одиноко, — усмехнулась она.

— Зачем ты так говоришь?

— Потому что это правда.

Он чувствовал, что их разделяет какая-то преграда, Которую ему не попить и не преодолеть, и отвернулся от пес. Па западе возносили к небу свои темные вершины горы. Округлые громады сужались кверху, завершаясь игольно-острыми пиками.

— А это что такое?

Элиза приподнялась и тоже посмотрела на запад.

— Это отвалы. Сюда сваливают песок, который выкапывают, когда добывают золото. Ты тоже будешь этим заниматься.

— Самый обыкновенный песок?

— Да, самый обыкновенный песок, — устало повторила Элиза.

— Его, должно быть, давно сюда ссыпают?

— Конечно, давно. Много лет подряд. И что ни день, этих отвалов становится все больше.

— Ты к ним подходила близко?

— Конечно.

— И какие они?

— Песок, он песок и есть.

— А какого он цвета?

— Белого.

— А черных отвалов не бывает?

— Мне не случалось видеть.

— Вот чудно.

— Что — чудно?

— Что такие высоченные горы белого песка насыпали черные.

— Без белых тут тоже не обошлось… Пошли, нам пора.

Она встала, потянулась, но Кзума никак не мог оторвать глаз от отвалов. Из-за тучи выглянула луна. Большая, желтая, добродушная. Весело замигали звезды. Кзума перевел глаза с отвалов на Элизу, его неодолимо тянуло к ней.

— Красивая ты, — угрюмо сказал он.

— Пошли, — сказала она.

— Я тебе не нравлюсь?

Она как-то странно поглядела на него и вновь оставила его вопрос без ответа.