Минни (СИ) - Соловьева Екатерина

После того, как мучительное напряжение было снято, Малфой вернулся к себе и смог думать яснее.

Люциус досадливо фыркнул, вспомнив манерные слова Нарциссы, разбуженной бесцеремонным вторжением: «Люциус, это же так некуртуазно. Это не модно теперь».

Хорошо ещё, что в спальне царила тьма: представлять на месте жены девчонку было намного легче. Особенно заводили воспоминания о массаже, о маленьких нежных пальчиках, так беззастенчиво и невинно ласкавших его.

Люциус снова накрылся одеялом и прислушался: ветер за стенами тоже успокоился и стих.

Однако мысли о маленькой горничной продолжали преследовать. Минни вторглась во все аспекты его жизни. Как некстати она заметила тот пустой портрет! Он заказал его почти год назад, и когда повесил в кабинете, сразу позвал:

— Северус! Ты слышишь меня, Северус?

Бледный зельевар "ожил", покосился на него, укоризненно покачал головой и ушёл. Просто взял и ушёл с картины за сто галлеонов. Собственно, от Снейпа ещё и не такого можно было ожидать, но именно теперь Люциусу требовался совет по поводу того, что происходит с Лордом. Почему он стал рано уходить с приёмов, будто сбегая в Хогвартс? Что за паника в голосе, когда он заговаривает о Поттере? В его смехе пробиваются истерические нотки или это только кажется?

Если бы Люциус не знал Лорда так давно, он мог бы сказать, что тот чего-то боится. Но образ напуганного Волдеморта просто-напросто не помещался в его сознании.

«Мы победили. Власть в наших руках, и всё идёт, как нужно… Чего же тогда ему опасаться? Неужто мальчишки Поттера?»

Вот если бы Снейп вернулся и рассказал хотя бы о том, за что Лорд убил его, загадок стало бы значительно меньше.

Мысли невольно вернулись к минувшему вечеру.

«Зачем грязнокровка, задери её пикси, разозлила Беллу этой песенкой? Нашла кому мстить и демонстрировать характер! Дважды дура!»

Эта идиотская песенка про двух сестёр вызвала непрошеные воспоминания не только у Беллы и Нарциссы. Нетрудно догадаться, что в роли «рыцаря» выступал он сам. Старая история. Давние обиды…

Белла всегда посматривала на него искоса. И Люциус, зная свояченицу, прекрасно понимал этот взгляд: таким хищник смотрит на жертву, мужчина — на женщину. Но ему претила одна только мысль о том, чтобы стать очередным победным значком на мантии этой ведьмы. Экземпляром личной коллекции.

Они тогда вернулись с Лазурного берега: жена забеременела Драко, её постоянно тошнило. Нарциссу успокаивали только прогулки в парке да жасминовый чай, который готовила Чайна. Поначалу Люциус везде сопровождал её, но потом ему это наскучило. Он наколдовал рядом с беседкой большие качели под навесом, и Нарцисса часто засыпала там.

Однажды в поместье гостили Белла с Родольфусом. Был июль, солнце палило нещадно. Они играли в покер в беседке и пили вермут, Нарцисса цедила свой чай. Люциус собрал тогда стрит-флеш и выиграл у Руди. Малфой допил вино, потянулся и отправился в особняк, чтобы облегчиться. От зноя его, помнится, сильно развезло, и, встретив в коридоре на обратном пути Беллу, Люциус не слишком удивился. В глазах свояченицы плясали черти. Она молча подошла к нему и опустилась на колени, стягивая брюки.

— Полегче, Белла, — хрипло заметил он. — Мы же родственники!

— Тогда это должно быть вдвойне пикантно, — низко пробормотала она и принялась облизывать его член.

Люциус прекрасно понимал, что сам позволил ей это. Но Нарси из-за беременности в последнее время совсем перестала его ласкать, а мужские потребности никуда не делись. К тому же он просто диву давался, что вытворяла Белла. Свояченица дразнила языком, заглатывала глубоко, до умопомрачения, ласкала полными губами, сжимая его ягодицы острыми ногтями. Это было сродни наваждению — животная похоть, крепко замешанная на вермуте и долгом воздержании; и он, вцепившись в её чёрные растрёпанные волосы, со стоном излился ей в горло.

Разумеется, в этот пикантный момент их и застала Нарцисса. И пока Люциус застёгивал брюки, сёстры уже успели достать палочки и направить их друг на друга. Каким чудом он тогда успел выхватить свою и заорать «Экспеллиармус!» — одному Мерлину ведомо. Хмель мгновенно выветрился, едва Люциус понял, чем бы всё сейчас закончилось. Он фактически втолкнул Беллу в камин и бросился успокаивать рыдающую жену.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Она мне не раз говорила, — всхлипывала Нарцисса, — что окрутить тебя ей ничего не стоит… она была права… я для тебя ничего не значу!

Люциус мысленно наградил себя Круцио и крепко обнял её, покрывая лицо поцелуями.

— Прости меня, милая! Я в этот момент думал о тебе… — уверенно солгал он. — Я ни на кого тебя не променяю!

Заглаживать вину тогда пришлось долго, Люциус месяца два не отходил от жены. А потом Белла совсем спятила и запытала Лонгботомов до безумия, за что и была заключена в Азкабан. Но позже, когда Лорд освободил её, и она снова появилась у них в поместье, сёстры снова помирились, но свояченица больше не прожигала его взглядом. Ведь она получила свой значок на мантию.

Засыпая, он снова вернулся мыслями к маленькой горничной.

«Повелитель отдал её нам в безраздельное владение, — рассуждал он. — Лорду Поттер нужен мёртвым, и после этой операции Минни больше ему никогда не понадобится. Она наша навсегда».

* * *

Минни сидела в чулане на полу, сложив по-турецки ноги, напевала себе под нос и чистила картошку. Таз перед ней постепенно наполнялся шелухой, а глиняный горшочек — белыми клубнями. Настроение было прекрасным, хотя ещё два дня назад казалось, что жизнь кончена.

Чайна позавчера была очень зла. Она бросила Минни в ванну с водой и чуть не утопила, заставляя окунуться целиком. Девушка так выбилась из сил, что даже брыкаться не могла, только судорожно отплёвывалась, когда выныривала на поверхность. Старая домовуха была так сердита, что всякий раз больно дёргала за волосы, втирая в них шампунь. Она ополоснула свою подопечную и швырнула ей большое полотенце.

Минни, дрожа, завернулась в него и молча легла на постель, желая уснуть и больше никогда не проснуться.

Следующим утром она обнаружила, что заперта в чулане. На спинке стула висело её старое коричневое платье, рядом — чёрные башмачки. Еду через несколько часов принесла Юна. Маленькая домовуха поставила миску с пресной овсянкой на пол, собираясь исчезнуть, но Минни схватила её за лапку.

— Погоди, Юна. Ну хоть ты-то на меня не сердишься?

— Минни предала хозяев! — неожиданно злобно зашипела та. — Минни плохая!

— Юна, послушай… У меня не было выбора. Прости меня! Вам, наверное, здорово досталось от Малфоев?

— Минни обманула Чайну, — горько ответила Юна. — Домовики никогда больше не станут уважать Минни!

И с хлопком исчезла. Девушка в сердцах пнула миску, и овсянка разлетелась по дырявому ковру. Так она осталась без завтрака.

Юна больше не разговаривала с ней. Домовуха молча приносила какую-нибудь работу и возвращалась, чтобы забрать то, что сделано. Минни поняла, что в наказание поручения ей дают самые унизительные, по мнению хозяев: то разделать перепёлок, то нарезать майоран. А заштопать — горку только эльфийских хламид, ибо чинить одежду чванливых Малфоев она не достойна. Горничная была этому только рада: от одной мысли, что придётся зашивать панталоны леди Нарциссы или бельё мастера Драко, её передёргивало.

«А мистер Люциус? Носит ли он бельё? Вряд ли», — подумала Минни и хихикнула про себя.

Когда работа кончалась, горничная не знала, куда себя деть от скуки и отчаяния. Она понимала, что наказание за побег скоро последует, и гнала тревожные мысли о нём. Временами накрывала такая глухая тоска, что девушка просто ходила кругами по чулану, словно зверь, запертый в клетке. Поневоле она жалела, что не досталась волкам. Уж они-то не стали бы её мучить, сожрали бы — и дело с концом!

На второй вечер Минни прижалась лбом к холодному зеркалу.

«Если бы были живы родители… или друзья. Ну хоть кто-то, кому она нужна… кто бы поддержал… Одна. Совсем одна».