Высшая мера наказания - Азриэль

Начальник спокойно достал пачку сигарет. Предложил пленнику. Тот отказался:

– Не курю. Скажите, что меня ждёт?

Ответ всё прояснил:

– Сперва – тюрьма. Потом в зависимости от обстоятельств. Завтра приедет твой отец и мы решим. До этого никто и не о чём спрашивать не будет. Но скажу, что обвинение серьёзное, а вот доказательств никаких. Так что, пока тебе везёт. Только здесь держать тебя не можем, – слишком опасно. Зря ты пытался сбежать на перевале и… до. Угу. Девушка всё рассказала.

Потом оформил какие-то бумаги и вызвал Вову. Тот забрал документы и кивнул подопечному на выход. За дверью поджидали Вардан и «капитан Авакян». Ночь звёздно подмигнула узнику. Он отозвался:

– Красивое небо! В отличие от земли.

Кто-то из оперов парировал:

– Мрази слишком много развелось. Через полчаса одной меньше станет и на земле чуть лучше…

Белый автомобиль выехал на финишную прямую. Ереванский Централ затерялся в самом конце города, в районе кладбища и свалки. Места были знакомые. Но узник не мог предположить, что там же находятся и людские «отбросы». Для себя он уже всё решил. Если отец не поможет, то он покончит с собой. Решение зрело с момента ареста. Исполнение откладывалось до приезда отца.

«Семёрка» свернула на какую-то разбитую дорогу и завиляла между выбоинами. Дорога к тюрьме никогда не бывает гладкой. Человек оглянулся на луну, которая, возможно, в этот момент отражается в глазах любимой женщины.

Тюрьма

Стены страданияС влагою слезноюСжаты рукою Творца.Сердце дрожащееКровью пульсирует,Ждет без надежды конца.Плечи любимые,Мысли гонимые,Будут прощать и держать…Боль и отчаяньеКаждой молитвою,Каждою клятвою, —Душу научат взлетать…

Новая жизнь, начавшаяся с предрассветного часа, так и не засияла цветами радуги в лучах восходящего солнца. Не было вспышек, лучей, щебета птиц. Только люди, скрывающие лица. И лица, скрывающие людей. Сотни километров отделяли пленника от того мгновения. А перед глазами какое-то громоздкое здание, окруженное пятиметровой стеной. Освещённое прожекторами и ещё чем-то неразличимым в наступившей ночи. По сигналу автомобиля железные ворота разошлись в стороны и поглотили новую жертву. Конвоиры сдали арестованного тюремной охране и спешно ретировались. В этом месте, на болоте, все чувствовали себя неуютно. В приёмной находились военные, – трое мужчин и женщина. Пожилой майор представился дежурным помощником начальника СИЗо. Он подошёл:

– Ты грузин, что ли? К нам за что?

«Грузин» кивнул на сопроводительные бумаги, перед женщиной-прапорщиком:

– Там написано, что я из Грузии. Но, вообще-то, армянин.

К своему еврейству решил сначала привыкнуть, а уж потом распространяться. Майор повернулся к сотруднице:

– Эси инч одвацова? (Этот по какой статье?)

Та заглянула в документы:

– Таснхиньг аруров… (по 15-100…)

ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора) бросил арестованному:

– Попытка убийства у тебя. С кем что не поделил?

Ответ прозвучал неохотно:

– Я и сам толком не разобрался. Так уж получилось.

Майор весело произнес:

– Ну, ясно дело! Тоже не виноватый? Овечки здесь часто попадаются.

Он взял со стола бумаги и начал читать. Бесстрастное любопытство сменилось заинтересованностью. Потом вдруг покраснел. Весь как-то перекосился:

– Так это – Ты! Наконец-то! Знаешь, сколько жду тебя? Ашот – это мой зять. Ты в него стрелял! В моих внуков и дочь, – сиротами хотел их оставить!

При таких обстоятельствах трудно удержаться от злоупотребления властью. Майор размышлял. Принятое решение воодушевило его, успокоило. Что-то тихо сказал сотрудникам и вышел.

Ситуация была недвусмысленной. Такого узник, конечно, не мог предвидеть. Как, впрочем, и все события до сих пор. Лишь почувствовал, что жизнь в опасности. Женщина вышла почти сразу за офицером. В распахнутую дверь вошли ещё трое. Уже впятером они набросились на арестованного. Били дубинками, старались попасть в голову. Пленник пытался защитить её руками. Избиение неожиданно прекратилось. Как по команде исчезли дубинки. Послышались громкие голоса и три офицера вошли в помещение. Упитанный полковник что-то зло выговаривал подчинённым. Даже не взглянув в сторону арестованного, приказал всем выйти. Стены коридора были окрашены в грязно-желтый цвет. Узник не сразу обратил на них внимание. Вроде стены как стены. Слегка неровные. В пятнах крови и плоти от размазанных по ним насекомых. В сырых, ржавых разводах.

Мысль о раздавленных ими человеческих судьбах напрашивалась сама собой. Тюрьма, конечно, начинается не с этих стен. И не с главного входа и мрачной охраны. Или майора с его палачами. Она становится темницей тогда, когда замечаешь во взглядах и отношении близких другую непроницаемую стену. После уже ничему не придаешь значения. Тюрьма для тела тоже страшна. И выйдя отсюда на волю, очень трудно будет избавиться от решётки, отделившей человека от всего остального мира. Но сейчас он всё ещё полон жизни и веры. Произошедшее за закрытой дверью осталось в тумане. Впереди ожидали ещё двери, за ними другие и ещё… Узкий коридор выводит в некое подобие холла с полом, выложенным керамическими плитами. Дальше стальная решётка с такой же дверью, изолирующая с двух концов длинный коридор. По обе его стороны находилось множество чёрных дверей. Отсек назывался «боксами» и отделял здание тюрьмы от административного корпуса. Но вначале человек об этом понятия не имел. Его втолкнули в одну из камер боксов. И захлопнули дверь с чернеющим в центре «глазком» для наблюдения. Помещение в четыре на восемь метров было тускло освещено. Вдоль двух стен стояли скамейки, обитые жестью. Узник осмотрелся:

«Значит, это и есть моя камера. Мрачновато. Без нар и умывальника. Но не на курорте же я, в конце концов!»

Сверху тянуло прохладой и он поднял голову. Под потолком темнело решёткой небольшое окно. Стены здесь имели особое отличие. Помимо пятен от насекомых и сырости, они были забрызганы, свежей и уже потемневшей от времени человеческой кровью. Повсюду хлесткие черные полосы от резиновых полицейских дубинок. Узоры, говорящие сами за себя. Ещё этот запах! Стоял до тошноты отвратительный запах.

Он сильно устал. Было далеко за полночь. Третьи сутки без сна и пищи. Хотя, нет. Вчера, под утро, он немного вздремнул. Тело болело после недавней расправы. К тому же, несколько часов в машине, оторвавшей от Тбилиси, – его сказочного города. Но сказки рано или поздно закачиваются. И не обязательно счастливо. Бункер ереванского Централа даже не начало этого конца. Человек вытянулся на узкой скамейке и моментально заснул. Резкого звука отпираемой двери и громких голосов ворвавшихся палачей он не слышал. Несколько любителей расправ над заключенными во главе с ДПНСИ явились продолжить самосуд. Узник не успел проснуться. От удара по голове потерял сознание, безвольное тело сбросили на бетонный пол и стали ожесточенно пинать. Парень так и не узнал, сколько длилась «забава». Очнулся на холодном полу. Ничего не было видно. Малейшее движение причиняло боль. Подумал, что спит и закрыл глаза. Яркий свет, упавший через дверной проем, разбудил его окончательно. Тёмный силуэт надзирателя стоял в двери. Другой вошёл тенью и забрал ведро. Через минуту вернул его на место. Это был заключённый из обслуги. Узнику посоветовали выйти из камеры. Ничего не соображая, он поднялся на ноги и вошёл в свет. Тень подняла с пола облако пыли. Узник вернулся во мрак. Скрежет ключа и звон цепи отозвались болью во всём теле. Человек не воспринимал реальность. Не мог понять, где находится и как здесь оказался. Эта было не то помещение, с высоким потолком и хоть каким-то освещением.

Темница напоминала погреб. До потолка можно было достать рукой. В правом углу серело квадратное окошечко, забранное стальной сеткой. За ним едва различимо брезжил рассвет. Дотронулся до колюче-шершавой стены. Справа от входа нащупал небольшую нишу, где стояла пустая алюминиевая кружка. Чуть дальше крепились деревянные нары. Сейчас они были подняты и заперты на замок. Рядом, под ними, табурет, приваренный к полу. От окна, где стояло ведро-«параша», доносился мышиный писк. Человек попытался усмехнуться, морщась от боли и вкуса крови:

«Хорошо, что хоть какая-то компания».

Он сплюнул противный сгусток и осколки зубов. Хотелось пройтись, размяться. Но не тут-то было. А ведь до этого всё было сносно. Пришлось сесть. Опять послышался шум отпираемого замка. Это было отверстие для подачи пищи. Протянули тяжёлую буханку непропеченного, липкого, темного хлеба и наполнили кружку кипятком. Частью воды умылся. Остатком запил скудный тюремный завтрак, – первый с момента ареста. Немного хлебных крошек бросил в пискливый угол. Свет сюда не пробивался. Но было заметно, что стена напротив какая-то тёмная и блестящая. Из неё сочилась вода. Стены плакали. Они, буквально, истекали крупными каплями. Вспомнились слова Вовы, что «в этой стране по нему точно колокол не зазвонит…». Улыбки опять не получилось: