Путь к женщине - Николай Никандров

– Теперь уже не хочу… Когда отравил все мое настроение… – С мукой: – И всегда так: лечу к нему жизнерадостная, счастливая, ухожу от него раздавленная, разбитая!!!

Уходит.

Желтинский, все время издали наблюдавший за ней и Шибалиным, подбегает к ней:

– Мы теперь домой? Вера резко:

– Вы домой. А я еще тут посижу. Желтинский обиженно:

– Почему же я один должен домой идти? Почему мне нельзя остаться с вами?

Проходят в дверь с надписью "Библиотека".

XIII

В это время Зина подбегает к Шибалину, здоровается, садится, очень волнуется.

– Я видела, я видела, как она не хотела от вас уходить. Все-таки странная особа. Неужели она сама не чувствует? Почему вы не скажете ей всего?

Шибалин морщит лицо трагической гримасой:

– Женщине, с которой живешь, которую когда-то любил, которой, в сущности, многим обязан, вдруг в один прекрасный день взять и объявить, что она уже не нравится, надоела, раздражает, бесит… О, если бы вы знали, Зина, как тяжело это сделать!

– И вы до сих пор ей не объявляли?

– Нет.

– Все откладываете?

– Да.

– А про меня говорили?

– Тоже нет.

– Когда же скажете?

– Теперь уже скоро…

– Напрасно, напрасно, Никита Акимыч, вы тянете с этим. Женщине в таких случаях лучше всего говорить сразу всю правду.

– А если эта правда ее убьет?

– Не убьет. Лучше сразу перенести один удар, чем из водиться постепенно.

– Зина, а для себя лично вы тоже предпочитали бы "сразу узнать всю правду", если бы оказались в положении Веры?

– Конечно.

Шибалин долго и по-особенному глядит ей в лицо.

– Гм… Ну а я Вере не решился сказать всего. Но вчера не сказал – сегодня скажу. Вообще сегодняшний день, Зина, исключительный в моей жизни, переломный. С сегодняшнего дня ни одна женщина никогда не услышит от меня, как от мужчины, слова неправды.

Зина улыбается.

– Начнете с меня? Шибалин значительно:

– Да, Зина, с вас!

– Мне очень приятно слышать это, Никита Акимыч. Я очень благодарна вам за это.

– Не меня благодарите, Зина! Стечение обстоятельств благодарите! Вы встретились мне на моем жизненном пути как раз в такой момент, когда я пришел к решению и жить, и работать по-новому!

– Никита Акимыч, не скрою от вас: я и радуюсь такому "стечению обстоятельств", и в то же время печалюсь…

– А печалитесь почему?

– Не могу забыть ее лица, с которым она уходила от вас. На ее лице было написано такое беспредельное горе, что я сама едва удержалась от слез. Теперь-то я вижу, как эта женщина любит вас. И вчерашнее наше решение, Никита Акимыч, сейчас снова заколебалось во мне. Хорошо ли мы поступаем?

– Опять?! Опять колебания!

– Да. Но я не могу, Никита Акимыч, понимаете, не могу! Еще неизвестно, что мы с вами дадим друг другу, а ее-то жизнь обязательно разобьем. Теперь я это знаю.

– Зина! Зачем вы столько времени мучаете меня? Сегодня вы воскрешаете разговор, похороненный нами вчера! До каких пор это будет продолжаться? Тогда лучше давайте сразу, сегодня же, сейчас же покончим со всем навсегда и останемся только хорошими знакомыми!

– Никита Акимыч. Вы думаете взять меня запугиванием? Это что? Ваш обычный мужской прием?

– Тут дело не в "запугивании", Зина, и, конечно, никаких "обычных мужских приемов" у меня нет! Просто я чувствую необходимость прийти наконец к какому-нибудь определенному решению, в ту или другую сторону. А то у вас сегодня "да", завтра "нет", послезавтра опять "да". Так нельзя. Нужно ре шиться на что-нибудь одно. А в вас до сих пор не прекращается борьба! Вы как будто и хотите, и вместе с тем чего-то осте­регаетесь. Объясните, в чем дело?

– Никита Акимыч… я не спала всю эту ночь… ни на минуту не заснула… все думала о нашем деле… И, страшно сознаться, ни к чему определенному не пришла… А тут увидела такое лицо Веры, и все во мне еще больше запуталось… Вы не сердитесь на меня, Никита Акимыч, я сама не понимаю, что делается со мной… И сознаешь, что вы в наших рассуждениях правы, и в то же время чувствуешь, что собираешься сделать что-то нехорошее, гадкое…

– Га-ад-ко-е?

– Да, гадкое. И во всяком случае что-то несерьезное, ненастоящее.

– Ага… Если так, Зина, если гадкое, то теперь, конечно, вы сами видите, что нам лучше всего расстаться сейчас же. При знаться, наши переговоры, затянувшиеся на целый месяц, и ваши колебания уже успели породить и во мне самом ряд сомнений. Да подходящая ли мы друг для друга пара? Да не слишком ли велика разница в наших взглядах на эти вещи?

Испугом наполняются глаза Зины, когда она выслушивает последние слова Шибалина. Лицо ее бледнеет, краснеет. Голос дрожит. Она не дает ему договорить, вся влечется к нему, крепко схватывает за руку:

– Никита Акимыч! Вероятно, я неправильно выражаюсь, что ли… Может быть, я даже не то наговорила, что хотела… Но я вижу: вы не так понимаете меня… Если хотите знать мой окончательный ответ, то конечно же я согласна… Собственно, в душе я давно была согласна, я все время была согласна, как только встретилась с вами… Знала, что уйти от вас все равно не смогу… Но почему-то, сама не знаю почему, я все откладывала начало нашей… нашей связи, отдаляла, я все чего-то ожидала от вас еще…

– Не свахи ли? – улыбается Шибалин. – Не родительского ли благословения иконой?

– Не смейтесь, Никита Акимыч… Я сама не знаю, чего от вас я ожидала еще… Я, видно, воспиталась на мысли, что это не сколько сложнее, ну и торжественнее, что ли… А теперь вижу: это было во мне просто ребячество… И вы должны простить мне это, Никита Акимыч, не осуждать… Не забудьте, что я совсем еще не жила этой жизнью, и вы, как более опытный человек, должны были поступать более настойчиво и мне побольше об этом разъяснять…

– Словом, мы остаемся при вчерашнем решении? – весело спрашивает Шибалин.

– Ну конечно же, – виновато смеется Зина.

– А завтра? Завтра опять передумаете?

– Ну нет. Теперь не передумаю. Лишь бы вы не пере думали.

Он осторожно прикасается к кисти ее руки, лежащей у нее на коленях.

– Скажите, Зиночка, а вообще-то вы верите мне?

– Это как?

– Верите, что я не причиню вам никакой неприятности? Верите, что Никита Шибалин вообще не способен на подлость по отношению к женщине?

– Еще бы не верить! Кому же тогда верить?

– А признаете ли вы мою общественно-писательскую работу значительной, стоящей того, чтобы ей отдать всю нашу жизнь, мою и вашу?

– Конечно, признаю.

– Значит, вы хотели бы стать моей помощницей в моей работе?

– Что за вопрос? Страшно хотела бы, страшно! Но смогу ли я? Вот чего я боюсь.

– Сможете, Зиночка, сможете! Если будете меня любить, то уже одним этим облегчите труд моей жизни наполовину.

– Любить-то я вас буду… Знаете что, Никита Акимыч? Это, быть может, покажется вам смешным, но, после того как я увлеклась вами и перечитала все ваши произведения, мне странно, как это можно любить не вас, а других мужчин! Ведь все другие мужчины по сравнению с вами ничто!

Шибалин смущенно смеется:

– Зиночка, я позабыл вас спросить: ну а вам понравилась моя идея, которую я сегодня проповедовал тут с кафедры?

– Очень! Очень понравилась! Я еще подумала: если бы люди всей земли считались "знакомыми" друг с другом, тогда скорее наступило бы между ними взаимное понимание, быстрее распространялись бы по земле знания.

– Вот именно! – перебивает ее Шибалин с удовлетворением. – Правильно! Правильно! Вижу, что ваша головка, Зина, устроена хорошо. Это еще более показывает мне, что я не ошибся, остановив свое внимание на вас.

– Никита Акимыч, почему вы спросили меня, понравилась ли мне ваша идея? Разве вам мое мнение важно?

– Очень важно!

– Что-то не верится. Вы на своем веку, должно быть, слыхали столько похвал и не от таких людей, как я, а покрупнее.

– И все же, Зина, ваше мнение сейчас для меня дороже всех! Если хотите знать правду, то верьте мне, что я и доклад свой поторопился сделать сегодня только ради вас! А так мне выгоднее было бы не разглашать моей идеи, пока не выйдет из печати мой новый роман "Знакомые и незнакомые".

– Роман? Это интересно… А я все-таки не понимаю, почему вы из-за меня выступили в союзе со своим докладом ранее срока? При чем тут я?

– Хотел докладом, вернее, успехом доклада у публики, вскружить вам голову, чтобы поскорее добиться вашего "да".

– Неужели это правда?

– Чистая правда!

– Значит, хотели блеснуть передо мной?

– Обязательно. Распустить перед вами павлиний хвост.

– Для меня это было бы лишнее.

– Не скажите. Я чувствовал, что вы как будто недооцениваете меня, как писателя, и вообще…

– Нет, нет, Никита Акимыч, этого не было. Литературный ваш талант я всегда очень высоко ставила. Но согласитесь, что для счастливой семейной жизни одного литературного таланта мало. И я должна была к вам приглядеться.