Путь к женщине - Николай Никандров

– И хорошо заплатят, – вставляет скороговоркой Антон Неевший между двумя глотками пива.

– И хорошо заплатят, – повторяет Антон Нешамавший. – Не то что нам с тобой, Антону Нешамавшему и Антону Неевшему. Ходишь-ходишь по редакциям, клянчишь-клянчишь, и вез де один ответ: "Касса пуста, наведайтесь через недельку". А когда и дадут, то такую малую сумму, что никак не придумаешь, на что ее употребить. И в конце концов возьмешь да и пропьешь, как вот сегодня.

– Эти люди Пушкина голодом заморили бы, – замечает Антон Неевший обиженно.

Оба меланхолически вздыхают. Несколько раз потряхивают над стаканами давно опорожненными бутылками. Потом, настреляв в ладонь среди друзей за соседними столиками, берут еще "парочку"…

– Я уже думаю, не переменить ли мне псевдоним, – говорит Антон Нешамавший, отведав пивка из свежей бутылки. – А то чертовски не везет! Во многих местах редакторы стали заранее отказывать, даже не читавши рукописи…

– Рукописи лучше всего посылать из глухой провинции под видом новых, еще не открытых талантов, – предлагает Антон Неевший.

– А рукописи новичков и вовсе смотреть не будут, прямо бросят в корзину, – не соглашается с ним Антон Неша мавший. – Словом, положение наше пиковое, – вздыхает он. – В одном месте не берут вещь, в другом не берут… Волей-неволей приходится застращивать редакторов, прибегать к помощи рекомендательных писем от влиятельных лиц. Я тут было на одного редактора нагнал такой мандраж! Говорит: "Плохая вещь". Я: "Что-о?" И побежал куда следует. На другой день вещь оказалась прекрасной, появилась на первой странице, потом о ней были в печати хорошие отзывы. Но, конечно, я сам сознаю, что это не дело. На испуг брать редакцию можно раз, можно два, но не всю жизнь. Антоша, сколько лет мы с тобой пишем?

Неевший вместо ответа безнадежно крутит головой, делает сам себе какие-то знаки руками, наливает, с аппетитом пьет. Потом с сокрушением:

– Да, брат… Годы уходят… А про Антона Нешамавшего и Антона Неевшего все не слыхать и не слыхать… А другие гремят…

Нешамавший:

– И еще как гремят! – Указывает на Шибалина: – Вот тебе первый пример!

Неевший тоже поворачивает в ту сторону лицо, смотрит на Шибалина, соображает.

– Не знаешь, сколько ему может быть лет?

– А кто его знает? Во всяком случае, человек он уже немолодой. Намного старше нас. Так что мы в его годы, конечно, тоже…

– Немолодой-то он немолодой, – рассуждает Неевший. – Но и не старый тоже.

Это, положим, верно, – против желания соглашается Нешамавший и припоминает: – А помнишь, как когда-то писа ли в газетах, будто во время гражданской войны его расшлепали – не то белые, не то красные – где-то под Ростовом-на-Дону? А он живехонек.

– Не только живехонек, – улыбается горькой улыбкой Неевший, – но еще и нас с тобой переживет.

Антон Нешамавший тоном обманутых ожиданий:

– Болтали, что он совсем старик, что у него каких только болезней нет! И туберкулез, и сифилис, и подагра, и глухота на правое ухо, и атрофия обоняния левой ноздри… А он вон какой.

Антон Неевший:

– Конечно, раз человек хорошо питается… Главное – хорошее питание… Если бы нам с тобой усилить питание…

– Хотя, знаешь, а голосок-то у него все-таки того, подозрительный, хрипловатый, – с выражением отрадного открытия перебивает его Нешамавший.

Неевший только машет на это рукой:

– Пустое. Просто в последнее время ему приходится много выступать.

– А краснота носа?

– Она у него прирожденная. Об этом мне приходилось много говорить с его родственниками, которые знают его с раннего детства.

Минуту-другую друзья молчат, потягивают из стаканов, хмелеют, бросают взгляды в сторону Шибалина, думают…

– А знаешь что? – нарушает молчание Неевший. – По-моему, сколько бы о нем ни шумели, талант у него все-таки очень умеренный.

Нешамавший:

– Небольшой. Неевший:

– Таких, как он, много. Нешамавший:

– Даже очень много.

– Просто человек умеет попадать в точку, как говорится, ловит момент.

– Вот именно. И это не столько творчество, сколько делячество.

Неевший:

– Ловкость рук. Нешамавший:

– Жульничество.

– И гениального этот человек ничего не напишет.

– Гениального – никогда.

– Хотя, быть может, еще и даст несколько ярких вещичек… А вот я, ты знаешь, какую я недавно повесть написал?

– Закончил?

– Почти. Переваливаю через середину. Так что, можно сказать, заканчиваю. Самые трудные места уже пройдены. Вот это действительно вещица! Это не шибалинская полупублицистика. Это такая вещь, которую с одинаковым наслаждением можно будет перечитывать десятки раз! Ты знаешь, Антон Нешамавший, как вообще критически я отношусь к своим произведениям, как я их не люблю, – ну а об этой вещи могу сказать, что это такая вещь, понимаешь ты, такая вещь…

Антон Нешамавший вдруг тоже начинает чувствовать, как понемногу земля уходит из-под его ног… Вот он окончательно отделяется от почвы и летит по воздуху, несется вверх… И он уже не может слушать друга. Мучительно хочет сам говорить о своих светлых надеждах, говорить все равно кому – стенам, потолку, пустому пространству.

– А я знаешь, какой задумал написать рассказец! – прерывает он друга. – На такую темку, на такую, понимаешь ты, загвоздистую темку, что каждый редактор скажет: "Вот это да!" Собственно, это будет не рассказец, а целый роман, большой роман, в нескольких книгах! Воображаю, какой поднимется в нашей литературе переполох, когда он выйдет в свет! Вот будет шум! Ты знаешь, Антон Неевший, что не в моем характере расхваливать собственные произведения, ну а этот романище будет такой…

– А я, – перебивает его дрожащим голосом Антон Неевший и дергает друга за плечо, – а я ни капельки не боюсь за успех своей новой повести, я в ней так уверен, я за нее так спокоен! Знаю, что она выдержит десятки изданий!..

– А мой роман, – ловит Антон Нешамавший друга за руки, прикручивает их к его талии, держит, а сам говорит ему прямо в ухо, как льет в воронку, – а мой роман, без сомнения, будут переводить на все языки…

Антон Неевший освобождает свои руки из рук друга, сам неожиданным нападением берет его в обхват, держит, заставляет слушать:

– А я дешевле трехсот рублей с листа за свою будущую повесть не возьму! Десять печатных листов по триста рублей это составит три тысячи рублей!

Антон Нешамавший нечеловеческими усилиями вырывается из объятий Антона Неевшего. Они делают одновременный прыжок друг на друга, сливаются в один ком, катаются по столу, торопливо говорят оба сразу.

Неевший:

– Десять переизданий повести по три тысячи за каждое, итого тридцать тысяч рублей гарантированного дохода. Хорошая жизнь, спокойная работа, месть редакторам…

Нешамавший:

– Сорок печатных листов романа по четыреста рублей за лист равняется четырежды четыре шестнадцать, да плюс три нуля справа, да повторные издания постольку же…

XII

Вера Шибалину ласково:

– Никочка, мы с тобой отсюда куда пойдем? Прямо домой?

Шибалин сухо:

– Ты сейчас пойдешь домой, а я еще посижу здесь.

– Почему? Почему мне идти домой одной? Опять одна! Недаром все замечают, что ты с каждым днем все меньше и меньше бываешь со мной.

– Скажи этим "всем", что если бы я был праздным помещиком, то я по двадцать четыре часа в сутки цацкался бы с тобой!

– Фу, как грубо! Ты в последнее время так груб, так груб со мной! Писатель, а ни капельки чуткости к женщине, ни капельки! Или ты это делаешь нарочно, стараешься казаться мне худшим, чем ты на самом деле, чтобы я тебя разлюбила и чтобы тебе было легче бросить меня?

– О! Уже! Начинается…

– Да, "начинается". Скажу тебе правду, Ника: мне все кажется, что ты уже окончательно охладел ко мне и подыскиваешь себе другую…

– Если у человека расстроены нервы, то мало ли что ему может казаться? Принимай бром.

– Опять грубость. Я уже начинаю привыкать к тому, что у тебя ко мне нет другого отношения: либо грубость, либо ирония. Никогда не говоришь со мной по-человечески. Зато во время беседы с другими, в особенности с женщинами, ты так оживляешься, так преображаешься, что я смотрю на тебя и спрашиваю себя: да ты ли это?

Шибалин утомленно:

– Вера, скажи, чего ты хочешь от меня?

– Большей ясности, большей определенности в наших отношениях. Вот уже год, как живу с тобой, а меня до сих пор не покидает странное беспокойство, как будто сижу в вагоне и дрожу: боюсь проехать свою станцию.

– Ну а я виноват в этом?

– Конечно, виноват. Ты чем дальше, тем больше замыкаешься от меня, и я не знаю, что у тебя делается в душе.

– Замыкаюсь? Новое обвинение…

– А разве нет?

– Вера, ты бы хотя приводила факты.

– Факты? Фактов много. Вот наугад беру первый: ты знаешь, Ника, как меня интересуют твои литературные работы, и ты все-таки тщательно скрываешь их от меня. О содержании вновь задуманных тобой повестей я узнаю только из газет, то есть после всех. Ну разве это не обидно? Кто я тебе? И это ставит меня всегда в дурацкое положение перед другими: все говорят о твоих будущих произведениях, спрашивают меня о подробностях, а я делаю удивленное лицо и сама принимаюсь их расспрашивать. Ну разве это нормально?