Сборник рассказов от Электроника из Эрмитажа - Валентин Пономаренко

Электрики удивлённо смотрят на меня, но я замолкаю. Не тот случай, чтобы трубить на весь музей. Мы прощаемся и уходим в отдел, однако наш путь, как, ни крути, лежит, опять же, через Павильонный. Делать нечего.

Мы входим под арку, я весь в напряжении, та люстра, что над нами, была не тронута, а моя крестница прямо впереди, но… она цела, на паркете чистота, кругом люди и, как, ни в чём не бывало, к нам подходит смотрительница:

– Ну что, сильно испугались? Успокойтесь, на такой случай у нас есть запасные подвески. Вы не успели дойти до Тронного зала, а мы уже всё заменили и убрали.

Я извиняюсь, всё объясняю, но понимаю, что эта рана ещё очень долго будет беспокоить душу и, просыпаясь по ночам, буду видеть летящие с небес алмазы. Да, не подумайте, что всё так просто закончилось. Нет, и вызывали, и писал объяснительную. Но это – рабочая случайность. Бывает.

«Два происшествия в один день, это уж слишком», – думаем мы, выходя из зала, но проходя у «Святой Троицы», вдруг, начинаем сомневаться в этом «уж слишком», и не зря.

Над нами уже зависает меч правосудия, который является в образе сотрудника службы безопасности музея, бывшего полковника ФСБ, и сообщает:

– Ребята, я не стал Вас беспокоить всю эту неделю, но президент уехал и можно заняться текущими делами. Куда делась четвёртая камера из Тронного зала? Уже несколько дней с неё нет сигнала, мы просмотрели записи, картинка резко обрывается, но рядом она никого не зафиксировала. Вчера пошёл посмотреть; камеры нет. Правда, смотрел снизу, может Вы её переставили…

А вот теперь, мой дорогой и внимательный читатель, обрати внимание на нашу реакцию. Сегодня мы, как кремень, как две скалы, как самые опытные инженеры, которые в головах держат свою аппаратуру до винтика. Мы знаем и помним каждое действие и поминутно можем рассказать, что, где и когда с ней произошло. Хоть посылай нас со знатоками на телевидение. Угадаем чёрта!!!

– Да там она висит, – без сомнений отвечаем, – мы сейчас были на хорах. Минуту назад, как спустились. Куда она может деться?

– Давайте всё же проверим, – говорит, сотрудник, – и я буду спокоен, и Вы, если камера отключилась, исправите и сдадите нашей службе.

Мы разворачиваемся и снова повторяем президентский маршрут. В Тронном уже полно туристов, мы выходим на середину зала и… наблюдаем самый настоящий полтергейст —материальный объект по кличке «Panasonic», как корова языком слизала.

Чудеса начинаются!

Минут через пять, перед нами то – самое место, где когда-то висели две тысячи долларов, где есть кронштейн, есть розетка питания, а самой камеры нет, и куда посторонний человек уж никак попасть не может.

Чертовщина какая-то!!!

Дальше в голове сплошная каша, мы ходим из нашего отдела в службу безопасности, просматриваем видеозаписи, проверяем время выхода из строя именно этой камеры. Идём на пульт сигнализации, переписываем всех, кто за этот период заходил на хоры Тронного зала (компьютер всё помнит). А туда наведывались и мы, и электрики, и другие службы, как нашего отдела, так и всего Эрмитажа.

Уже в полном отчаянии идём в отдел Гостеприимств музея и задаём всего один вопрос:

– Какие крупные мероприятия были в Эрмитаже за последние две недели, но только в Георгиевском зале, и до Ельцина.

Перебрали, посмотрели, и оказалось, что было два торжества, что на хорах играл военно-морской оркестр, что через два дня после этого, на другом празднике – там же пел хор. Но каждый раз было много гостей, бдительно несла службу безопасность музея, и съём камеры исключался в принципе!!!

К вечеру, обойдя, пересмотрев, переговорив и прикинув все за и против, приходим к выводу, что камеру, всё-таки, сняли. Но вот, кто? Выходит, что украли.

Через два дня, нас вызывают в службу безопасности и сообщают, что по факту пропажи камеры возбуждено уголовное дело. Следователь уже здесь. Ему предоставлена комната, он будет находиться в Эрмитаже столько, сколько нужно и первыми на допрос он вызывает Колю и меня.

Коля заходит в кабинет, я жду почти час, и всё это время перебираю допустимые варианты пропажи камеры, но в голове, будто прошлись пестицидами. Чистая грядка, и никаких зацепок.

Выходит Коля.

– Ну, как, – спрашиваю, – хоть нас-то не подозревают?

– Кажется, именно нас! Ладно, иди, Пуаро ждёт.

Меня никогда не допрашивали, не подозревали и не обвиняли. При моей прошлой специальности я был чист, как стёклышко, а если читать по анкете, то – не был, не состоял, не привлекался, родственников за границей не имею, не хочу, не буду… и т.д., и т. п.

Но это ещё не всё. В моей жизни было множество анкет, однако, устраиваясь на работу в Государственный Эрмитаж, пришлось, заполнить такую, которая не снилась, даже первому отделу закрытого института. Вот тогда я и понял, что охрана культурных ценностей, порой, превосходит уровень охраны тайн научных, а иногда и военных. Видать в прошлом распродали столько мировых шедевров, что, наконец, спохватились и опустили железный занавес на всё, что веками копили, коллекционировали и приумножали, осознав, что сегодня эти вещи почти сплошь – бесценны. А значит, допускать к ним можно только хорошо проверенных людей. Хотя сама жизнь неоднократно доказывала и продолжает доказывать тот факт, что заполнив даже самую предвзятую анкету, никогда не удаётся заглянуть в душу человека, ведь душа – это сплошные потёмки.

Так что, входя в кабинет следователя, я был совершенно спокоен, пребывая в полной уверенности, что вопросы будут касаться только технической стороны нашей работы.

Вначале так и было. Следователь представился, сообщил, что он занимается делами, связанными с хищениями музейных ценностей, а Эрмитаж – это вообще музей особый, и он постарается довести это дело до судебного конца.

Ну и, как полагается в детективном жанре, прозвучали слова: «Вначале я обязан задать Вам несколько вопросов, которые помогут мне, для начала, как войти в это дело, так и разработать наиболее правдоподобную версию, хотя… версий может оказаться и несколько».

Не знаю, был это допрос или беседа, но в конце, касаясь пропажи, следователь дал понять, что ему всё равно, что искать – камеру или картину. А свою речь закончил весьма прозрачным намёком:

– Это сегодня пропала охранная камера, а завтра «Блудный сын» опять пустится гулять по свету, и ещё неизвестно, вернётся он снова в отчий дом, или исчезнет навсегда в чьей-то частной коллекции. Так что, Вы хорошо подумайте, прежде чем отвечать на мои вопросы, а я их буду задавать и часто, и много.

Вот так начался отсчёт дней, которые, по мере возрастания, добавляли всё новые и новые факты в папку «Дела». А оно распухало даже быстрее, чем число этих самых дней, которых оказалось всего-то семь – ровно неделя.

Почему же всё завершилось так быстро и непредсказуемо? Кто сумел в такой короткий срок разрубить этот загадочный Гордиев узел, распутывать который, пришлось бы бесконечно долго?

Не поверите, но этим человеком оказался Витя, отдыхавший в это время, в далёкой деревне, и чья память не была затуманена визитом Президента, разбиваемой люстрой и уголовным делом, что напрочь выбило память нашу. А она, как я уже писал, порой, бывает очень коротка и субъективна.

Прошла неделя, наступил новый понедельник. Мы с Колей сидим на рабочем месте, перебираем наши мытарства, как, вдруг, заходит Витя, после отпуска, загорелый, отдохнувший и… с большим фингалом под глазом.

Естественно, первый вопрос о фиолетовом синяке. Витя покрутился, увёл разговор в сторону, и мы поняли, что в отпуске произошло нечто неординарное, да и, возможно, случайное. В таких выкрутасах наш друг никогда не был замечен.

Слово за слово и мы подошли к самому главному. Витя нас выслушал, но восприняв криминальную новость, как весьма загадочное и лично ему совершенно непонятное событие в нашей телевизионной жизни, предложил немедленно сходить в зал.

И инженерная троица отправилась на экскурсию. Приближаясь к «Бермудскому треугольнику» наших несчастий, поведали товарищу про визит Президента, разбитую люстру, о допросах и версиях, предупредили, чтобы он тоже готовился поведать свои мысли следователю, и замерли на лебедином паркете, устремив свои взоры в небеса обетованные.

Помните, я писал, что в тот недавний момент, мы с Колей были, как кремень, как две скалы, утверждающие, что камеру не трогали и не снимали. Ну что же, и кремень, и базальтовые скалы рухнули в секунду. Для этого хватило всего нескольких Витиных слов:

– Ребята, Вы что? Мы же её сами сняли, она сгорела. Чем Вы тут занимались, если всё забыли? Да и в службу безопасности сообщили. Вспоминайте, Иван Григорьевичу, он ещё со мной в один день в отпуск ушёл. Камера лежит у нас в шкафу. Там их штук пять сгоревших. А заглянуть туда у Вас ума не хватило?