Небо остается... - Борис Изюмский

Из маленькой радиостанции в домике на Ворошиловском передавали текст нового гимна, итоги смотра тимуровских команд, репортажи о том, как Лензавод ремонтирует паровозы, как работают фронтовые участки на Ростсельмаше.

…Новожилов часто болел, перешел на пенсию по инвалидности, но понемногу работал лектором — скорее для души, чем для заработка. Возможность самому регулировать занятость устраивала его больше, чем необходимость каждый день в определенные часы отправляться на службу. Готовился к лекциям Владимир Сергеевич тщательно, до выступления приходил с запасом времени, достаточным, чтобы лучше узнать, что за аудитория будет сегодня перед ним, какие проблемы ее волнуют, как лучше повернуть разговор, не уходя от трудных вопросов.

Клавдию Евгеньевну на службе повысили — она стала бухгалтером, Лиля получала по карточке сахар, постное масло и четыреста граммов хлеба в день — так что жить было можно.

После окончания подготовительных курсов Новожилову зачислили студенткой факультета промышленно-гражданского строительства, пока что единственного в институте.

В ее группе было двадцать четыре человека, разных по возрасту, жизненному опыту: и со школьной скамьи, и после госпиталя. Большинство ребят — в армейских гимнастерках, кирзовых сапогах, широченных брюках, робах, с полевыми сумками. Девчонки, как и Лиля, — в ватниках, юбках, переделанных из старых одежд, шинелей.

Начали свои занятия новоиспеченные студенты в одном из немногих уцелевших в центре города зданий — средней школе на углу Социалистической и Газетного. С утра здесь был строительный техникум, а во второй смене — институт. Классы обогревались железными печками с трубами, выведенными в окно. На стыках звеньев труб в подвешенные консервные банки капала какая-то черная жижа. Печки часто капризничали, и тогда дым заполнял комнату, выедал глаза. Но студенты, сидя на скамьях за длинными столами, не унывали, бойко долбили перьями непроливайки с чернилами и записывали на газетных листах, между напечатанных строк, лекции по геодезии, сопромату…

Тускло горели плошки, керосиновые лампы. Но разве все это помеха? Подумаешь — дым и полутемень!

Отец говорил Лиле:

— Ничего, студентка, будет у вас и настоящий институт, важны вера, энтузиазм.

Ну, этого им не занимать.

Когда однажды студенты вынесли из классов скамьи в коридор, превратив его на время в актовый зал, директор сказал им:

— Скоро нам дадут «коробку», и мы своими руками сделаем себе институт.

Конечно, сделают! Здесь двух мнений быть не может!

С первых же дней Лиля сдружилась со светловолосой, баскетбольного роста, коротко подстриженной хохотушкой Инкой, года на три старше ее, а к Новожиловой немедля «прилип» Василек — тихий, до робости деликатный белобрысый парнишка, очень стеснявшийся того, что — наверно, с детства — у него трубочкой было свернуто правое ухо.

Инка была истинной ростовчанкой — с громким голосом, энергичной жестикуляцией. Во время оккупации она сумела укрыться от угона в Германию, родители у нее погибли в бомбежку, и жила Инка одна в комнате на ветхой, уцелевшей Темерницкой улице.

Василек же Петухов приехал из Краснодара, и приютили его в Ростове родственники.

По накрепко въевшейся привычке Лиля решила и в институте вести дневник. У отца была толстая тетрадь в черном, пахнувшем клеем коленкоровом переплете. На первой зеленой странице она красиво вывела: «1944 год. Студенческие дни».

Начала она дневник 22 апреля, в день своего восемнадцатилетия. Сначала выписала с листка отрывного календаря стихотворение Людмилы Татьяничевой:

Но ты не мой, но все равноНавек неразлюбимый,Прошел окольной стороной,Не оглянувшись, — мимо.…Твоей счастливою судьбойЯ никогда не буду,Но голос твой, но образ твойСо мной всегда и всюду.

Да, предрассветная звезда их не свела. Как была бы она счастлива раствориться в его интересах, заботах, увлечениях! Время не в силах напрочь снять боль утраты, но самолюбие, гордость, как могли, все же притупили ее.

Смешной случай произошел недавно. На улице заговорил с ней незнакомый чернявый лейтенант, лет двадцати двух, с бегающими глазами. На погонах у него эмблема связистов. Довел до дома, а через день незаметно подстерег у парадного и поднялся за ней на их этаж. Напросился в гости. В комнате решил поразить Лилю игрой на пианино. Подсел к инструменту, небрежно открыл крышку и стал играть халтуру и по-халтурному. Закончив, театрально занес пальцы над клавишами, опросил с готовностью:

— Хотите, сыграю по заказу?

— Халтуру не люблю, — отрезала Лиля.

Тогда гость — он назвал себя Владленом — решил повести литературно-салонный разговор:

— А какого вы мнения о Пьере Безухове и Андрее Болконском? Слышали о таких?

— Слышали, — подлаживаясь под его тон, ответила Лиля. — Пьера не люблю за бесхарактерность, князя Андрея уважаю за силу воли, но не люблю за властолюбие и показной героизм.

Владлен словно бы и не услышал ее, ему, видно, важно было сказать свое:

— А я, несмотря на личный подвиг на фронте, больше уважаю Пьера, чем Андрея. Вот приехал за орденом.

— Рада за вас, — сердито буркнула Лиля, — а чай вы уважаете?

Он не понял издевки, решил добить провинциалку юмором:

— Из всех жидкостей больше всего уважаю русскую горькую.

Потом начал рассказывать о какой-то своей знакомой, которая преуменьшала свой возраст:

— Как будто мне ее варить… Между прочим, сегодня в кино идет «Джордж из Динки-джаза», не мотануться ли?

— Не мотануться… Мне надо подготовиться к лекции.

— У тебя необщительный характер, — переходя на «ты», с осуждением заметил Владлен, вставая.

— Какой есть…

На третий день товарищ лейтенант сделал Лиле, как он изволил назвать, официальное предложение пройти в ЗАГС, а получив отказ, кажется, был не очень-то обескуражен и отбыл в неизвестном направлении с гордыми словами:

— А жаль. Игра бы стоила для тебя свеч.

Когда Лиля рассказала об этой истории Инке, та, человек добрый, доверчивый, всем готовый поверить, всех считающий хорошими, пожалела Владлена:

— Напрасно ты с ним так сурово обошлась. С фронта ведь… Может, действительно герой…

— Но не моего романа, — фыркнула Лиля.

И еще один «жених» у нее появился. С этим знакомство произошло в книжном магазине. Начало было весьма тривиальным. Она перебирала книги, когда за спиной кто-то произнес:

— Что бы вы хотели приобрести?

Оглянулась. Высокий, как Лева, худой, со впалыми щеками старший лейтенант лет тридцати.

Она ответила резко:

— В помощниках не нуждаюсь.

Старший лейтенант покраснел:

— Ну, зачем же так?

Лиля заметила раннюю седину у него на висках, орден Красной Звезды на груди, книгу в руках и смягчилась:

— Ищу Достоевского…

Вместе вышли на улицу. Он сутулился, явно для того, чтобы не казаться таким верзилой рядом с ней. Протянул руку:

— Виктор.

Он оказался довольно симпатичным человеком. Военным корреспондентом.

После двух-трех встреч Лиля пригласила Виктора в гости. Маму он покорил обходительностью, деликатностью. Всучил ей паек («Мне он ни к чему».). Потом втроем пошли в кино. Предложение Виктор сделал через маму (не лучший, как полагала Лиля, вариант) и через нее же получил отказ.

Мама недоуменно спросила:

— Чего же тебе надо? Такой положительный человек!

Виктор не сдавался. Принес, как Лиля неприязненно назвала про себя, «свадебный подарок» — золотые часики, от которых она отказалась. И снова гнул свое, теперь уже без мамы.

— Ты любишь искусство, литературу. Я после госпиталя получил назначение в московскую редакцию. Вот и поедем вместе. Учение ты продолжишь.

Она провела бессонную ночь, решила, что такой брак по расчету был бы подлостью — ведь чувства-то нет.

Наутро, когда он пришел, насколько могла мягче, сказала об этом Виктору. Он был очень огорчен.

— Не торопись с отказом.

— Нет, Виктор, я себя знаю…

Он долго надевал шинель. Поцеловал Лиле руку и уехал.

Мама еще не один день вздыхала. А Инка опять сокрушалась:

— Нет, ты определенно засохнешь старой девой. Предсказываю тебе.

«Вот прицепилась, — с неприязнью подумала Лиля, — лучше о себе заботься».

Через несколько дней Клавдия Евгеньевна и Лиля пошли в госпиталь. Отец выглядел очень плохо. Они оставили ему кое-какие продукты. Всю обратную дорогу Лиля думала о недавно прочитанном стихотворении Симонова «Убей его». Лиле казалось, что она сама сочинила: такая лютая ненависть к фашистам сидела в ней. Вот и папа искалечен ими, и Максим Иванович, и убит Лева. Взять только один их дом. Убиты оба доктора, отец Дуси. Неведомо — жива ли она сама. «Так убей же хоть одного!» — про себя повторяла Лиля сейчас. — «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!»