Леонид Агутин. Авторизованная биография - Людмила Агутина

Он остался на улице совсем один. Быстро наступали сумерки, становилось страшновато. Надежды на то, что отец все-таки появится, уже не оставалось, и Лёня решил идти сам.

Никогда еще ему одному не приходилось переходить такую улицу, как Профсоюзная, – с огромным потоком машин. Но сын не растерялся – пристроился к пешеходам и пошел с ними. Первое препятствие преодолел благополучно.

Теперь надо было пройти улицу Генерала Антонова длиною в три квартала, пустынную, с двумя подслеповатыми фонарями. Тут-то Лёнька и пожалел, что не согласился идти со всеми. Но что было толку жалеть? И он пошел прямо по проезжей части, ускоряя темп – дорога шла под гору, да и страх подгонял. Не заметил, как пересек улицу Введенского, миновал почту, свернул к торговому центру и вот прямо перед ним, всего в ста метрах, внезапно возникла громадина его дома, сверкавшая зажженными окнами. Лёня побежал…

Дверь квартиры была заперта. На звонок никто не отвечал. Им овладело тоскливое чувство одиночества. Сын позвонил соседям.

– Тетя Галя, – прямо с порога спросил он сквозь слезы, – а мама не будет меня ругать, что я пришел один?

– Что ты, Лёнечка, главное – ты пришел. Мама звонила, волнуется. Она будет рада. Раздевайся, замерз-то как, – тормошила его тетя Галя, помогая расстегивать пуговицы легкого пальто.

После сытного ужина, прихлебывая горячий чай, Лёня рассказывал, что произошло.

– Но вы не думайте, – закончил он, – я только немножко испугался.

Вошел дядя Боря:

– А, пропащая душа! Я его ищу около музыкалки, а он чаи гоняет, – радуясь, что видит Лёньку, пошутил он.

Оказывается, муж позвонил Борису на работу и попросил забрать Лёню из музыкальной школы – сам он никак не успевал. Но дядя Боря тоже не успел…

Когда мы вернулись, сын уже крепко спал. Папа осторожно перенес его спящего в нашу квартиру и уложил в кровать.

* * *

Наконец, учебный год закончился. Наступило лето – время отпусков и школьных каникул. Путевки нам тогда взять не удалось, и мы решили опять ехать отдыхать «дикарями», теперь уже в Сухуми – у наших друзей там были знакомые.

Накануне отъезда мне попалась интересная статья в газете. В ней шла речь о тринадцатилетнем мальчике – студенте первого курса института. Он не был вундеркиндом. Просто родители занимались с ним каждый день, даже в выходные, в каникулы и летом. Всего по одному часу, но постоянно, и мальчик, таким образом, непрерывно развивался. На меня эта статья произвела колоссальное впечатление.

Конечно, я понимала, что в тринадцать лет мой сын студентом не станет, но хорошо, если он не забудет то, что знает. Поэтому в чемодан, кроме вещей, были уложены все учебники, тетрадки, ноты… С таким багажом мы и отправились на Черное море.

Как обычно, южные хозяева сдавали всю полезную площадь, включая и подсобные постройки во дворе.

Приезжего народу набралось много, а об удобствах и говорить не приходилось.

Но мы устроились относительно неплохо. Нас ожидала малюсенькая комната в доме – все-таки помогла протекция. Отдыхающие быстро перезнакомились, но более тесного сближения в этих условиях, наверное, не бывает: каждая семья живет обособленно, целыми днями пропадая на море и возвращаясь в свой угол лишь на ночлег.

После утомительной дороги в машине мы три дня беззаботно отдыхали. Купались в прозрачной зеленой солоноватой воде, валялись на горячем песке, подставляя себя со всех сторон жаркому солнцу, любовались голубым бездонным небом, которое потом превращалось в громадный черный шатер с россыпью ярких звезд. Тишину южного вечера нарушали стрекот цикад и шумное дыхание моря. Окружающая атмосфера завораживала, а в Лёнькином воображении возникали, наверное, свои мелодии… Так продолжалось три дня нашего отдыха, а с четвертого я решила начать занятия.

– Напишешь упражнение – пойдем на море, – сказала я без всякой дипломатии.

Все, кто жил в доме, удивленно посмотрели на меня. За это время они успели полюбить Лёньку и не могли себе представить, как этот подвижный и общительный ребенок будет сидеть над тетрадкой. Летом! У моря! Думаю, что он сам рассуждал так же…

А вот его приятелю Диме, еще одному второкласснику, который отдыхал там же, где и мы, эта идея даже понравилась. Мальчик был по характеру полная противоположность Лёне: ходил серьезный, ни с кем не разговаривал.

Он добровольно вызвался принять участие в занятии по русскому языку.

– Конечно! – обрадовалась я, надеясь, что, глядя на приятеля, и мой сын все сделает быстро.

Через десять минут Дима принес мне тетрадь с написанным каллиграфическим почерком упражнением, в котором не было ни единой ошибки. Получив пять баллов, он, довольный, пошел с родителями на море. А Лёня писать еще и не начинал.

– Ты почему не пишешь? – спрашиваю.

– Не буду писать. Они обманывают. Тут написано: «Было жаркое лето». А ведь шли дожди, и было холодно. Ну, вспомни, мам!

Сначала я просто попыталась заставить сына работать. Но поняла, что, пока что-нибудь не придумаю насчет жаркого лета, он ручку не возьмет.

– Лёнечка, помнишь, ты отдыхал со мной в лагере? Какое тогда было жаркое лето – все горело! Помнишь? Вот в тот год и печатали этот учебник.

– А-а… – протянул сын, наклонился над тетрадкой и написал первое предложение.

– Фу-у, поверил! – обрадовалась я, надеясь, что дальше все пойдет как по маслу.

Но моя радость оказалась преждевременной. Следующее предложение: «Дети пошли в поход».

– Мам, а что такое поход? – незамедлительно последовал вопрос.

– Мы после урока пойдем на море, и по дороге я тебе все расскажу, только напиши упражнение, пожалуйста, – умоляла я.

– Нет, я сейчас хочу узнать! – требовал горе-ученик.

Я попыталась ответить кратко, но тут же посыпались новые вопросы. Тогда, увлекшись, я рассказала про костер, который надо уметь правильно разжигать; про палатки, хорошо натянутые со всех сторон на колышки, чтобы их не унес сильный ветер; про то, что ставить палатку следует на ровном месте, да еще и лапник подложить, чтобы можно было спать; про рюкзак, в котором вещи должны быть распределены так, чтобы мягкое соприкасалось непосредственно со спиной; и про многое другое, о чем хорошо знала, потому что сама когда-то в юности была заядлой походницей.

С горем пополам Лёня выполнил задание, и мы отправились на пляж, прихватив папу, завершившего очередной ремонт нашей машины.

Море нас встретило ласково. Вдоволь накупавшись, Лёнька плюхнулся на песок. Я достала нотную тетрадь и предложила позаниматься. Сын моментально согласился.

Помню, мы переводили из одной тональности в другую. Я в этом не очень разбиралась, но старалась вместе с ним понять премудрости музыкальной грамоты. А Лёне нравилась эта работа, и выполнял он ее с удовольствием.

Кто-то из отдыхавших, наблюдая за нами, сказал мне, что я не жалею сына, отнимаю у него детство, даже нормально отдохнуть не даю. Ерунда все это. Не в этом заключается жалость. Мы и отдохнуть хорошо успели, и позаниматься.

Будучи уже взрослым, Лёня сокрушался о том, что еще и языкам его не научили, о чем он просил меня, будучи совсем маленьким. Возвращаясь как-то из детского сада, сын вдруг заявил:

– Мамочка, научи меня английскому, немецкому, фланцузкому («р» он еще не выговаривал). – Почему-то сразу трем.

Учила, правда, только английскому. Но времени для занятий языком не хватало. Вот и не знает Лёня английский в совершенстве. А жаль!

Вообще сын учился хорошо. В начальной школе его любимым предметом было внеклассное чтение. К этому уроку давалась определенная тема или автор, а дальше полная свобода выбора. Бери любую сказку, любой рассказ – что хочешь, что больше всего нравится. Лёня знал много литературных произведений и тщательно пересматривал свои книги, прежде чем остановиться на чем-либо.

Рассказывал Лёня громко, выразительно, эмоционально. Он умел увлечь класс. Валентина Петровна, как правило, оставляла его «под занавес», когда дети уже немного уставали. Знала – выйдет Лёня, и наступит тишина. Особенно ему удавались смешные произведения Носова, Драгунского, Успенского… Пересказывая их, сын сам смеялся так, что из глаз текли слезы, а его голос тонул в общем хохоте. Ребята держались за животы, падали со стульев, и уже непонятно было, над чем они смеются – над содержанием или над тем, как заразительно Лёня изображал мимикой каждое действующее лицо.

Также на уроках внеклассного чтения звучало много стихов не из школьной программы. Часто проводились конкурсы на лучшего чтеца. На одном из конкурсов я видела, как Лёня читал стихотворение Бориса Заходера «Скрипач». Он прекрасно смог передать авторское настроение: возмущение по поводу гамм и «дребедени», которую герой вынужден был слушать каждый день за стенкой; удивление, что увидел скрипача на сцене Колонного зала; испуг, что сейчас тот начнет «пилить» гаммы.

Слушала я сына, и у меня было такое ощущение, что читает он о себе. Такая гордость звучала в кульминации стихотворения, будто на сцене играл не тот мальчик-скрипач, а он сам, только не на скрипке, а на пианино. И это ему аплодируют зрители!..