Леонид Агутин. Авторизованная биография - Людмила Агутина

В таком положении и застала его бабуля…

Мне она рассказала об этом случае позже, когда ей перестали сниться кошмарные сны. А в ту минуту она не потеряла самообладания, не крикнула, чтобы не напугать ребенка, а тихонько подошла, высвободила головку внука и увела в комнату.

Маме не в первый раз приходилось переживать такое. Был случай и пострашнее, давно, с ее сыном.

Мой брат, Вадим, когда ему было двенадцать лет, поспорил с приятелем, что сможет пройти по карнизу от одной комнаты до другой. Весь ужас заключался в том, что карниз этот, не более 70 сантиметров шириной, находился под нашими окнами седьмого этажа!

Вадим медленно, боком, прижимаясь спиной к стене, двигался по карнизу, стараясь не смотреть вниз. Все шло хорошо. Но, дойдя до середины пути, он бросил взгляд на мостовую и уже не смог отвести его. Ноги брата будто приросли к карнизу. Вадим замер, вжавшись в стену и широко раскинув руки.

А внизу уже собирался народ…

В это время с работы возвращалась мама. Она подняла глаза вверх, туда, куда смотрели все, и… обомлела. На карнизе стоял ее сын. У нее хватило сил крикнуть:

– Сыночек, стой спокойно, не шевелись – я сейчас тебе помогу.

Влетев в комнату, спокойно (так умела только она) мама стала вести брата дальше, говоря:

– Сделай шажочек. Ставь ногу рядом. Еще один. Не торопись. Все хорошо. Молодец.

Однако, когда Вадим благополучно спрыгнул с подоконника на пол комнаты, ему досталось по полной программе…

Меня тогда дома не было, и узнала я о происшедшем лишь через несколько лет от Вадима. А бабуля не любила рассказывать эту историю. Вероятно, чтобы не переживать все заново. Соседи говорили, что после этого случая седины у нее сильно прибавилось.

* * *

А мы с сыном по-прежнему продолжали гулять в парке. Лёнька, как медвежонок, переваливаясь с одной ноги на другую, шел по широкой аллее сада, подходил к каждой скамейке, где сидели отдыхающие. Он пытался о чем-то с ними поговорить, издавая при этом одному ему понятные звуки. Слушатели с удовольствием откликались. Я обычно сзади шла на расстоянии. Сын даже не оглядывался на меня. В этот момент мама была ему не нужна. Лёнька жаждал общения – его интересовали новые люди. А они радовались забавному малышу.

Очень скоро моего сына знали все пенсионеры, которые обычно днем занимали скамейки в саду…

* * *

Когда эта книга уже была закончена и – казалось, что последняя точка в ней поставлена, я вдруг почувствовала острое желание побывать там, где прошло мое детство, где я взрослела и влюблялась, а позднее вышла замуж и стала мамой… Мне хотелось также показать те места моему нынешнему мужу – моему первому читателю, критику и «главному редактору» данной книги…

Мы поехали к тому самому дому № 24. (Дом этот был построен до войны в 1939 году, меня тогда еще и на свете не было.)

Не спеша от станции метро «Ленинский проспект» пошли по улице, которая раньше называлась Калужской, а площадь, где теперь стоит памятник первому в мире космонавту Юрию Гагарину, – Калужской заставой (из-за старой слободской застройки она была во много раз меньше). Заканчивалась улица огромными, длинными домами полукруглой формы, обнимавшими, казалось, все близлежащее пространство.

Вероятно, по замыслу архитекторов такая композиция не только символизировала парадный въезд в город, но уже тогда предполагала развязку будущих улиц и проспектов.

Далее по дну оврага проходила железная дорога, которую потом ликвидировали при строительстве Третьего кольца. Через нее был перекинут деревянный пешеходный мостик, по которому когда-то мы, детвора, бегали в ближайшую деревню за молоком к тете Дусе.

В 1957 году началось строительство Ленинского проспекта. Многих жильцов нашего дома, которые жили по 5–6 человек в комнате или в подвалах, переселили в отдельные квартиры этих новостроек. А нам троим, имеющим две комнаты, расширение жилплощади не «грозило», наша семья оставалась в коммуналке.

Мы вошли во двор. Там, где нестройными рядами и между деревьями теперь стояли гаражи-ракушки, когда-то мальчишки гоняли футбольный мяч, а зимой на этом месте заливали каток. Вечерами под большим ветвистым деревом на самодельном столике старики стучали в домино. Иногда брат выносил патефон, и мы устраивали танцы. Рядом с домом целыми днями носилась детвора. (Теперь здесь вместо снесенных ракушек на аккуратно расчерченном асфальте паркуются бесчисленные авто.)

Подошли с мужем к моему бывшему подъезду и, не сговариваясь, подняли глаза к седьмому этажу. Балкон был по-современному застеклен. Мы долго смотрели на него, представляя, как малюсенький Лёнька застрял, пытаясь выйти на улицу…

А вот и та самая калитка, и, как когда-то давно, я вхожу в Нескучный сад. Три параллельные аллеи, теперь усыпанные кирпичной крошкой, ведут к памятнику 800-летия Москвы. Сейчас он выглядит не столь нарядно, и неудивительно – ему уже больше полувека. Те же цветочные клумбы, газоны и беседки-раковины. Только вьющегося плюща на них нет, и видно, что сделаны они из обычных водопроводных труб, а витые узоры – из толстой проволоки. В саду много асфальтированных дорожек, но стало меньше скамеек и почти нет гуляющих.

А во времена моего детства Нескучный сад был центром отдыха и развлечений. Летом на лужайках мы играли в лапту, казаки-разбойники, двенадцать палочек. Зимой в оврагах заливали ледяные горки и с разбега, бесстрашно скатывались с них на ногах почти до самой Москвы-реки. Иногда мы катались на картонках, устраивая у подножия длинной пологой горы кучу-малу.

Позже, когда нам купили коньки, мы стали бегать через Нескучный сад на каток в парк Горького, поскольку на центральный вход у нас денег не было. Катались мы тогда на норвежках, или, как их еще называли, «ножах».

Однажды с нами случилась неприятность. Уж очень все любили ездить цепочкой, держась друг за друга, что было запрещено правилами. Нас заметили и потребовали следовать всем на коньках за милиционером в ближайшее отделение. Там нашу компанию заставили вслух прочитать инструкцию и правила поведения на катке. Только после этого нас отпустили в раздевалку, перерезав шнурки на ботинках – чтобы впредь неповадно было…

Ковыляя, кое-как мы добрели до места, где спрятали свои ботинки (они же не знали, что мы еще и безбилетники!), переобулись и побежали домой через сад. Это не испортило нашего настроения, и мы продолжали ходить на каток прежним способом. Очень нравилась нам, молодым, та атмосфера: ощущение свободы, радости и общения. Ну а цепочкой мы, конечно, больше не катались.

* * *

Мы дошли до «Летнего домика» – памятника архитектуры XVIII века, где потом разместилась читальня. Спустились на дно глубокого оврага с заброшенным искусственным прудом, в котором плавали две утки. Нас поражали тишина, покой и чистый воздух, напоенный ароматами сада. Деревья роняли в воду свою первую позолоту с легким грустным шелестом…

Невольно вспомнились чьи-то стихи:

В пруду две утки крякаютО теплой стороне.Люблю погоду всякую,Но что-то грустно мне.

Осенний гром доносится,И морщится вода.И осень в душу проситсяНавеки… навсегда…

Странно и трепетно было мне одновременно ощущать присутствие прошлого и настоящего…

Глава вторая

Проза Беляева и кое-что из жизни отдыхающих

Из князи в грязи Первая фотосессия У синего моря… • Первая «гитара» • «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер» • «Тике, тике, тачке…»

В конце мая 1969 года мы попрощались с Ленинским проспектом. Купили маленькую двухкомнатную квартирку с центральной проходной комнатой в кооперативном, только что сданном, блочном доме на окраине Москвы, в районе Беляева.

Нет, это не название станции метро – ее тогда еще не существовало. Последней на этой ветке была «Калужская». Наш шестой микрорайон строился на месте снесенных деревень и назывался Коньково-Деревлево.

О таких новостройках конца шестидесятых годов Борис Слуцкий писал:

Последний дом Москвы,а дальше – Не Москва,дороги и мосты,деревья и трава…

Действительно, сразу за нашим домом простирался Битцевский лес.

А вокруг дома – непролазная грязь, глина. Никакого асфальта еще не было и в помине.

Машина, перевозившая наш небогатый скарб, остановилась метрах в ста от дома – подъехать ближе было невозможно. Шофер помог выгрузить вещи и уехал. Бабуля взяла внука на руки и, пожалев, что мы поторопились с переездом, осторожно выбирая дорогу, пошла к дому. За нею, согнувшись под тяжестью холодильника, двинулись муж и мой брат. Я осталась с вещами на пустыре, продуваемом со всех сторон холодным весенним ветром.

Казалось, что мужчины отсутствовали вечность: лифт в доме еще не подключили, а квартира находилась на тринадцатом этаже… Сколько они сделали таких ходок с вещами, не помню. Наконец, окоченевшая, я тоже поплелась вслед за ними.