Семейное Рождество - Бэлоу Мэри

Она и не была снежной королевой, в конце концов понял он — вероятно, он приходил к этому осознанию весь день. Возможно, она не любила его, возможно, злилась за то, что он приехал сюда, не предупредив заблаговременно, но она не была холодна.

Поцелуй был публичным и потому очень целомудренным и длился не более десяти секунд.

И он закончился.

Их первый поцелуй.

Он обнял одной рукой Элизабет за талию, так что ребенок оказался между ними, улыбнулся, глядя ей в глаза, в то время как некоторые члены ее семьи смеялись, свистели и хлопали в ладоши. Хотел бы он знать, только ли из-за Рождества ее щеки окрасились румянцем, глаза сияют, а у него тепло на сердце.

Но сейчас было не время искать ответ на этот вопрос.

— Должен сказать, — объявил он, с усмешкой озираясь вокруг, — что омела действительно очень хорошо работает. Приглашаю всех скептиков испробовать ее действие на себе.

Берти увлек смеющуюся Аннабель под омелу, а леди Тэмплер надменно потребовала, чтобы муж проводил ее к камину.

Эдвин попросил унести лестницу и завершить уборку в украшенных комнатах. В столовую внесли подносы с чаем, а тем временем кузены, помолвленные парочки и несколько супружеских пар постарше вели шутливую борьбу за право встать под омелу.

Элизабет незаметно поднялась наверх: ребенок проснулся от возрастающего шума, и дал понять, что он действительно очень хочет есть.

Эта семья, думал Эдвин, перестала сильно отличаться от любой другой знакомой ему семьи, стоило лишь положить конец подавляющему главенству леди Тэмплер и предложить взамен интересные занятия. Уайлдвуд приобрел праздничный вид, и в нем воцарилась атмосфера Рождества.

* * *

Ко времени ужина Элизабет чувствовала себя утомленной от непривычной активности и волнения, но она не хотела, чтобы этот день заканчивался. Это, безусловно, был самый счастливый день в ее жизни. Это также был день, в течение которого она по-настоящему влюбилась в своего мужа. О, она действительно была ослеплена им при первой встрече, но вскоре ее постигло страшное разочарование. Однако весь этот год она ошибалась на его счет. Он не был человеком без чувства юмора, характера или индивидуальности. Скорее наоборот. Он намного больше походил на своего отца, чем она предполагала.

Она гадала, понял ли он, насколько преобразил их обычное Рождество?

Она думала, понял ли он, какое сильное впечатление произвел на нее их первый поцелуй, хоть он и произошел на глазах у всех и длился недолго. Она переживала этот момент вновь и вновь, кормя Джереми, и ее щеки горели от удовольствия. Но она вспоминала не только поцелуй, такой удивительно интимный и поразительный. Она также помнила его улыбку, теплую, почти любящую, предназначенную только ей, в то время как его рука обвилась вокруг ее талии, а ребенок уютно устроился между ними.

Это были те воспоминания, которые будут согревать ее долгие одинокие годы. Но, как она обнаружила, когда приготовилась выйти с дамами в гостиную, чтобы оставить джентльменов за портвейном после ужина, счастливые новшества этого Рождества еще не закончились. Дядя Освальд откашлялся и громко заговорил, чтобы каждый за столом смог его услышать.

— Рождественская сцена готова, — объявил он, — и с помощью детей будет установлена в гостиной. Я поднимусь в детскую, чтобы договориться об этом. С твоего разрешения, Лиззи, они все спустятся.

— Определенно, уже не сегодня, Освальд, — сказала леди Тэмплер. — Слишком поздно, в это время они должны спать. Осмелюсь сказать, что даже в домах среднего класса детям не позволено в такое время находиться в гостиной.

— Да, конечно, — одновременно с матерью проговорила Элизабет, прижимая руки к груди. — Какой прекрасный сюрприз!

— Это ведь сочельник, — продолжал дядя Освальд, — нужно рассказать рождественскую историю. Эдвин уже согласился.

Так значит мистер Чэмберс поучаствовал и в этих тайных планах? Он улыбнулся Элизабет с другого конца стола, и она почувствовала, как ее сердце перевернулось. Возможно, она понравилась ему сегодня немного больше, чем раньше? Однако он обратился к ней:

— Для такого важного семейного празднования не принесете ли вы Джереми, Элизабет?

— Да, — поспешно сказала она, прежде чем мать набрала воздуха, чтобы ответить за нее. — В будущем наши дети должны быть с нами во время семейных сборов в Уайлдвуде. Особенно в Рождество. Ведь Рождество для детей — и посвящено ребенку.

— Ох, я так согласна с тобой, Лиззи, — пылко сказала Аннабель. — Ты согласен, Берти?

— Ты ведь знаешь, Белла, что согласен, — ответил он, хотя и бросил украдкой застенчивый взгляд на мать.

Спустя полчаса все взрослые и дети, за исключением тех, кто участвовал в постановке рождественской сценки, разместились в гостиной одной большой семейной группой, разделяя друг с другом ожидание приближающегося праздника.

Наконец дверь открылась, и вошел мистер Чэмберс. Он встал в стороне, открыл большую библию в кожаном переплете, которую принес с собой, и в гостиной установилась тишина.

— «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле», — зазвучал его сильный, отчетливый голос.

И пока он читал Евангелие от Луки о прибытии Марии и Иосифа в Вифлеем, два ребенка вошли в дверь: мальчик нес свернутый кусок дерюги, который он расстелил на пол под центральным окном, а девочка поставила на нее наспех выструганные ясли, наполненные соломой.

— «…И родила Сына Своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице».

Вошли еще три ребенка: один нес Иосифа, другой Марию, а третий — младенца Иисуса, завернутого в плотную ткань. Его бережно уложили на солому, а его родителей усадили по обе стороны от яслей.

Затем настала очередь пастухов, вырезанных из единого куска дерева.

— «…Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим».

Вошли двое детей, один нес бумажного ангела, другой бумажную звезду, которые они прицепили на занавеску над хлевом.

— «…А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем». — Мистер Чэмберс закрыл библию, когда в комнату тихо вошел дядя Освальд.

Никто не аплодировал. И это, наверно, был самый лучший комплимент умению дяди Освальда, чьи фигурки были большими и грубо вырезанными, но заставили всех ощутить вечное чудо Рождества.

Повисла тишина. Элизабет, обнимающая Джереми, боролась с подступившими слезами, но все равно не могла сдержать одной слезинки, скатившейся по щеке.

— Спасибо, — сказала она, затем сглотнула и продолжила более твердо: — О, я так вам благодарна, дядя Освальд, дети и ми… и Эдвин. Это прекрасное завершение воистину замечательного дня.

Зазвучал хор голосов: взрослые хвалили исполнителей и резчика, дети наперебой громко объясняли любому, кто готов был слушать, как им сказали идти медленно, а они почти забыли об этом, и только в последний момент вспомнили, и затем не могли вспомнить, с левой или с правой стороны яслей должна стоять Мария и куда надо было поместить ангела, выше или ниже звезды. Кто-то захотел узнать, почему не было волхвов, и дядя Освальд объяснил, что они появились только в Евангелии от Матфея, и, кроме того, у него все равно не было времени вырезать их.

Тетя Мэри поднялась и села за фортепиано.

Ей не пришлось призывать всех к тишине. Потому что как только она заиграла первые аккорды гимна «Тише, тише, мой малыш» [1], все притихли, а потом запели. И все чувствовали чудо, тепло и исцеляющую силу любви, исходящую от ребенка, скрытого в пеленках, и от самого праздника Рождества. О, конечно, они все чувствовали это, думала Элизабет. Она не могла быть единственной, кто это ощущал.

Когда тетя Мэри начала играть следующий рождественский гимн, Элизабет осознала, что мистер Чэмберс стоит возле ее стула. Его рука лежала у нее на плече, когда он пел с остальными, и затем, когда Джереми забеспокоился, он наклонился и взял у нее ребенка, как будто это была самая естественная вещь в мире.