Арийский реализм. Изобразительное искусство в Третьем рейхе - Андрей Васильченко

В противостоянии Имперской палаты культуры и «Национал-социалистической культурной общины» Геббельс смог одержать верх. Министр пропаганды делал все возможное, чтобы организация, которую возглавлял Розенберг, не имела никаких шансов на успех. В итоге он смог сорвать процесс деления полномочий и сфер деятельности между двумя организациями. В дневнике Геббельса по данному поводу сохранилась запись: «Розенберг письменно жалуется от лица НС культурной общины. Договор с ней не доведен до совершенства. Я буду выжидать. Он узнает, кто я такой!» Выжидательная тактика, к помощи которой прибег Геббельс, была смертельной угрозой для «Национал-социалистической культурной общины» хотя бы в силу того, что она могла остаться без реального финансирования.

В те дни Розенберг безуспешно пытался прорваться к Гитлеру с просьбой назначить его орендсканцлером НСДАП, а также Имперским министром мировоззрения и культуры, что могло дать идеологу нацизма не только возможность контролировать Геббельса, но и отдавать ему указания. К 1935 году Розенберг был вынужден признать, что в данном противостоянии потерпел полное поражение. Именно тогда Гитлер аннулировал ранее согласованный с ним план создания Сената культуры, который бы контролировал Розенберг. Фюрер отдал предпочтение идее Имперского сената культуры, создание которого было предложено Геббельсом Уже при реализации данной затеи министр пропаганды в полной мере смог воспользоваться преимуществами, которые давала близость к фигуре Гитлера. В те дни Геббельс записал в своем дневнике: «Состоялся обстоятельный разговор с фюрером. Он резко против Розенберга. Он запретит ему создавать Сенат культуры».

Процессия с головой Афины Паллады на «Дне немецкого искусства» в 1938 году

7 ноября 1935 года Геббельс (не без некого сарказма) официально уведомил Розенберга о решении, принятом Гитлером. «Фюрер решил, что в настоящее время должен быть создан Сенат, предусмотренный при Имперской палате культуры, в то время как нет никакой необходимости формировать запланированный Вами комитет». 17 ноября 1935 года Геббельс сделал в своем дневнике запись, которая свидетельствовала о его полном триумфе: «Лей и Боулер также хотят в Сенат культуры. Эта идея победила. Вместе с тем предложенный Розенбергом план отвергнут. Культурное руководство однозначно находится у меня».

В те дни Розенберг совершил еще одну тактическую ошибку – он стал критиковать Роберта Лея, от которого зависело финансирование его ведомства. Конфликт с каждым днем обострялся. На угрозы Розенберга пожаловаться Гитлеру Роберт Лей никак не прореагировал. Да и сам Гитлер предпочитал оставлять без ответа все предложения Розенберга. В итоге фюрер все-таки принял решение. Пока финансовое положение «культурной общины» не стало совсем плачевным – продолжать ее финансирование. Оно должно было осуществляться до тех пор, пока не было бы принято окончательное решение о будущности «Национал-социалистической культурной общины». Показательно, что данное решение Гитлер объявил не лично Роберту Лею, а передал через Рудольфа Гесса. В итоге некоторое время спустя Гитлер решил, что «культурная община» должна была быть влита в структуру «Немецкого трудового фронта», то есть она должна была быть распущена.

Поведение фюрера во время данного конфликта указывает на то, что ему была полностью безразлична судьба проектов Розенберга. Роспуск «Национал-социалистической культурной общины» автоматически лишил Розенберга возможности реально вмешиваться в культурную жизнь Германии. В роли уполномоченного по мировоззренческому обучению и в качестве главы ведомства с неясным статусом он мог лишь ограничиваться небольшими притязаниями на культурную власть. Его реальное влияние на культуру Третьего рейха могло осуществляться лишь по линии журнала «Искусство в Третьем рейхе», где Розенберг был соиздателем.

Гитлер, привыкший выступать в «борьбе компетенций» нацистских бонз в роли третейского судьи, в случае конфликта Геббельса и Розенберга не предпринял решительных мер, скорее всего потому, что надеялся, что приемлемое для него лично направление в искусстве победит автоматически, без приложения каких-либо особых усилий. В своей речи на партийном съезде 1934 года, которая была посвящена как раз проблемам культуры, он агрессивно выступал против «культурного заикания кубистов, футуристов и дадаистов», обозначая авангард как «культурное дополнение политического разложения». Как уже следовало из данного выступления, данным стилистическим направлениям в Третьем рейхе было отказано в праве на существование. Но при этом Гитлер не менее решительно выступил и против «внезапно проявившегося отката в прошлое, которое пытается приспособить истинное “немецкое искусство” национал-социалистической революции к кудрявому миру собственных романтических представлений». Подобным художникам Гитлер «рекомендовал» «удалиться в музеи, где бы они заняли место в разделе окаменелостей». Под девизом «Немецкое должно быть ясным» фюрер призвал деятелей культуры формировать национал-социалистическое искусство из комбинации «соответствующей родственной крови поколений или мировоззренчески с ними связанными временами и незначительной ассимиляции с иными народами». Как бы то ни было, но нарисованная Гитлером цель «немецкого искусства» едва ли соответствовала устремлениям Розенберга и Геббельса. Сама речь на партийном съезде 1934 года во многом являлась «укором» им обоим. Впрочем, это не исключало того, что Геббельс хоть и весьма осторожно, но все-таки пытался защищать модерн. Розенберг, напротив, являлся яростным поборником «национального направления» в искусстве, которое не менее безжалостно высмеивалось Гитлером.

Окончательно решение относительно курса политики в сфере культурного строительства было принято лишь в 1936 году. Как ни странно, но оно было связано с фактом, который рисковал опровергнуть гитлеровскую догму о связи искусства и политики. Несмотря на то, что политические позиции национал-социалистов были очень сильные, в Германии отсутствовал «культурный взлет», который бы мог окончательно уничтожить модерн.

Еще в своей речи 1934 года Гитлер возлагал большие надежды на гениев, которые бы «могли создавать творения, достойные нашего духа и сути». Даже годом позже он пророчил скорейший расцвет «нового немецкого искусства»: «Поскольку мы убеждены в том, что надо политически правильно изображать суть и волю к жизни нашего народа, то мы верим в нашу способность познать и вместе с тем найти соответствующее художественное выражение». Однако, судя по всему, подобные способности оставляли желать лучшего, поскольку к 1936 году так и не было найдено пресловутое «художественное выражение». После этого в речах Гитлера, посвященных проблемам культуры и искусства, стали звучать некие призывно-умоляющие нотки: «Если бы носители культурной жизни нашего народа понимали, что национал-социалистическое государство формулирует свои задачи в поддержке искусства, так как все великие творения в этом мире нуждаются в культурном обосновании».

Как это ни странно прозвучит, но образцами новой стилистики в искусстве (в том числе в живописи и в скульптуре) должны были стать архитектурные строения. В данном случае речь шла в стадионе партийных съездов в Нюрнберге и Олимпийской деревне в Берлине. Именно с этого момента в немецком искусстве начала ощущаться не только некая монументальность, но пустынность и скука. Несмотря на то что национал-социалистам удалось приобщить к искусству широкие слои населения, из рядов «национал-социалистического движения» не поступало никаких творческих импульсов. В итоге руководство рейха в большей степени проявляло заботу о сохранении культурного наследия, нежели творении культуры. Вскоре у данного неутешительного баланса появились даже свои апологеты. В их первых рядах, естественно, оказался д-р Йозеф Геббельс, который в ноябре 1936 года на заседании Имперской палаты культуры не без показной горечи произнес, что нужно «искать гениев, которые наложат отпечаток времени на лик искусства». Само собой разумеется, в конце речи он выразил надежду на будущее: «Когда час пробьет, они (гении. – А. В.) появятся. Мы не должны проявлять излишнее беспокойство по поводу их отсутствия. Нет необходимости взывать к ним: они сами появятся в нужное для этого время. Мы не должны быть слишком нетерпеливыми. Мы должны полагаться на то, что должно пройти время, чтобы они созрели».

Экспозиция Большой выставки немецкого искусства

Впрочем, подобные громкие фразы ничего в принципе не меняли. Даже побежденный Розенберг был вынужден признать, что «пробудившееся жизнеощущение еще не приняло никакого конкретного воплощения». Впрочем, после этого он предусмотрительно оговаривался: «Признание данного факта не является для нас постыдным, так как наше поколение как никакое другое боролось за высвобождение нации».