Невеста по фотографии - Ли Кым-и

внучкой.

– Верно же? Мы надась ходили с мамой на шаманский обряд, так я ее и видела.

Когда со свадьбой Хончжу и Токсама было решено, госпожа Ан пошла к Кымхве за шаманским обрядом об упокоении души первого мужа своей дочери.

– Она тут живет? Работает в вашем доме? – спросила Подыль.

– Нет. Сонхва тож поедет невестой в Пхова.

От такого ответа ачжимэ обе девушки подпрыгнули на месте.

– Что? Ужель есть мужчина, который возьмет ее в жены? – не поверила Подыль словам женщины.

С недавнего времени граница между янбанами и простым народом постепенно стиралась, но о том, чтобы приблизить положение шаманов или мясников к обычным людям, не было и речи. Поседевший старый мясник Тонбук, живший в отдельно стоящем доме, должен был быть почтительным со всеми и кланяться даже местным младенцам. И шаманка Кымхва, которая давно отметила свое шести- и семидесятилетие, – тоже.

Подыль пришла в голову мысль, которую она подавила в себе, когда Хончжу тоже удалось стать невестой по фотографии. Если в такое замужество берут и вдов, и шаманских дочерей, то иллюзии, которые она лелеяла все это время, разрушились. Ведь раз в такой брак может вступить любой, то, значит, Пхова – это рай, в котором может оказаться каждый.

– Видать, существует. Она симпатичная, поэтому свадьбу только вот утрясли, – с улыбкой ответила ачжимэ.

– У него глаз нету, что ль? Где ж она симпатичная? – надула губы Хончжу.

– Дык откудова она вообще узнала о Пхова?! – не сумев сдержать обиды, воскликнула Подыль.

– Шаманка Кымхва прослышала о такой свадьбе от госпожи Ан, взяла Сонхву и пришла ко мне. Она просила отправить внучку подальше от Чосона, чтобы та жила в другом мире, не в таком, где жили ее бабушка и мать.

– Ах, вот почему она все так расспрашивала, у нее был тайный план! – вспомнила Хончжу.

– Сонхва в таком же положении, что и вы. Какая семья возьмет в невестки шаманскую внучку, у которой неизвестно кто даже отец? Ей либо в шаманки по стопам бабушки идти, либо продаться в кисэн[12], – вздохнула ачжимэ.

Подыль не знала, насколько схоже положение уже побывавшей замужем Хончжу с Сонхвой, но сравнение ее самой с внучкой шаманки ей было неприятно. Словно прочитав мысли девушки, ачжимэ сказала:

– Со своим узелком я исходила все окрестности еще до вашего появления на свет. Дома янбанов, дома простого люда… я их повидала все без исключения. И знаете, что я поняла? Все люди одинаковы. Янбан, простой мужик, богач, попрошайка – все как один. Душа болит как у янбана, так и у крестьянина. С родителями, которые пекутся о своих детях, то же самое. Душа Кымхвы болит за внучку так же, как и души ваших матерей. Если бы вы могли найти здесь лучшую жизнь, отправились бы вы так далеко от родителей и от братьев? Не бежите ли вы от плохой жизни отсюда в поисках лучшего мира? Проявите сочувствие к Сонхве и отправляйтесь вместе в Пхова. Тем более что вы ровесницы!

Несмотря на проникновенную речь ачжимэ, Подыль стало неприятно при мысли, что им придется есть, спать и ехать в Пхова вместе с этой девушкой. До этого молчавшая Хончжу вдруг спросила:

– Энто правда, что женихи в Пхова считают ее красивой?

В этот момент дверь открылась, и в комнату, держа в руках обеденный столик, вошла Сонхва. Взоры подружек тут же устремились на лицо девушки. И пусть она уже не была похожа на того убогого ребенка, которым была в детстве, это смугловатое лицо с круглыми, как моллюски, глазами, курносым носом и острым подбородком никак нельзя было назвать красивым. Подыль засмеялась. Ее самолюбие было уязвлено тем, что ей приходится сопротивляться Сонхве. Возможно, смутившись от пристальных взглядов, Сонхва поставила столик перед девушками, а сама села в углу, поодаль. Она хоть и казалась испуганной, но была совсем не похожа на умственно отсталую, как о ней говорили.

Как только принесли столик, Подыль тут же потеряла интерес к Сонхве и обратилась к тому, что подавали на ужин. На столике со сколами стояли рис, суп из острой пасты с капустой и салат из редьки с солеными креветками.

– Вы, поди, проголодались, поэтому кушайте скорее. Хончжу, ты хорошо питалась в отчем доме, потому не знаю, придется ли по нраву тебе такая еда.

– Я так голодна, что желудок к спине прилип, так что я бы и лошадиные отходы сейчас проглотила, – сказала Хончжу и поспешила к столу.

Вскоре комнату наполнили звуки поглощения пищи, которые изредка прерывались репликами ачжимэ. Когда все было съедено, Сонхва вышла из комнаты и принесла рисовый отвар. Эту обязанность выполняла дома Подыль. Посуду тоже вымыла Сонхва. Сидя молча в ожидании, пока ее обслужат, Подыль чувствовала себя госпожой. В сравнении с положением Сонхвы это и правда было так. Покончив с посудой, Сонхва опустила рукава и села в выделенный ей угол. Подыль снова перестала думать о девушке.

– Ачжимэ, вы живете одна, не с семьей сына? – спросила она, вспомнив, как женщина, каждый раз посещая их дом, рассказывала о своих сыне и внуках. На лице ачжимэ вдруг появилась печаль:

– Они отметили Новый год и отправились в Кандо, за реку Туманган. Они звали меня с собой, но ежели мне пойтить, то я стала бы ненужным грузом и, скорее всего, умерла бы по дороге. Поэтому не пошла. Ну и к тому же я вас еще раз увидела, – словно успокаивая себя, улыбнулась женщина через силу.

– По дороге сюды мы видели много людей, которые шли туды, в Кандо. Зачем им туды? Ужель с винокурней все так плохо?

Подыль вспомнила людей, которые им встречались по дороге. Они направлялись в сторону вокзала, неся на себе все, от одеял до кастрюль. Вид их был очень жалок.

– Японцы дерут такие налоги, что пришлось ее закрыть. Они хотели продавать свой алкоголь, но, не получив ничего взамен, разорились, оставшись с долгами. Не выдержав жизни под японцами, они решили уехать. Кажут, в Кандо, за рекой Туманган, много бесхозной земли. Они ушли со словами, что если вспахать каменистое поле, то этого хватит на еду и на жизнь. Как представлю, колько им трудностей предстоит в чужой стороне, так сердце кровью обливается, – ачжимэ вытерла слезы подолом юбки и высморкалась.

– Ты так настрадалась за жизнь, а в последние годы прям расцвела. Можно спокойно жить, видя, как резвятся внуки, – с завистью говорила госпожа Юн прошлой осенью.

При виде ачжимэ, вынужденной расстаться со своими близкими, в голове Подыль возник образ матери, которая теперь будет шить все одна, – от этого в носу защипало.

В доме хоть и была другая комната, но отапливалась только главная, поэтому всем пришлось спать вместе. Ачжимэ вытащила циновку и постелила на полу. Положив ноги в сторону огня, все легли в следующем порядке: ачжимэ, Сонхва, Подыль,