Три имени одного героя - Михаил Корабельников

Как только на лугу подрастала трава, начинался сплошной футбол, и так – до осени. В футбол не играли только, когда не удавалось скомплектовать две команды по 6–8 человек в каждой. При этом наша уличная команда обыгрывала всех, кто приходил на нашу территорию. Меня обычно ставили в центр обороны для разрушения атак противника. Однажды я лоб в лоб столкнулся с нападающим другой команды, которого звали «Карп – чугунные ноги». Фамилия у него была Карпов и, играя босиком, он был способен «подковать» любого обутого игрока. Отсюда – «чугунные ноги». Столкнувшись, мы оба упали, и у меня на бровях за минуту выросли два здоровых фингала.

Футбол был далеко не единственным развлечением. Ходили купаться на Осетр или в луга, за водокачку: собирать клубнику, отливать сусликов или ловить рыбу. Крупная рыба пряталась в норах по берегам реки сантиметров 30–50 ниже уровня воды. После полудня рыба становится вялой и сонной. Нужно осторожно прощупать под водой береговую линию и иногда это приносило удачу. Рыбную мелочь ловили на борную кислоту, которую покупали в аптеке. В кристалликах кислоты уминали хлебный мякиш, делили его на шарики и бросали их в реку, а затем спускались метров на 100 ниже по течению и шапкой собирали всплывшую одурманенную рыбешку. Этим варварским методом пользовались редко и, скорее, из любопытства.

Сусликов отливали тем же способом, который мы использовали в детском саду против тарантулов, а выскочившего из норы суслика тут же накрывали шапкой или затягивали петлей, уложенной на выходе из норы. Затем нужно взять суслика за шиворот, и за ножку привязать к вбитому в землю колышку. Однажды я схватил суслика, но не за шиворот, а за живот – и он мне в двух местах прокусил ладонь. Сусликов отдавали «плешивому» – забыл его имя – а «плешивый» он был потому, что на голове у него была плешь величиной с пятак. Отец «плешивого» сдирал с сусликов шкуру и сдавал ее государству, неплохо на этом зарабатывая. Раньше из шкурок сусликов шили шубы. Однажды мы гуляли по поселку и прибрели к дому, где жил «плешивый», как раз в тот момент, когда они с отцом потрошили очередного суслика. Я его спросил: куда же они девают их мясо?

– Как куда, – ответил он, – едим.

– И вкусно? – спросил я.

– Пальчики оближешь, – последовал ответ.

Одним из наших развлечений было дразнить собаку. Метров в 50 от нашего стандартного дома находилась частная усадьба одного из крупных городских чиновников по фамилии Мерженко. Его дочь Галя дружила с моей сестрой. Их усадьба была огорожена проволочной сеткой, что было роскошью для того времени. В усадьбе постоянно крутилась старуха – их бабушка, а у нее был довольно крупный пес коричневого цвета из породы гончих. Собственно, мы ничего не имели против собаки, но старуха с ее усадьбой нас – мальчишек из стандартного дома – раздражала по неосознанному классовому признаку. Часто старуха с собакой выходила за пределы своего домовладения. Мы ловили этот момент и бросали в собаку камни и комья земли, желая развлечь старуху. Та разражалась руганью в наш адрес, но это только подливало масла в огонь: мы продолжали хулиганить еще сильнее. Тогда старуха что-то говорила своему псу, и тот во весь опор мчался к обидчикам. И тут нужно было проворно убраться в дом, закрыв парадную дверь. Постояв под дверью, собака, не солоно хлебавши, убиралась прочь.

Долгое время это сходило с рук. Но однажды, убегая от собаки, я не успел закрыть дверь, и вбежал на второй этаж. Собака настигла меня там и молча прокусила лодыжку. Затем, удовлетворенная, убежала к своей хозяйке. Так мне был преподан урок, что каждое дело нужно надлежащим образом доводить до конца.

Посмотрев фильм «Тимур и его команда», все заделались тимуровцами. Главной проблемой были поиски: кому бы чем-нибудь помочь. Однажды мы с Ритой шли вдоль улицы и увидали высокого подслеповатого древнего старика, который намеривался перейти через дорогу. Мы подскочили с двух сторон, взяли его под руки и перевели на ту сторону, куда он хотел. Дед удивился, поблагодарил нас и сказал: «Теперь я посцу». Затем вынул прибор и начал поливать обочину дороги. Мы с Ритой бежали прочь, корчась в судорогах. На этом, пожалуй, и закончилось наше очередное увлечение.

Читатель может подумать, что жизнь в Серебряных Прудах была у меня совсем нескучной, и это будет правдой. Но случались и настоящие происшествия. В 1947 году, наконец, отменили карточную систему. Через несколько дней после этого мать поехала в Москву, чтобы привезти оттуда сладостей и порадовать нас. Когда поздно вечером она вернулась из Москвы, то уже на железнодорожном вокзале люди говорили о каком-то пожаре в городе. Мать не придала этому значения: мало ли где что горит, поселок большой. И совершенно напрасно, ибо загорелся наш дом. А дело было в том, что отопление у нас было печное, и нужно было следить за тем, чтобы угли в печке догорели до конца, после чего закрывали поддувало, чтобы не выветривалось тепло. Раннее закрытие поддувала грозило угаром; бывали смертельные случаи.

Так вот, чтобы ускорить процесс догорания углей, соседка с первого этажа противоположного нам подъезда приспособилась выгребать недогоревшие угли из печки в ведро, которое ставила в уборной на деревянный пол. Однажды пол загорелся, и это могло кончиться фатально для всего дома. Был страшный переполох. Как только жильцы поняли, что к чему, все стали в срочном порядке выносить из квартир свое добро на улицу, а мягкие вещи сбрасывали прямо из окон. Мы с Ритой были одни, мать уехала в Москву, и соседи втянули нас в общий психоз. Однако было непонятно, что нужно вынести, а что – хрен с ним, пусть пропадает. На наше всеобщее счастье пожарные сработали оперативно и профессионально: примерно через час пожар загасили, и мать прибыла уже к шапочному разбору. От огня пострадали, да и то частично, лишь две квартиры. Как это водится в подобных случаях, возле дома собралась большая толпа зевак. И странное дело: ни у кого ничего не пропало.

Но был в Серебряных Прудах и настоящий пожар. Он случился 30 апреля какого-то, уже не помню, года, накануне майских праздников. Было жарко, и дул ветерок. И заполыхали «Курдюки» – большая слобода на той стороне Осетра с домами, крытыми соломой. Никто не знает, где начался пожар, и по какой причине, да это уже не имело значения. Прибывшие две пожарные машины качали воду прямо из реки и поливали крыши еще не занявшихся пламенем домов, чтобы жильцы успели вынести из них свое добро, в то время как горевшие дома спасать было бесполезно – они сгорали за считанные минуты. И так, несмотря на самоотверженную работу пожарных, за пару часов все Курдюки сгорели дотла, от домов остались только печи да печные трубы. Жар от огня ощущали даже мы – зеваки, собравшиеся на другом берегу Осетра.

Однажды, после окончания четвертого класса, нас повели в лес – в организованном порядке, под звуки пионерских горнов и дробь барабанов. Все мы были пионеры, с красными галстуками. Начались школьные каникулы, и это воодушевляло. При входе в лес начинались овраги, где снег еще не стаял до конца. И общему взору предстало странное зрелище: в овраге собрались сотни, если не тысячи оттаявших лягушек и затеяли свою лягушачью свадьбу. За всю оставшуюся жизнь я не видел столько лягушек. Мальчишки бросали в них камни, но это не давало никакого эффекта: для лягушек мы как бы не существовали; они продолжали отмечать свой праздник весны. Учителя и пионервожатые увели нас с этого места в лес.

За эти четыре года, проведенные в Серебряных Прудах, в нашем «стандартном» доме были две смерти, и оба раза умирали молодые. Первым погиб мальчик Петя. Ему было 15 лет, и как-то в апреле, в теплую погоду, он немного полежал на земле. Этого оказалось достаточно: у парня начался туберкулезный менингит, который не сразу удалось распознать. Эта болезнь часто скрывается под другими личинами и может до какого-то времени принимать, например, облик брюшного тифа – болезнь серьезная, но редко бывает смертельной. Но даже если бы распознали вовремя и начали лечить, надежда на выздоровление была призрачна: до начала использования стрептомицина туберкулезный менингит излечивался крайне редко.

Причиной другой смерти был банальный подпольный аборт. На первом этаже нашего дома жила семья: молодой офицер, его жена и два их сына 4-х и 2-х лет. Эти мальчики всегда играли вместе и держались обособленно от прочей детворы, а их мать – миловидная женщина – к вечеру часто выходила из дома в ожидании возвращения своего мужа со службы. По-видимому, она не очень была загружена домашними делами, а прочих у нее не было. Так вот, какая-то малограмотная баба сделала ей аборт, ибо аборты были официально запрещены. И женщина истекла кровью. Она не сразу обратилась за помощью, и медицина оказалась бессильной.

Ради собственного прокорма и чтобы жить было нескучно, мы держали скотину. Впрочем, в те годы это было всеобщим увлечением. За нашим домом был сарай, разделенный на клети. Воспользовавшись этим, в свою клеть мы как-то пустили жить купленную матерью корову, а она за свое проживание платила нам молоком. Как теперь говорят, это было взаимовыгодное сотрудничество. Корова была бурого цвета и дважды за свое прожитье платила нам еще и телятами. Каждый раз это случалось на исходе зимы, и малый несмышленый теленок, чтобы не замерзнуть в сарае, помещался в нашей комнате, справа от входа в нее. Нас становилось четверо в одной берлоге, и жить было еще веселее. Впрочем, это продолжалось где-то с месяц, после чего мать сдавала теленка государству. А там мы уже не несли за него ответственности перед нашей коровой, которую мать каждое утро перед работой выводила из сарая, чтобы присоединить к общему стаду. Вечером же пастух возвращал ее хозяевам.