Три имени одного героя - Михаил Корабельников

Где-то начиная с четырех лет меня стали одолевать ночные кошмары. Мне чудилось, что за занавеской скрывается что-то неведомое и ужасное. А иногда это нечто подходило к моей кровати и дотрагивалось до меня, – я просыпался с колотящимся сердцем. Бывали и варианты. Я боялся засыпать и требовал от матери, чтобы она не выключала свет. Она соглашалась, но всегда меня обманывала. Странно, но у Риты не было никаких проблем: ночные кошмары ее не донимали, и вообще, она росла девочкой рациональной, не то, что я. В психоанализе Фрейда даются исчерпывающие объяснения природы подобных кошмарных сновидений у мальчиков. К школьному возрасту все прошло. По совету матери я стал засыпать под счет, и это помогало.

Как мы отмечали победу над Германией? Для матери это был поистине праздник со слезами на глазах. Мы еще не знали того, что творили немцы и их прислужники из местного населения на оккупированных территориях, в особенности – по отношению к евреям. Государство тщательно скрывало правду, но многие факты постепенно становились известными, другие обрастали слухами. Однако самой большой и невосполнимой для нее была, конечно, потеря мужа. После войны матери неоднократно предлагали замужество. Она не была красавицей, но в ней присутствовала некая изюминка, которая всегда привлекает мужчин – какая-то особенная задушевность, что ли? Профессионально, как врач, мать была безупречна и притом самоотверженна: если у нее тяжелый больной – не спала ночами. Кстати, по этой причине она мне настоятельно не советовала идти в медики. Но, кроме того, мать была талантлива вообще, находчива и артистична. Наши знакомые неоднократно пытались уговорить ее на второе замужество, и были достойные партии. И она почти соглашалась. Но в последний момент не могла себя пересилить, ибо любое замужество в ее глазах становилось предательством по отношению к отцу.

Я не помню, как отмечали в Кокчетаве победу. Возможно, в городе были какие-то демонстрации. Приблизительно в это время мне приснился странный сон. Я нахожусь в каком-то городе во время большого праздника. На улицах проходит демонстрация, толпы народа, кругом красные флаги и транспаранты. Общее ликование, все любят друг друга и солидарны. Мы в самой гуще народа. Рядом со мной мать и какие-то, очевидно, наши знакомые. Один большой дядя берет меня на руки, и я весь в ощущении этого праздника всеобщего единства и братства людей. И вдруг все пропало. На улицах города безлюдно, я один. Флаги все вылинявшие и поблекшие, на тротуарах свалены транспаранты, и ветер сдувает с домов праздничные украшения. Меня охватывает тоска по ушедшему празднику, и я просыпаюсь.

Наблюдая нынешнюю картину посткоммунистической России, нахожу этот сон вещим. У моего поколения все же были некие идеалы, возможно, иллюзии, которые не так-то просто было вытравить, несмотря на сталинщину, а после того – реалии общества «развитого социализма». Сегодня не сыскать такой дворняжки, которая бы ни облаяла ту революцию. Но что мы имеем сегодня? Свободу? Равенство прав? Возможность самореализации? Верховенство Закона? Ответственность Власти перед народом? Правосудие? Соблюдение Конституции? Все перечисленное осталось пустым звуком. Наше общество утратило скрепляющую идею, а попытка заменить ее идеей некоей державности (с феодальным привкусом), имперской идеей с культом воинственных предков и подобного рода «скрепами» в XXI веке выглядит анахронизмом, тянущим страну назад, к давно пройденным этапам развития. Это не вписывается в рамки современной цивилизации, не говоря уже о том, что опасно для мира. Россия погружается во мглу мракобесия. Умчалась от нас та красная комета, а мы остались в сгущающейся мгле с обожженными душами.

В 1945 году мне исполнилось 7 лет, и я пошел в первый класс. Мать решила, что мы с сестрой будем учиться в одном классе, и Рита начала с 8 лет, чтобы при случае присматривать за своим непутевым братом. Учиться ей было легко, и она всегда была круглой отличницей. Для меня же проблемой было «чистописание», которое в моем исполнении смахивало на «грязнописание». Я весь был в чернилах и кляксах, а мои каракули годились разве что для мусорного ведра. Я оказался левшой, а писать приходилось правой рукой. И в дальнейшем почерк оставался для меня проблемой, и грамматика тоже хромала.

Зимой там часто бывали бураны, когда видимость сужалась до 10 метров и менее. Можно было затеряться. В таких случаях дети ходили в школу группами, в сопровождении взрослых. Нас укутывали во все, что было под рукой, а лица до глаз закрывали газетой.

Часть II. Миша

В жизненном цикле любого живого организма происходит деление клеток и их обновление. Я где-то читал, что у человека в процессе обновления полная замена клеток происходит через каждые 7 лет. Если это так, то к семи годам мой организм полностью переродился, и не осталось ни одной клетки от ребенка, нареченного собственной сестрой прозвищем «Михря» – этот человечек поклеточно растворился во времени. А вместо него образовалась другая личность – «Миша». Это событие совпало с нашим переездом в «хлебный» город Армавир Краснодарского края. Оглядываясь назад, я нахожу этот переезд случайным и непродуманным действом. Из Казахстана рано или поздно пришлось бы уезжать, но не так скоропалительно и спонтанно, как это произошло.

А дело было в том, что директора завода, медсанчасть которого возглавляла моя мать, перевели в Армавир – командовать каким-то другим предприятием. Будучи хорошим нашим знакомым, он предложил нам ехать вместе с его семьей. Одним из его аргументов был суровый климат Северного Казахстана, из-за чего дети часто болели. Сегодня я нахожу этот аргумент не состоятельным: дети болеют в любом климате; отчасти это и необходимо – для выработки иммунитета. Может меняться только характер болезней, и в ближайшем будущем мы это ощутим на себе.

В дорогу собирались недолго. Обе отъезжающие семьи со всем домашним скарбом погрузили в отдельный товарный вагон, носящий имя: 501-й – веселый, и мы тронулись в путь. Почему «веселый», мне неведомо. Почти месяц мы ехали по разбитой стране, которая только начала восстанавливаться. Когда мы трогались, я это хорошо запомнил, была зима, лежал снег; когда доехали – был самый разгар весны, ярко светило солнце и никакого снега. Впрочем, мы же приехали на юг, где даже зимой снег бывает эпизодически.

Наш вагон был разделен на две половины. На одной из них обитала семья Хохловых – это фамилия бывшего директора завода. Она состояла из родителей, двух их старших дочерей, – Аиды, перешедшей в 10-й класс, и Риммы, перешедшей в 8-й, – а также младшего Веньки (Вениамина), который был на год старше меня. Нас же было трое, и мы обитали на противоположной стороне вагона, возлежа, как и наши соседи, на специально сооруженных лежанках. А посредине вагона сделали выгородку с туалетом для младших детей: Веньки, Риты и меня. Взрослые же и старшие девочки во время длительных стоянок поезда уходили справлять свои нужды на вокзал или где придется.

Мы двигались очень медленно, зигзагами и с большими стоянками на запасных путях, пропуская вперед скорые, пассажирские и прочие поезда. Но в целом жизнь была сносной и не утомительной. Младших детей из вагона не выпускали, кроме одного случая. Как-то состав остановился среди поля, на которое были свезены сотни подбитых танков, немецких и наших. И это было настолько грандиозное зрелище, что из вагонов высыпали все пассажиры, включая таких, как мы. На башнях многих наших танков крупными буквами была выведена надпись «Щорс». По своему облику это были танки Т-34 – наш бог войны. Немецкие танки как-то не запомнились, а, может быть, их было и меньше. Мы с полчаса глазели на это скопление техники, затем нам было велено вернуться в вагон.

В пути следования мы видели и лежащие на земле подбитые самолеты, и раздавленные пушки, а более всего – наши разрушенные города и часто пленных немцев, работавших под присмотром охраны по их восстановлению. Но у меня была серьезная проблема: я не мог заставить себя воспользоваться выгороженным в вагоне туалетом. Мне было стыдно, и в то время как Рита и Венька бегали туда без зазрения совести, я лежал на полке и терпел. Через несколько дней пути я потерял интерес к окружающему и перестал есть. Первой это заметила мать. Она прощупала мой живот и все поняла. Далее меня чуть не насильно стащили с полок и принудили к этому постыдному действу, при условии, что все отвернутся. Больше никаких приключений в дороге не было, и наш состав благополучно прибыл на железнодорожную станцию Армавир.

Армавир

Этот город не был сильно разрушен. Подозреваю, что он был сдан немцам без сопротивления, и так же взят назад во время нашего наступления. Ибо не имел стратегического значения. В то время при довольно пестром национальном составе город, по существу, населяли два народа: местные и беженцы – люди, возвращавшиеся из эвакуации. Местные жили по тому времени хорошо, ибо кормились со своих хозяйств в зоне кубанского изобилия. И даже война и немецкая оккупация не смогли подорвать основанную на сельском хозяйстве экономику этого края. Кроме того, немцы относились к кубанскому казачеству, как и к донскому, вполне благожелательно, и в немецкой армии даже были казачьи части.