Туман настоящего. Несколько жизней - Орлова Наталья Леонидовна

Беатрис отвели несколько комнат. Добавили штат прислуги. Графиня, которой забота о Беатрис была навязана королевским двором, вскоре привязалась к своей протеже. Она оживилась, и, казалось, помолодела. И Крис заслужил право на существование, даже своеобразное уважение. У графини к перемене погоды разболелась нога так сильно, что она едва могла ходить. Приказала развести огонь в камине и сидела рядом раздражительная и капризная. Крис подошел к ней, заглянул в глаза, как бы спрашивая разрешения приблизиться. Графиня поманила его рукой. Крис грациозным прыжком запрыгнул к ней, аккуратно лег на больную ногу, покоящуюся на пуфе. Вежливо замурлыкал, щурясь на огонь. Боль в ноге графини стала затихать и через час она с удивлением заметила, что все прошло. С тех пор Крис оказался на особом положении. Графиня была первым человеком, кроме Беатрис, конечно, у которого кот мог сидеть на руках.

Беатрис

(из дневника зашифрованная запись)

Вот и началась новая глава моей жизни. Замок графини поражает воображение. Раньше подобные здания я видела только на картинках в книгах со сказками. Графиня крайне примечательная особа: очень гордая, кичливая, но сентиментальная, одинокая и добрая, хотя тщательно это скрывает. У нее идеально прямая спина, большие слегка навыкате глаза, тонкие капризно поджатые губы, резко изогнутые брови. Ходит она, опираясь на трость с набалдашником в виде головы орла, из-за старой травмы – выглядит это красиво, почти величественно. Она встретила меня холодно и нервно, как навязанную извне обузу. И снова я благодарна художнику Уолтеру за его науку чтения лиц, а потому разгадав характер выбрала, кажется, единственно правильную стратегию поведения. Графиня мне даже нравится, ее интересно слушать, у нее многому можно научиться. Особенно тому, что будет жизненно важно для меня в ближайшее время. Голова моя полна знаний о литературе, философии и истории, но я абсолютный профан в премудростях высшего света.

* * *

Жизнь вошла в привычную и довольно комфортную колею. Графиня, Беатрис и Крис стали неразлучны. Днем проходило активное обучение. Беатрис изучала придворный этикет, искусство светской беседы и танцы.

Был приглашен танцмейстер и музыканты. Графиня гордо восседала в кресле, зорко следя за тем, как Беатрис разучивает фигуры танца. Девушке все давалось легко, двигалась она грациозно и с достоинством, продиктованным ее высоким положением. Графиня придирчиво следила за каждым движением в танце, за каждым поворотом головы.

– Уже неплохо… Но, дорогая моя, так нельзя! – графиня в досаде стукнула тростью об пол, Беатрис послушно остановилась.

– Подбородок выше? Так?

– Нет, не задирай голову – это вульгарно! Я про взгляд. Подойди сюда! – Беатрис приблизилась и села на пуф у ног старой дамы. – Никогда не смотри сразу кавалеру в глаза! Твой взгляд – должен быть подарком. Причем драгоценным.

Графиня опустила глаза, слегка наклонила голову, показывая как и куда нужно смотреть.

– И только в момент, когда твое лицо оказывается близко к лицу кавалера в танце медленно поднимай глаза, сначала смотри из-под ресниц, и только потом прямо в глаза. А вот смело или дерзко, нежно или застенчиво – все зависит от твоих целей и ситуации. Этот взгляд должен поразить мужчину, он острее любого кинжала. Именно такой правильный взгляд вовремя управляет миром мужчин.

Беатрис слушала как зачарованная, все больше проникаясь уважением к своей наставнице. Снова и снова повторяла она не только различные фигуры танца, но училась чувствовать точный момент для взгляда.

По вечерам, когда в зале растапливали камин – Беатрис очень любила эти вечера у огня, так напоминающие ей вечера с Бенедиктом – приносили толстые генеалогические фолианты. И на щеках графини загорался румянец возбуждения, она переносилась во времена своей молодости, посвящая ученицу в хитросплетения родовых отношений знатных домов. Беатрис нашла там не только своих предков, но и предков Бенедикта, лица которых так внимательно изучала с художником Уолтером. Нашла она там информацию и доме будущего мужа и осознала, что брак с этим мужчиной был неизбежностью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Бенедикт. В аббатстве

Колокольный звон на соборной площади, казалось, был знаком свыше. Бенедикт отправился в аббатство, что располагалось на северной окраине города. Раньше изредка он приезжал, чтобы провести время в библиотеке и скриптории аббатства, помогал братьям разбирать манускрипты, делал копии для себя, переписывал самые старые из них. И в этот раз он надеялся найти там занятие, которое сможет притупить боль.

К аббатству Бенедикт подъехал верхом, служка у ворот узнал его, принял лошадь и послал доложить аббату Иоанну о визите гостя. Аббат принял Бенедикта в своем кабинете, простота убранства которого странным образом сочеталась с уютом.

Аббат был значительно старше Бенедикта – высокий, худой с благородной сединой, внимательными карими глазами и орлиным профилем. Он усадил гостя в кресло с высокой спинкой и заглянул в глаза. В этом исповеднике было то, что всегда поражало Бенедикта – умение понять человека, почувствовать его и принять. Иногда Бенедикт думал, что нет на земле такого греха, который не мог бы отпустить аббат и такого грешника, которого бы тот не смог понять. Раньше, это вызывало недоумение, и Бенедикт часто спорил с аббатом, но никогда спор этот не переходил черту. Собеседники уважали и ценили друг друга.

– Я вижу, сын мой, душа твоя неспокойна…

– Да, отец мой… – Бенедикт встретил взгляд аббата и склонил голову – Я понимаю, что страдания мои прозаичны и смешны…

– Ни одно страдание, ни одно испытание, посланное Богом, не может вызывать смеха. Оно необходимо для очищения души, для лучшего понимания замысла Творца.

– Возможно. Отец мой, я наказан за гордыню и пренебрежение.

– Все мы получаем наказания за грехи… Так устроен этот мир…

– Иногда мне кажется, что наш мир – тюрьма. Может, ада никакого и не существует? Может, мы уже пребываем в аду?

– В тебе говорят отчаяние и боль. Человек слаб, прими это, не пытайся стать равным Богу. – аббат помолчал, давая время собеседнику обдумать услышанное. – Принятие своей слабости – сложнейший шаг. Исповедуйся, сын мой. Исповедь облегчит душу…

Бенедикт тяжело вздохнул, уставился невидящим взглядом на стену напротив и начал говорить. Сначала тихо, так, что аббат мог едва расслышать его, но потом все увереннее и громче. Слова приносили облегчение, словно тяжелый камень в груди стал уменьшаться.

Иоанн отпустил Бенедикту грехи и пригласил погостить в аббатстве. Распорядился приготовить одну из отдаленных келий для гостя.

– Помни, сын мой, Бог не хочет тебя измучить, он хочет научить. Просто мы, дети неразумные, можем слышать его только через страдания… Бог дает по силам…

Бенедикт поселился в келье, расположенной дальше от дормитория, в котором ночевали братья, но ближе к скрипторию и библиотеке. Небольшое единственное окошко выходило во внутренний двор, мощеный камнем, с маленьким садом посередине. Узкая кровать, молитвенник, распятие на стене, свеча в подсвечнике – вот и все убранство новых апартаментов Бенедикта. Он не был монахом или послушником, и не обязан жить по уставу, носить рясу. Но Бенедикту вдруг захотелось пожить этой жизнью, размеренной и спокойной. Он облачился в серую рясу, отпустил бороду и стал неотъемлемой частью братии.

Бенедикт посещал все службы, вслушивался в слова молитвы, наслаждался их звучанием, все свободное время проводил в скриптории, где его хорошо знали и любили. Под скрип перьев он сидел днем у большого окна так, чтобы свет падал на страницы. Переводил латинские тексты, сверяясь со словарями, или переписывал обветшавшие свитки, с трудом разбирая буквы на полуистлевших страницах. Изредка к нему подходил кто-нибудь из монахов, за помощью. Задавал шепотом вопрос, выслушивал ответ, благодарно кивал.