Песнь моряка - Кен Кизи

номера прямо на шершавых рейках.

– Черт, это еще что такое?

– Это просто колышки, Саллас. Они по всему городу – ты что, не заметил?

– Я думал, это какие-то дорожные дела.

– Это какие-то киношные дела, – объяснила Алиса. – Маркеры для локаторов. Может, они хотят вставить кадры с твоим трейлером в сцену про доисторическое жилье. Проверь, чтобы заплатили за все съемки. Консервный завод получает две тысячи долларов в минуту только за то, что из него сделали утес. Ладно. Закрывай двери и иди спать. У меня есть другие морские псы, за ними тоже надо смотреть. Шула, вы с сестричками можете вернуться на землю. Греческий бог уже на берегу.

Трехосник с трудом развернулся и покатил в обратную сторону, к колоннам дыма над свалкой, оставив Айка на поляне в одиночестве. Никого и ничего, кроме сухих сорняков, пустых устричных раковин и старого пса. И этих кольев. Колья не давали ему покоя. Он попробовал вспомнить, кому принадлежит земля под трейлером. Он арендовал свой кусок у Омара Лупа, но, кажется, весь участок принадлежал округу, как и водонапорная башня, и свалка. Не собрались же они расчищать свалку, в самом-то деле? На это понадобится армейский инженерный корпус. Но кто их знает. Достаточно посмотреть на Скагуэй – как они взяли этот клубок захудалых салунов, хиппарских ларьков с хот-догами и превратили его в подобие «Ягодной фермы Нотта»[63], только в стиле… нет, не знаменитой золотой лихорадки 1898 года – этот стиль был и раньше, отмеченный такими вехами, как облупленная цирюльня Мыльного Смита, – а в подобие подобия городка времен золотой лихорадки, по версии рекламного агентства, упрощенной и обрезанной настолько, чтобы этот образ подходил для рекламных роликов круизных кораблей: «Ворота в золотую лихорадку» – и следом сорокафутовая позолоченная статуя коленопреклоненного Одинокого Золотоискателя с подсвеченным поддоном и водопроводной водой, что изливается в пруд с золотыми рыбками, потом крупно – его поднятая голова и прищуренный взгляд, обращенный к вздымающимся над городом снежным пикам. Нечестно. Иллюминация выдрала сладко-морозный привкус голода и отчаяния, причуд и сложностей, который только и делал давно исчезнувших золотодобытчиков столь мощным символом американского оптимизма. Выдрала, вычистила и упростила, а после принялась раздувать величиной с дом, именно для того, чтобы истинная суть вещей съеживалась и умалялась, а сокровище, бывшее некогда заманчивым и недосягаемым, – а для чего, ради бога, еще? – девальвировалось, пока те, кого еще привлекало его прежнее очарование, не соскользнут вниз, не согнутся, не сгорбят спину или не свернут шею, силясь добыть приз там, где он лежит, словно брошенный в дерьмо бриллиант, словно втоптанная в грязь звезда, – так что даже победа станет для них унижением.

– Ну, до нас они еще не добрались, правда, старый пес? – спросил Айк. – Пока еще нет.

Он выдернул кол, воткнутый посреди двора прямо у него под носом, и понес его к алюминиевым ступенькам. Дверь открылась, и глазам Айка предстали те же перемены, что охватили весь город. Стены выскоблены, ковер на полу вычищен водой с мылом. Паутина исчезла. Посуда вымыта, столешницы чисты. Окна сияют внутри и снаружи, как эти витрины на Главной. Кажется, даже наволочки постираны. Когда же он увидел, что с книжной полки стерта вся пыль, а с открытки, которую он так и не послал Охо, – пятна соуса, в горле поднялась холодная жидкая ярость, от которой кружилась невыспавшаяся голова и звенело в ушах.

– Плядь! – сказал Айк, выскакивая из дверей.

Он сломал кол и выбросил обломки в кусты. Три вороны взмыли вверх, негодующе крича. Марли подпрыгнул, повинуясь сторожевому инстинкту, и навострил уши, хотя ничего уже не слышал, и обвел глазами двор, хотя ничего уже не видел. Черт бы побрал эту бабу с ее преднизоном!

– Кому нужен двор, дурень! – сказал Айк старому псу. – Зачем, черт возьми, его сторожить?

И отвечал ему старый караульный пес:

– Сдается мне, чтоб заполнить промежуток меж тем, что есть, и тем, что будет, сэр, – это как нюхать старые следы и расчесывать старые укусы… Сдается мне, чтоб немножко подбить чем-то мягким твердое необтянутое злобное пространство… сэр.

13. За лодки, что в море, и женщин на суше

Вольная Вилли, Волонтерка из Вако, все так же командовала баром «Крабб-Потте», когда Кармоди выходил на улицу. Выскальзывал – в этом больше правды – прогулочным шагом, стараясь не привлекать ничьего внимания, опустив круглую голову так, чтобы поза сошла за пьяно-рассеянную или задумчивую, если трюк с непривлечением внимания все же провалится.

Ему совсем не хотелось покидать приятную атмосферу – бар только начинал уютно гудеть, словно разгоравшийся камин, – однако он рассудил, что самым мудрым маневром в данный момент будет отказ от своих желаний и осторожное отступление. Особенно если учесть, как смотрела на него Вилли. Вернее, не смотрела – в этих словах больше горькой правды: она брала у него заказы, наливала, отсчитывала сдачу, но улыбка, которой она его удостаивала, была стандартной улыбкой хозяйки бара и ничем не выделяла его среди других охламонов. Он чувствовал угрозу, рыскающую за этой улыбкой, словно бульдог за цветочной изгородью.

Он всмотрелся через дверное стекло бара, дабы убедиться, что горизонт чист, потом толкнул дверь и вышел, не оглянувшись на Вилли. Не было нужды. Образ этой крупной блондинки висел, как салунная картина, в задымленном баре его головы: тело, соблазнительное и секретное, лицо, залитое солнцем и занятое (слишком занятое, чтобы заметить его трусливый побег), и – о, этот завиток цвета кукурузы, прилипший к потному лбу, и добродушный блеск глаз, похожих на пасхальные яйца в гнездах солнечных морщинок! Милая девочка рождена, чтобы командовать баром, и как же ловко!

Этот блеск и привел его в восторг, когда он впервые увидел ее в Джуно, – мерцание береговых огней в глазах честной трактирщицы, что сияют в темноте сырой и холодной предательской ночи, словно говоря: «Заходи, морячок, здесь тебе будет тепло и справедливо». О, этот блеск! Он куда лучше красного фонаря или святого монашеского сияния, честный бакен портовой таверны, спокойный и стойкий, как Полярная звезда. А главное, черт возьми, далекий. Ибо какой моряк не знает, что самые коварные воды, которые приходится пересекать, простираются неподалеку от близких бакенов и баров. На отмелях и в барах легче всего дать течь – так говорит статистика безопасности. И чем ближе к дому, тем легче. По той же статистике больше всего автомобильных аварий происходит чуть ли не у водительского крыльца. Так что яркая и честная хозяйка бара непременно должна стать звездой на фуражке морского сообщества, уверял себя Кармоди. Вот я и загарпунил для нас такую и притащил сюда. Кто меня за это осудит?

Так он рассуждал, находя