Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Ваше величество, это первый и совершенно необходимый шаг. Мы делаем первый словарь, и потому в нем необходимо отыскивать и объяснять корни и происхождение слов. Отсюда и приходится обращаться к этимологическому — словопроизводному принципу.

— Вы занимаетесь сочинением, которое станет интересным для одних академиков, тогда как словарь должен служить просвещению всего общества, а в таком случае он должен следовать алфавитной последовательности.

— Вы совершенно правы, ваше величество. Но такой словарь мы сможем составить и издать через несколько лет.

— Двойные траты и бесконечные ожидания!

— Ваше величество, наука о языке не терпит спешки.

— Вы словно ищете, как занять Академию вперед на много лет, тогда как общество ничего не получит от ее существования.

— Государыня, я интересовалась расходами Палласа. Они превосходят все мыслимые и немыслимые размеры. Я не решаюсь спросить у вас лишней тысячи рублей на содержание штата, тогда как господин Паллас тратит двадцать тысяч рублей на составление своего труда, и это не считая бесконечных курьеров во все медвежьи углы.

— Паллас все лишь исполнял мою волю, которую вы, княгиня, если не ошибаюсь, решаетесь критиковать?

— Ваше величество, мне никогда бы не пришла в голову мысль подвергать сомнению или критике ваши начинания. Но на мой взгляд, Паллас умело пользуется предлогами, чтобы делать свою естествоиспытательскую работу.

— А если даже это и так, не вижу в том никакого преступления. Боюсь, княгиня, что вы в действительности слишком далеки от лингвистики, хотя и продолжаете оставаться уверенной в собственной непогрешимости. Кстати, я слышала, что вы сами принимаете участие в составлении вашего словаря. Это правда?

— Да, ваше величество, я рискнула взять на себя сбор слов на три наименее пользуемые буквы алфавита и теперь представляю на суд академиков все, что мне удается найти. Каждую субботу у нас происходит собрание, на котором обсуждается вклад каждого из участников словаря. Я не осмеливаюсь предложить вашему величеству посетить одно из них, но при вашей любви к русскому языку и выдающемся литературном даровании, не сомневаюсь, ваше величество заинтересовались бы общими трудами.

— О нет, княгиня, увольте! Так далеко мои увлечения простираться не могут. Вы забываете, что на императрице лежат в первую очередь государственные дела. К тому же литературные дискуссии набили мне достаточную оскомину. В конце концов, мои «Были и небылицы» в вашем «Собеседнике любителей российского слова» касаются только смешных сторон современного общества, ваши же авторы даже в них находят повод задеть монархиню и чуть ли не вышучивать ее. И это при том, что я прочитываю почти все статьи и рукописи. Они будто вступают со мной в личную переписку. А дерзкие и предосудительные вопросы господина Фонвизина любого монарха побудили бы обратиться к административным мерам. Я давно стала замечать, что либерализм правителя не идет в России на пользу подданным. Удивляюсь, что ваши авторы пока еще проявляют известную снисходительность к вам как к редактору. Но поверьте, это благополучие продлится очень недолго, и вы на себе испытаете то, от чего не можете предохранить свою монархиню.

— Слыхала, друг мой, княгинюшка наша в Москву собралась.

— Письмо пришло, Иван Ларионыч?

— Нарочный приехал. Да не одна Катенька едет. Подругу свою английскую, мадам Гамильтон, везет.

— А та в Петербурге оказалась?

— Катенька сказывала, давно ее сюда звала. Многим ей обязана. Госпожа Гамильтон и по Европе с ней ездила, и в Англии ко двору представиться помогала. Теперь Катенька для нее чести какой добилась: государыня путешественницу в Царском Селе приняла. Никогда туда иностранцев не возят, а тут ради Катеньки, чтоб ее уважить, ее императорское величество согласилась. Отпуск княгинюшке на три месяца дан, чтоб госпоже Гамильтон Россию нашу показать. Одним только племянница огорчилась.

— Огорчилась? Чем же?

— Слухами, что о брате Романе пошли.

— О покойнике-то?

— Что из того, что о покойнике. Толковать начали, будто оттого братец скончался, что императрицы подарок на рождение свое получил — кошелек преогромный.

— С золотыми? Не дитя, чай, такие подарки получать.

— С какими золотыми! Как есть пустой. С намеком, выходит, что больно много Роман денег по службе прикарманивает. Мол, оттого и в отставку подал, а там от огорчения и скончался.

— Стыд какой! Да как же так болтать можно!

— Болтать не болтать, кстати, и о покойнике Михайле Ларионыче вспоминать стали.

— О нем-то, голубчике, чего? Чем он завинился?

— Будто по должности своей канцлерской со всех послов дань собирал, и немалую.

— Быть того не могло!

— Не будем, друг мой, старого ворошить. Это я так — к слову сказалось.

— Слов нет, Кате обидно. На Академию что ту, что другую все время свои деньги докладывает, а выходит — не в честь, не в славу: все под подозрением. И в Англии, сказывали, денег на университет, где Павлуша учился, не жалела — благодетельствовала.

— Да, вошла в род воронцовский Англия, ничего не скажешь. Сколько там княгинюшка провела, друзей оттуда скольких вывезла. Теперь наш Семен Романович с супругой туда уехал, пишет, век бы оттуда не возвращаться, так понравилось. Была бы, скажем, Франция или австрийский двор, а то на тебе, Англия!

— Государыня! Вы разрешили открывать приватные типографии по всей России.

— И вам это не нравится, Катерина Романовна? Ушам своим не верю.

— Нет, нет, ваше величество, вы совершенно правы, частные типографии должны существовать, но сейчас они мешают в Петербурге типографии академической. Мы должны получать заказы со стороны. В том наша выгода и возможность распространять высокий вкус. Теперь же граверы ищут приватных заработков и, отвлекаясь от работы казенной, добиваются их за счет небрежной работы.

— У вас есть предложения?

— У меня есть ордер, с которым я хотела бы ознакомить ваше величество. Надеюсь, что он поможет нам навести порядок.

— Вы проповедуете дисциплину, княгиня. А впрочем, давайте посмотрим ваш ордер.

«Ее сиятельство примечает, что выходят здесь в публику нередко визитные билеты, портреты, разные эстампы и даже книги с эстампами, кои ни при сей Академии, ни в Академии художеств печатаны не были, и потому заключает, что надобно быть скрытным типографиям, где таковые билеты, эстампы и прочее печатаются. А как содержание таковых типографий скрытных и под ведомством никаких правительством учрежденных начальств не состоящих запрещено, так как и всякое содержание фабрик без дозволения и ведения правительства, то ее сиятельство, предохраняя честь Академии от всякого нарекания, приказать изволила мастеру Фигурной и Портретной типографии Колмовскому и всем вообще находящимся в той типографии мастеровым, чтоб в таковых запрещенных тайных типографиях не работали да и сами бы у себя на дому таковых типографских станов, поелику оными можно печатать и неблагопристойные дела, не заводили и не держали под опасением, что как скоро кто сделается нарушителем и преступником сего приказания, то не только отрешен будет от Академии немедленно, но отослан куда следует для проведения над ним суда по законам».

— Сурово, но справедливо. Я хотела бы, чтобы во всех департаментах начальники так строго следили за подчиненными.

— Вы одобряете, государыня?

— Безусловно. Кстати, я хотела бы знать, что вы собираетесь делать со своим «Собеседником». Меня очень огорчила напечатанная в нем статья некого Общества незнающих, или как она там называется.

— «Общества незнающих ежедневная записка», ваше величество.

— Удивляюсь, как вы могли допустить подобный пасквиль. Даже полному профану понятно, что он обращен против заседаний Российской академии. Воля ваша, княгиня, но я более в «Собеседнике» сотрудничать не собираюсь.

— Государыня, тем самым его судьба предрешена, — мы просто закроем журнал. Без ваших сочинений в нем не останется никакого смысла.

— Это ваше решение, княгиня. Я никак не настаиваю на нем.

— Но я имею на него право как издатель, ваше величество.

— Слыхал, Артемий, что племянница моя Настасья Михайловна снова за прежнее принялась. Так ли оно?

— К сожалению, батюшка. Кузина Катерина Романовна вне себя от горя, в постелю слегла.

— Да что Настасья учудила?

— С супругом своим Щербининым сошлась.

— Ну и что?

— А то, что все драгоценности и деньги, что кузина ей передала, с собой прихватила. Щербинин свое родовое всё промотал, потому и с женой сходиться надумал, чтобы её приданым попользоваться.

— Ума своего у Настасьи нет?

— Немного, батюшка, как видно.