Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян

уйдешь?

– До этого еще долго ждать, мама, целых три года. Многое может случиться за три года.

– Ах, – рассмеялась женщина, – каким серьезным и мудрым ты стал, мой мальчик! Как будто учишься не где-нибудь, а при Дворе!

Бруно тоже улыбнулся.

– Думаю, это было бы проще, – продолжила она. – А ты бы хотел?

– Учиться при Дворе? У пепельных учеников нет такой цели. Ученик становится миссионером или основателем городов.

– А ты? Чего бы ты хотел, Бруно?

– Это не мне решать.

– Верно, верно… – пробормотала мать себе под нос и собрала со стола пустые тарелки.

Сара поднялась, чтобы уйти.

– Постой, – попросил Бруно. – Задержись немного.

Девочка пожала плечами и выбралась в окно, ухватившись за балки. Он услышал ее кошачьи шаги по крыше.

– Ты грустный, малыш, – сказала мать. – Тебя что-то беспокоит.

Бруно посмотрел на нее, затем – на дверь у плиты. Мать проследила за его взглядом и сказала:

– Верно. Сходи к нему, он будет рад.

– А где Фил?

– Работает, – ответила женщина. – Устроился на бойню в Медии. Трудится, бедняга, от рассвета до заката, приходит усталый, грязный и вонючий от крови. Он молчит, не жалуется, но я-то знаю моего мальчика, я понимаю, что ему не нравится. Он гордится тем, что может принести в дом «коготь»-другой, ведь с тех пор, как твой отец и ты…

Бруно посмотрел на нее, и женщина устыдилась; потупившись, сказала:

– Нет, птенчик мой, ты не понял… Я тобой горжусь, как любая мать гордилась бы пепельным учеником. Легенды вселяют в нас радость, но горстке матерей непросто быть в неведении о том, чем вы там занимаетесь – только мы знаем, чего нам это стоит. Но после того, как твой отец… в общем, все сложно. Хоть никто и не виноват, – прибавила она, помолчав. – Видать, так было суждено.

– Он все еще на меня злится? – спросил Бруно.

– Кто, Фил? Он ничего не говорит, молчит, но думаю, что да – боюсь, водится за ним такой грех, и слишком много собралось в нем яда, слишком глубоко тот просочился. Кажется, тут уже ничего не исправить.

– Мама, иногда мне кажется, что лучше было бы наоборот – чтобы я вытирал кровь на бойне, а он спал наверху, в келье.

– Не говори так, Бруно, – сказала женщина и поцеловала его в лоб.

– Но это правда, мама.

Он опять посмотрел на дверь у печи и махнул рукой.

– Кто-нибудь приходил спросить об отце?

– Один раз прислали человека из Городского совета, – ответила мать. – Сказали, мы получим «клыки», чтобы присматривать за ним, но до сих пор так ничего и не выдали. Фил даже отправился узнать насчет обещанных денег, но его не приняли, и он вернулся злой. Мне бы пойти, но стыдно.

Бруно кивнул, выражая, что понимает всю степень беды. Встал и подошел к двери. Открыл ее, шагнул во тьму комнаты. То была всего лишь каморка, отгороженный угол помещения, где он только что разговаривал с мамой. Бруно отчетливо помнил тот день, когда ему и Филу пришлось тащить сюда доски и забивать гвозди, мастеря стену, которая оградила бы отца от чужих любопытных глаз. Раны были еще свежи, источали смрад, и как будто все телесные жидкости смешались в нарыве; изломанное тело с пришитым к животу свиным пузырем выглядело жалко и жутко. Мужчина лежал без сил и без памяти, бледный, словно живой труп. Из-под одеял вырывался хрип и бесплодно таял в пустоте. Бруно сел на ящик возле кровати и посмотрел на отца при свете свечи. Он как будто наяву вновь увидел на самом дне морщин, среди теней, как все случилось. Бруно тогда уже был у Отче, но лишь в Первой Трети, еще учился, еще слушал наставников, и вдруг Карм послал за ним. Прозрачный ученик сообщил, что его отец упал с высоты зала Анелиды, рухнул с деревянных строительных лесов головой вперед. Судя по тому, что он узнал, продолжил Карм, это все затеял Городской совет, которому понадобилось ремонтировать зал, потому Совет и должен был заботиться о пострадавшем, раз уж его отец не умер. Бруно спросил Карма, можно ли с ним повидаться, но ученик-голос ответил, что больной все еще в старом лазарете, под опекой Кунрата. Как вернется домой – иди, сказал он. А если не вернется, спросил Бруно, и наставник не нашелся с ответом. Он лишь проговорил, что раз уж это дело Совета, тот и будет решать, что делать с мертвецом или овощем.

Мужчина не умер и в конце концов был отправлен домой со свиным пузырем, который Альгор Кунрат пришил к его внутренностям. Бруно еще помнил ту вонь, слышал стоны, будто наяву… Его отец не говорил. Таращился в пустоту и лишь с женой время от времени обменивался обрывками слов, мыслей, общался движениями глазных яблок и век, как бывает только с любящими друг друга. Когда под ним обрушились леса, он то ли упал головой вниз, то ли вся конструкция оказалась у него на голове, но больше он не говорил и отрешенно лежал в смрадной тишине, и разум его – уж какой остался – блуждал в иных мирах. Жена научилась очищать его пузырь, а вскоре научилась и Сара; Фил стал работать за троих, а Бруно вернулся в храм Отче, чтобы завершить Первую Треть и приступить к исполнению шаг за шагом, день за днем своей миссии ученика слова.

И вот он положил ладонь на отцовскую руку, замер в ожидании, однако никакие признаки не свидетельствовали о том, что лежащий его чувствует, что внутри оболочки еще есть человек, и Бруно вспомнил легенды о детстве святого Тауша – о трех уходах за пороги, – а потом задался вопросом, где же сейчас бродит его отец, и попытался представить себе, какие там пейзажи. Закрыл глаза, но увидел лишь пустыню – простор, похожий на песчаный, а на самом деле кожаный, словно ученик стал совсем крошечным и шел, как блоха, по гладкому, безволосому, женскому телу. Было холодно, очень холодно. Наверное, под кожей простиралась мертвая плоть. Он содрогнулся и открыл глаза – отец лежал на прежнем месте.

– Как дела, папа? – спросил парнишка и сразу смутился от такого вопроса.

А что еще он мог спросить? Бруно проверил пузырь, откинул со лба прядь волос и вытер скопившуюся на губах слюну.

– У меня, чтоб ты знал, все хорошо. От Второй Трети осталось всего ничего, потом буду готовиться к миссионерству… или к основанию городов, хотя… не знаю… не думаю… Мы там, наверху, усердно работаем, и я думаю,