Папа Хемингуэй - Аарон Хотчнер

И затем снова последовали эти невероятные измышления об Онор и иммиграционной службе. Его мании, к сожалению, не исчезли и нисколько не изменились. Его комната прослушивалась, прослушивались телефонные разговоры. Он подозревал, что один из врачей на самом деле — замаскированный агент ФБР. Я постарался как можно быстрее вернуться в клинику, но все равно прогулка показалась мне бесконечно долгой.

В тот день я ужинал с Мэри в ресторане отеля. Она заметила, что первый раз за шесть недель в Рочестере ужинает не в одиночестве. Обычно, вернувшись от Эрнеста, Мэри ела одна в своей комнате. Мы говорили о двойственности Эрнеста — в присутствии врачей он ведет себя совсем не так, как с нами. Мэри уже беседовала об этом с врачами, но будет неплохо, сказала она, если они услышат пару слов и от меня.

Врачи сказали мне, что прекрасно знают — некоторые мании Эрнеста его не оставили. Но при этом они видят его все возрастающее желание работать — и для них это главный признак выздоровления. Я высказал сомнения по поводу его веса и спросил, разрешат ли ему больше есть и слегка пить. Я спросил, не может ли от абсолютного запрета на алкоголь нарушиться психика человека, если он, как Эрнест, всю свою жизнь чертовски много пил? Путь даже при этом его физическое состояние резко улучшится? На это они ответили мне так: им бы хотелось, чтобы его вес не менялся, и Эрнесту позволяется в день выпивать пару бокалов вина, но не больше. Конечно, я все понимал, я лишь хотел сказать, что Эрнест — столь неординарная личность, что к нему нельзя относиться как к обычному пациенту, и нужно сто раз подумать, как на нем отразится любая из назначенных процедур, будь то электрошок или что-нибудь другое. Конечно, я извинился за свои слова, но я считал необходимым их произнести.

На следующий день я снова пришел к Эрнесту. Мэри уже была с ним. Его то смертельно раздражали ее любовь, забота и внимание, то он, стараясь сдерживаться, благодарил ее за все, что она для него делала. И вот после одного из таких взрывов раздражения Мэри, извинившись, вышла из палаты. Когда она снова появилась в комнате, ее глаза были красными от слез. Вскоре Эрнеста пришли проведать два доктора, и я снова стал свидетелем поразительного превращения, которое уже наблюдал раньше.

В нем явно ощущался интерес к работе. Казалось, к Эрнесту вернулась способность писать. В ожидании стенографистки, которая должна была прийти после полудня, он рассортировал все письма. Ему не терпелось начать. Он даже успел написать вполне связный текст на обложку книги Джорджа Плимптона:

«Тонкие наблюдения, глубоко прочувствованные и осознанные. Эти воспоминания о суровом испытании, которому герой подвергается добровольно, пугают, как ночной кошмар. Вы заглянете в темные глубины души Уолтера Митти».

Так больное и здоровое начала боролись в сознании Эрнеста, и никто не мог предсказать исход этого поединка.

В то утро Эрнест и Мэри получили приглашение на церемонию инаугурации Кеннеди. Эрнест был очень растроган, и мы вместе сочиняли вежливый отказ.

И вот мне уже пора ехать в аэропорт. Эрнест проводил меня до лифта и некоторое время держал двери, не давая мне зайти в кабину:

— Весной мы поедем в Отейль. Цвета «Хемхотча» наведут там шороху и заставят всех трепетать. Помнишь парня, который выдавал наш выигрыш? Он тогда сказал: «Да, мсье определенно — настоящий мэтр». — Он слегка ударил меня по плечу. — Ну что, старина Хотч? Совсем тебя замучил, мой мальчик?

— Ну что ты, Папа! С тобой я пережил самые лучшие минуты в моей жизни.

— И все?

— Черт возьми, ты же сам как-то сказал, что, если отправляешься в дальней путь, надо быть готовым, что обязательно получишь пару ударов по заднице. Ты ведь тоже бывал в нокдауне.

— Конечно! И не раз. Но на счет «три» уже был готов вскочить.

— Слегка шатаясь.

— Ну да. Сейчас встаю на счет «шесть». Может, на «семь».

— Но сейчас у нас другие правила — считаем до «восьми».

— Черт возьми, как бы мне хотелось поехать на скачки! Но в Отейле и правда лучше весной. Напишу Джорджу, путь уже начинает работать над списками лошадей. Береги деньги, Хотч, будем ставить на дух Батаклана.

Я почувствовал, что медсестра уже ждет Эрнеста, и вошел в лифт.

— Спасибо, что приехал, — услышал я его последние слова.

Глава 15

Кетчум, 1961

К моему удивлению, уже 22 января, через девять дней после нашей последней встречи, Эрнеста выписали из клиники Мэйо. Он позвонил мне в Голливуд, говорил, как счастлив, что уже дома, в Кетчуме, и наконец может снова работать. Он сказал, что на следующий же день после возвращения ходил на охоту, и теперь у окна в кухне висят тушки восьми уток и двух чирков. Казалось, у него все хорошо.

Я положил трубку. На душе стало немного легче — Эрнест снова на свободе, снова на своем месте. Но когда я вспомнил нашу последнюю прогулку, мне опять стало как-то не по себе.

Спустя несколько дней Эрнест все-таки решился принять предложения студии «XX век — Фокс» о съемках сериала по рассказам о Нике Адамсе. Его февральские письма и звонки были посвящены делам, он писал и говорил кратко, как настоящий бизнесмен. Мы связывались по телефону каждую неделю. Он волновался только из-за своего веса: сто семьдесят фунтов — слишком мало для него, жаловался Эрнест, он не может жить в прежнем темпе. Я предлагал ему поправиться на несколько фунтов, но он решительно отказывался изменить свою диету, не позволяя себе ни единой лишней калории. Эрнест относился к диете, как к воинскому приказу, который нигде и никогда нельзя нарушить. Вряд ли у врачей Эрнеста были когда-нибудь еще такие пациенты.

Восемнадцатого февраля Эрнест позвонил мне в Нью-Йорк, чтобы посоветоваться, куда вложить сто двадцать пять тысяч долларов, полученных от киностудии. Больше всего его волновали налоги.

— Я попросил моего адвоката семьдесят процентов положить на налоговый счет, а на остальную часть денег купить акции. Он считает, что семьдесят процентов — слишком много, но, думаю, он просто не понимает, что осенью у меня выйдет книга, кроме того, налоги могут возрасти.

— Но, говорят, налоги упадут. — Я полагал, что налоговый счет Эрнеста и так наполнен и нет смысла делать его еще внушительнее.

— Я никогда не рассчитывал на снижение налогов. Так что семьдесят процентов — на налоговый счет, десять процентов — за услуги адвоката, и в результате у меня на счету остается лишь двадцать тысяч двести пятьдесят долларов — довольно мало за десять рассказов, как ты думаешь?

К началу мая почерк Эрнеста снова стал меняться, менялось и содержание писем. Буквы так уменьшились и утончились, что было трудно разбирать слова. Он непрерывно на что-то жаловался и все меньше писал о работе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});