Крестный отец - Марио Пьюзо

До какой-то степени эти функции мафии сохранились и по сей день. Во всех трудных ситуациях люди обращались к капитанам-мафиозо, словно передав им в руки функции общественных защитников, которые и с работой помогут, если деваться некуда, и накормят, когда прижмет нужда.

Но в рассказах доктора Тазио не было и намека на то, что Майкл вскоре сам увидел в Сицилии: что теперешняя мафия давно уже стала частью существующей государственной системы, срослась с правящими кругами страны и втайне поддерживала и политиканов, и полицию. У нее появились совсем иные функции — она превратилась в опору капитализма, в его придаток, отвергающий любые демократические новации и диктующий свои цены на всякий вид трудовой деятельности, который приносит, пусть самый ничтожный, но кусок хлеба.

Впервые Майкл Корлеоне понимал, почему его отец и люди из его окружения легче идут на преступления и убийства, чем на роль законопослушных и добропорядочных граждан. Постоянное давление страха, унижения и нищеты в Сицилии переходили всякие мыслимые границы, и те, кто был посильнее телом и духом, просто не мог смириться с существующими порядками. И становясь эмигрантами, в чужой стране они по-прежнему не хотели и не могли считаться с официальной властью, потому что никогда не видели от тех, кто наверху, ничего доброго для себя и своих семейств.

Доктор Тазио предлагал Майклу прокатиться с ним в Палермо каждый раз, когда собирался в очередную экспедицию по борделям, но Майкл упорно отказывался. Поспешность побега из Америки не дала ему возможности пройти необходимый курс лечения, и на его лице осталась уродливая вмятина — память о капитане Макклоски. Челюсть срослась неправильно, отчего лицо, особенно, левая его сторона, выглядело противоестественно. Майкл не то чтобы так уж заботился о внешней красоте, но и вынужденное уродство раздражало. Достаточно было глянуть в зеркало, чтобы расстроиться — сильнее, чем он готов был в этом сознаться. Зудящая боль тоже давала о себе знать, но на этот случай у доктора Тазио нашлись болеутоляющие таблетки. А на пластическую операцию, которую любезно предложил ему сделать хозяин, Майкл решительно отказался пойти, уже разобравшись к тому времени, что хуже врача, наверное, по всей Сицилии не сыщешь. Доктор Тазио готов был читать все на свете, кроме медицинской литературы, поскольку, по его собственному мнению, ни черта не понимал в ней. Диплом достался ему по протекции влиятельнейшего из мафиозных главарей, который лично прибыл в Палермо, когда Тазио должен был держать экзамен, и лично переговорил с каждым из профессоров медицины, входящих в выпускную комиссию. Этот факт лишний раз доказывал, что мафия пожирала страну, в которой расцвела пышным цветом, как буйный сорняк пожирает злаки в поле. Какое могли иметь значение талант или прилежание, если рядом оказывался недоросль, связанный кровным родством с одной из Семей, и Крестный отец преподносил ему диплом или желанное место работы в качестве подарочка или как услугу, за которую еще не раз придется расплачиваться.

Времени для размышлений у Майкла имелось более чем достаточно. Целыми днями бродил он по окрестностям поместья, всегда в сопровождении двух пастухов-охранников, приставленных к гостю заботами дона Томмазино. Мафия вообще постоянно использовала местных пастухов в роли то телохранителей, то, наоборот, наемных убийц, и они брались за это, как и за любую другую работу, сулящую верный заработок. Более всего Майкла занимала мысль об империи Корлеоне, созданной отцом по образу и подобию сицилийской мафии. Он понимал, что если и в Америке ситуация останется неизменной, мафия подточит общество изнутри, уничтожит страну, как убивает человеческий организм злокачественная раковая опухоль.

Сицилия казалась царством призраков. Ее мужчины готовы были бежать в самые дальние страны, чтобы отыскать заработок и прокормить семью или спасти свою жизнь, которая оказывалась под угрозой, стоило им попробовать добиться того же заработка у себя на родине.

А ведь какая это могла быть прекрасная страна! Часами бродя без особого дела, Майкл не уставал восхищаться сицилийскими красотами. Старинные дома, богато изукрашенные каменной резьбой и архитектурными фантазиями, давно обветшали и за их мраморными порталами не чувствовалось дыхания жизни. В развалинах мирно паслись бродячие овцы, забывшие пастуха. Сады и поля радовали глаз изумрудной зеленью. Иногда Майкл доходил аж до самого местечка Корлеоне, которое притягивало его своими бедными домишками, выстроенными из цельных грубых камней с большой горы, у подножья которой они и расположились. На восемнадцать тысяч жителей здесь за последний год пришлось шестьдесят убийств, так что смерть, казалось, всегда незримо присутствует в будничных людских хлопотах.

Пастухи-охранники, сопровождавшие Майкла, никогда не выпускали из рук короткоствольные ружья-лупары. Эти жутковатые на вид и смертоносные по сути обрезы издавна стали любимым оружием мафии. В годы правления Муссолини, не желавшего уступить мафии полновластного господства на Сицилии, людей хватали и сажали за решетку уже за одно ношение лупар. Зато американцы, освободившие ост в и считавшие, что всякий, кто пострадал от фашистского режима, — борец за демократические права, часто извлекали именно мафиозо на административные должности при мэрии и комендатуре. С легкой руки американцев послевоенная мафия быстро восстановила свои поредевшие силы и расцвела вновь буйным цветом.

Долгие прогулки пешком, а следом за ними — большая тарелка мяса, в тесте и с томатной подливкой, и большая бутылка доброго вина, помогали Майклу заснуть и спать без сновидений. В библиотеке у доктора он взял итальянские книги и попробовал читать, но хотя неплохо говорил на диалекте и даже в свое время в университете прослушал спецкурс итальянского языка, чтение далось совсем не так легко, как можно было предположить. Но постепенно он одолел язык и говорил теперь по-итальянски практически без акцента. За местного жителя, конечно, его все равно бы не приняли, но вполне можно было выдавать себя за уроженца северной Италии, которые обитают Бог знает где — на самой границе с Германией и Швейцарией.

Шрам, рассекающий левую половину лица, тоже в какой-то мере сближал Майкла с местными жителями, ведь здесь не знали ни о каких пластических операциях и с гордостью носили следы драк и сражений, обезображивающие лица не только взрослых мужчин, но и подростков. С их точки зрения подобные шрамы не могли считаться неприятностью и исправление их не стоило денег, в которые обошлась бы операция, да у большинства таких денег и не имелось. В Америке можно было бы обойтись пустяшными затратами, а то и вовсе обратиться за помощью в бесплатную клинику, где с делом справились бы шутя, но в этой глуши отсутствие нужной суммы денег на лечение диктовало свои понятия.

Доктор Тазио как раз все время уговаривал Майкла сделать операцию — не только, чтобы исправить поврежденную челюсть, но и для устранения причины боли, продолжавшей одолевать Майкла. Ему то и дело приходилось просить у доктора обезболивающие таблетки. На время лекарство притупляло боль, но потом она возвращалась еще более жестокими приступами, не давая покоя. Как объяснил Тазио, очевидно, задет нерв, проходящий ниже глаза, — один из целого пучка лицевых нервов. Это одна из традиционных пыток мафии, — пояснил доктор, — найти лицевой нерв и терзать его иглами. Возможно, при ударе крохотный осколок кости ущемил нерв и теперь без конца тревожит. Майкл мог бы легко избавиться от болей, операция несложная. В конце концов, в Палермо имеется госпиталь.

Но Майкл был упорен и лечиться не желал. Когда доктор Тазио буквально загнал его в угол, допытываясь причины упрямства, Майкл криво усмехнулся и ответил что-то вроде: «Хочу сохранить память о родном доме».

Впрочем, он действительно не считал необходимым всерьез обращать внимание на боль и изувеченную щеку, смирившись и относясь к этому как к неизбежному последствию происшедших событий. В какой-то мере неприятности сглаживали чувство вины и помогали смотреть вокруг отвлеченно.

Мыслил он четко и непредвзято. Порой вспоминал Кей, ее улыбку, ее объятия, и совесть жестоко терзала его, ведь он бросил Кей, даже не попрощавшись, не подав ни единой весточки. Как ни странно, при мыслях о том, что он собственноручно застрелил двух человек, совесть вела себя куда снисходительнее. Ведь один из этих двоих стремился уничтожить отца Майкла, а второй, Макклоски, изуродовал Майклу лицо.

Только на седьмом месяце безмятежного провинциального существования Майкл почувствовал, что начинает тяготиться бездеятельностью. Дон Томмазино все реже появлялся вечерами в доме своего дяди-доктора, поскольку у неге развернулся очередной конфликт с «новой мафией» — молодым поколением, наживавшемся на послевоенном буме, наркотиках и спекуляции и все сильнее отодвигавшем в сторону от общего пирога придерживавшихся старых традиций сельских донов.