Крестный отец - Марио Пьюзо

Они обменялись рукопожатиями, потом Майкл достал с переднего сиденья три свертка с подарками и пошел следом за Вителли вверх по тропинке на горку — к большому дому. Дом оказался значительно просторнее обычных крестьянских жилищ — вероятно, кафе на площади неплохо кормило семью. Но внутри все выглядело вполне традиционно, как и положено в сицилийских домах — только и украшений, что статуэтки мадонн под стеклянными колпаками и огоньки многочисленных ламп под ними. Оба брата девушки — кряжистые, в темных торжественных костюмах — поднялись навстречу гостю. Им было лет по двадцать с небольшим, но тяжкий крестьянский труд наложил на их грубые лица и фигуры свой отпечаток: парни казались вполне взрослыми и заматеревшими.

Хозяйка — мать Аполлонии смотрелась под стать мужу — такая же плотная, коренастая, но куда более активная. Сама Аполлония пока не появлялась.

После первых приветственных слов, которые Майкл от волнения почти не слышал, все уселись рядком в большой комнате — то ли гостиной, то ли столовой. Разностильная, но добротная мебель свидетельствовала о достатке, хоть и не слишком большом. По понятиям Сицилии Вителли жили вполне зажиточно.

Майкл поспешил передать супругам приготовленные для них подарки: главе семейства — золотой портсигар, синьоре — отрез самой дорогой материи, которая нашлась в Палермо. Еще один сверток — для девушки — остался у него в руках.

Хозяева поблагодарили вежливо, но сдержанно — подарки показались им слишком дорогими для первого визита. Отец Аполлонии грубовато, как мужчина мужчине, сказал гостю:

— Не подумайте, что мы первого встречного в дом впускаем. За вас поручился сам дон Томмазино, а в словах этого уважаемого человека в наших краях никто не усомнится. Поэтому мы рады принять вас у себя. Но если ваши намерения насчет моей дочери и впрямь серьезные, то и разговор пойдет серьезный. Вам придется рассказать, кто вы родом — ведь ваша семья, как я знаю, уехала из здешних мест.

Майкл согласно кивнул головой:

— Можете не сомневаться, синьор Вителли, я готов немедленно удовлетворить ваше любопытство.

Глаза хозяина кафе весело блеснули. Он протестующе вскинул вверх ладони:

— Я не столь любопытен. Поживем — увидим, надо ли знакомиться ближе. А пока вы у нас в гостях как друг дона Томмазино… — и тут Майкл, несмотря на анестезирующий препарат, которым доктор Тазио обработал его лицо, почувствовал дуновение свежих цветочных запахов и сразу понял, что в комнату вошла она, Аполлония. Он невольно обернулся и убедился, что девушка действительно стоит в сводчатом проеме дверей, ведущих в заднюю половину дома. Аромат цветов и свежесорванных апельсинов стоял над нею, как облако, хотя на строгом черном платье девушки и в пышных ее волосах не было никаких украшений. Она подарила Майклу один-единственный взгляд и легкую, едва заметную улыбку, а затем, опустив длинные ресницы, скромно села рядом с матерью.

От ее появления у Майкла, как тогда, перехватило дыхание, опять кровь бешено застучала в висках. Чувство, которое он сейчас испытывал, было далеко от обычного плотского желания. Ему хотелось нераздельно и постоянно владеть этой красотой. Сейчас он понимал, откуда берется классическая итальянская ревность, туманящая горячие головы, — ведь и ему в этот момент ничего не стоило уничтожить любого, кто посмел бы оспорить его права на Аполлонию, дотронуться до нее, посмотреть косым взглядом. Он возжелал обладать ею, как бедняк мечтает о собственном клочке земли или скупец тоскует о золотых кладах. Теперь не просто было остановить Майкла — он готов был на все, чтобы заполучить девушку. Он ни с кем не хотел делиться ею, и когда она вдруг улыбнулась одному из братьев, Майкл, сам того не осознавая, послал вслед за ее улыбкой свой убийственный взгляд.

Теперь вся семья получила возможность своими глазами удостовериться, что с парнем настоящий «удар грома», а ни что иное, и это обнадежило их. Теперь ему никуда не деться до самой свадьбы, голубчику. Аполлония может веревки из него вить, если пожелает. После женитьбы, конечно, ситуация может и измениться, но потом это уже не будет иметь значения.

На сей раз Майкл прибыл в приличном костюме, специально для знакомства приобретенном в Палермо, так что никто из родственников Аполлонии уже не принимал его за простого крестьянина. Вообще Вителли чутьем чуяли в нем дона. Искалеченная щека совсем не выглядела пугающе, как думал Майкл, а скорее интригующе, слишком разительным контрастом казалась вторая, безупречная половина лица.

Впрочем, в здешнем краю нужно было потерять какой-нибудь жизненно необходимый орган, чтобы окружающие признали это уродством.

Майкл любовался лицом девушки. Губы ее казались теперь коричневыми от темной пульсирующей под кожей крови. Удивительные линии овалов складывались в тончайшую живопись. Он хотел заговорить с нею, но не решался произнести вслух имя, ласкавшее губы, как запретный плод.

— Я увидел вас недавно у апельсиновой рощи. Вы сразу убежали. Не меня ли вы испугались? — спросил он.

Она на короткий миг вскинула тенистые ресницы над звездными своими глазами и сразу же опять опустила их, отрицательно мотнув головой. Красота глаз, приоткрывшихся в этот миг, ослепила Майкла, и он тоже поспешно спрятал взгляд.

Мать подтолкнула локтем девушку и сказала кисло-сладким тоном:

— Да поговори же с человеком, Аполлония! Он приехал издалека, чтобы повидаться с тобой.

Ресницы девушки дрогнули, как крылья бабочки, но она ничего не сказала. Майкл протянул ей сверток. Она молча взяла и сложила к себе на колени, не разворачивая.

Отец сказал:

— Можешь посмотреть, что там внутри, дочка.

Аполлония продолжала сидеть неподвижно, придерживая пакет маленькими, смуглыми, как у подростка, руками. Мать потянулась к ее коленям, взяла сверток и нетерпеливо, хоть и аккуратно развернула плотную бумагу. Красная бархатная коробочка из ювелирного магазина повергла ее в смятение — наверное, ей не доводилось держать в руках подобных вещей. Но мамаша не растерялась и инстинкт легко подсказал ей, какую надо нажать кнопочку, чтобы открыть замочек.

Коробочка распахнулась: на алом бархате лежала массивная золотая цепь, узорчатая, как ожерелье.

Подарок окончательно запугал семейство Вителли. В их среде такое подношение не оставляло никаких сомнений в серьезности намерений. Ясно, что Майкл решил жениться или, во всяком случае, будет делать предложение. Все сомнения по его адресу отпадали сами собой. Не приходилось уже волноваться и по поводу того, что он сам из себя представляет. Какое это могло иметь теперь значение?

Аполлония по-прежнему не прикасалась к подарку. Только когда мать, держа за концы, протянула ей золотое ожерелье, девушка опять взмахнула ресницами и, подняв на Майкла удивительные свои глаза, сказала одно короткое слово: «Грацио». Он впервые услышал звук ее голоса, мягкого и робкого от молодости и бархатистого — от глубины. У Майкла зазвенело в ушах. Он не мог спокойно смотреть на нее и пытался только поддерживать разговор с родителями. Достаточно было взгляда в ее сторону, чтобы сознание начинало мутиться. Тем не менее он разглядел, что под грубым и простым платьем прячется стройная, хорошо сложенная фигурка. И что нежная кожа цвета топленого молока становится смуглой, когда ее лицо заливает румянец смущения.

Надо было прощаться. Он поднялся, чтобы уходить. Вся семья тоже церемонно встала, провожая гостя. Девушка, как и прочие, подала ему руку на прощание. Прикосновение к ее теплой коже подействовало на него, как удар тока, хотя ручка оказалась крепкой и шершавой — ладошка маленькой крестьянки.

Сам Вителли проводил Майкла вниз, до автомобиля, и пригласил на обед в следующее воскресенье.

Майкл согласно кивнул, хотя это означало, что он не увидит ее еще целую долгую неделю.

Но он не выдержал бы неделю. Он явился назавтра же, один без телохранителей, и уселся на веранде кафе, развлекая болтовней отца, пока тот не сжалился над ним и не послал за женой и дочерью. Теперь уже все вели себя свободнее, Аполлония меньше смущалась Майкла и набралась смелости произнести несколько законченных фраз. Одета она была в цветастое ситцевое платье, которое лучше гармонировало с живыми красками ее лица.

Так повторялось ежедневно. Только на следующий раз шею девушки украшало золотое ожерелье, которое он ей подарил, означая, что подарок принят. Майкл улыбнулся ей, правильно поняв знак. Они вместе пошли вверх, до дома, в сопровождении матери. Но хотя мать шла позади, ни на шаг не отставая, им удавалось коснуться друг друга рукой, сгибом локтя. На крутом подъеме Аполлония вдруг споткнулась, Майкл немедленно подхватил ее, на секунду задержав в объятиях теплое хрупкое тело. Он не видел улыбки, которой мать сопроводила этот эпизод. Она-то знала, что дочь умеет бегать по здешним горам не хуже дикой козочки и не спотыкалась на этом склоне ни разу, с тех пор, как сбросила последние ползунки. Но деревенские традиции строги — другого случая прикоснуться к девушке до самой свадьбы может не оказаться.