История Германии в ХХ веке. Том I - Ульрих Херберт

своих целей, был воспринят примерно половиной населения как признак того, что он может преуспеть в их достижении.

Так, национал-социалисты пропагандировали уничтожение профсоюзов в мае и запрет СДПГ в июне 1933 года как борьбу против оплотов классовой борьбы, то есть против дробления германской нации на социальные группы по интересам – и во многих случаях это воспринималось именно так. Даже разрушение структур рабочего движения прикрывалось лозунгом национального единства: в 1933 году это выразилось в возведении 1 мая в ранг праздника национального труда, а годом позже – в создании Германского трудового фронта как символа «национального единства всех созидателей»[15].

Нахождение общего языка с церквями было задачей более сложной. Конечно, национал-социалисты встретили большую симпатию среди протестантов задолго до 1933 года, и неудивительно, что национал-социалистическая партия «немецких христиан» сумела получить две трети мест на церковных выборах летом 1933 года и избрать своего кандидата Мюллера «рейхсепископом». Евангелистские молодежные объединения, насчитывающие более миллиона членов и являющиеся крупнейшим молодежным объединением в Германии, все равно склонялись к национальному лагерю и в декабре 1933 года объединились в гитлерюгенд. Но были и встречные течения, выступавшие против политизации религии и создавшие встречное движение в лице Исповедующей церкви, к которой присоединилось около трети пасторов. Примечательно, что после этого национал-социалисты потеряли интерес к дальнейшей унификации протестантизма, тем более что критика ограничивалась внутрицерковными проблемами и в остальном не противостояла политике нового режима[16].

У католиков ситуация была иной. Конечно, и здесь было много точек соприкосновения с целями нацистского правительства: неприятие модерной «асфальтовой культуры», а также пропаганда авторитарного правления. Но католический центр, каким бы национальным он ни казался, был одним из создателей Веймарского государства наравне с левыми либералами и социал-демократами, и поэтому нацисты взирали на него с тем же подозрением, что и на обширную социально-культурную сеть католической среды с ее молодежными объединениями, учреждениями социального обеспечения и профсоюзными организациями.

Поэтому тем более удивительно, что Ватикан теперь предоставил эту сеть в распоряжение рейха в рамках политической бартерной сделки. В соглашении («Конкордате») между правительством рейха и Ватиканом, заключенном в июле 1933 года, Гитлер предоставил католикам признание католического религиозного образования, сохранение конфессиональных школ и право на деятельность католических организаций при условии, что они служат исключительно религиозным целям: все это были долгожданные цели католицизма в Германии, для достижения которых теперь, казалось бы, наконец настало благоприятное время. В свою очередь, через несколько недель после подписания Конкордата многочисленные культурные и политические организации католицизма были вынуждены самораспуститься по приказу Рима, как и сама Партия центра. Ради обеспечения своей основной, пастырской деятельности немецкий католицизм сдал свою политическую и социальную структуру в Германии.

С другой стороны, нацистский режим получил благодаря соглашению с Ватиканом огромный международный авторитет и легитимность и, не в последнюю очередь, одобрение среди германских католиков. Между тем политический католицизм продолжал в дальнейшем казаться нацистскому правительству опасным и с ним часто боролись, особенно на уровне приходов, где католики во многих случаях оставались сплоченными и противостояли давлению партии и государства[17].

ЗАКРЕПЛЕНИЕ ДИКТАТУРЫ

Таким образом, к осени 1933 года почти все политические и социальные институты и организации уже были приведены в соответствие новому режиму или запрещены. В любом случае желаемая «народная общность», казалось, была в значительной степени создана политически. Таким образом, НСДАП значительно расширила свои задачи и полномочия и во многих областях функционировала наряду, а то и вместо государственного административного аппарата. Однако совершенно неограниченные претензии на государственные синекуры и пенсионные должности, которые теперь выдвигали нацистские активисты «военного времени», вызывали критику и сопротивление со стороны преимущественно национально-консервативных высокопоставленных государственных чиновников. Более того, теперь стало ясно, что устранение институционализированных конфликтов интересов не означает исчезновения самих этих конфликтов. Поскольку партий и ассоциаций больше не существовало, как и полноценной общественной сферы, возникшие столкновения интересов вскоре перекинулись на институты режима – департаменты, партийные отделения и органы власти. Именно здесь начались дикие разборки по поводу раздела полномочий, остававшиеся одной из характерных черт диктатуры вплоть до падения режима в 1945 году. Но не споры о полномочиях или количество институций, ревностно охраняющих свои полномочия, отличали Третий рейх от парламентского конституционного государства: даже в демократических странах споры о компетенции и ведомственные баталии широко распространены. Скорее, больше не существовало институционализированных и конституционных способов и пространств коммуникации, разрешения конфликтов и поиска компромиссов, которые в демократических странах служат для предотвращения эскалации конфликтов интересов, но которые были упразднены в ходе «национальной революции» как символы раздора и заменены прокламациями народного единства. Как следствие, отсутствовали регулируемые механизмы балансирования разнонаправленных интересов. Надежность и предсказуемость действий правительства колебалась, и то, какие группы преобладали, зависело от довольно случайных констелляций власти.

Однако это в определенной степени компенсировалось выдающимся положением Гитлера, который все больше и больше входил в роль фактического суверена. Регулярное правительство вскоре перестало существовать. Вместо этого министры должны были представлять рейхсканцлеру взаимно согласованные предложения, решения по которым Гитлер принимал единолично. Заседания кабинета министров были редки, а с 1938 года – вообще не проводились; министры были обязаны подчиняться фюреру и рейхсканцлеру. Каждый желающий угадать, какое ведомство одержит верх в случае разногласий, должен был прежде всего знать, как Гитлер думает, чувствует и принимает решения. Таким образом, доступ к фюреру стал решающим ресурсом власти, и убедительность доводов или численность заинтересованной группы теперь значили меньше, чем то, как решит фюрер.

В этом отношении выдающееся положение Гитлера в системе власти также было следствием, функцией стремления к единству, к отбрасыванию различий интересов, – в результате чего взвешивание аргументов и поиск баланса и компромисса были заменены решением фюрера, завоеванию которого теперь подчинялись все усилия министров, членов партии и чиновников[18].

Власть Гитлера зиждилась на трех столпах: на лояльности ведущих предпринимателей, администрации и армии, на одобрении примерно половины населения и на эффективности его собственного «движения», в котором штурмовики сыграли выдающуюся роль в «захвате власти». Весной 1934 года армия партии выросла почти до четырех миллионов членов за счет интеграции «национальных военных объединений», прежде всего отрядов «Стального шлема», насчитывавших большое количество членов и, таким образом, численно превосходивших НСДАП. СА участвовала в значительной части уличных боев предшествовавших лет и считала себя основной силой национал-социализма. Из этого ее лидер, Эрнст Рём, исходил в своих требованиях: штурмовики должны были рассматриваться прежде всего как «краеугольный камень грядущего национал-социалистического государства»; перед ними прежде всего должна была быть поставлена задача «завершить национал-социалистическую революцию и создать национал-социалистический рейх»[19] «бок о бок с вооруженной