История Германии в ХХ веке. Том I - Ульрих Херберт

шеф политической полиции Берлина, рассказывая об оргии насилия в первые недели[12].

«Борьба за уничтожение марксизма» была лозунгом, под которым даже национал-консерваторы в правительстве согласились с эскалацией террора нацистских боевиков и согласились с уничтожением конституционных гарантий. Тем не менее, учитывая жестокую силу нацистского движения, некоторые из консервативных и буржуазно-националистических союзников Гитлера начали сомневаться в том, что заложенная здесь динамика действительно столь «ограниченна», сколь они думали. Их успокоил грандиозный спектакль, устроенный 21 марта на открытии нового Рейхстага в Потсдаме. Преклонение одетого в гражданское Гитлера перед рейхспрезидентом Гинденбургом в увешенном орденами мундире, праздничное богослужение, возложение венков, органный концерт и хорал «Встаем мы на молитву» должны были, по мысли только что назначенного министром пропаганды Йозефа Геббельса символизировать объединение старых прусско-вильгельмовских традиций с новым «национальным движением». Протестантский священник Отто Дибелиус в своей проповеди на богослужении в честь праздника недвусмысленно одобрил действия национал-социалистов против своих противников: «Когда государство применяет свою власть против тех, кто подрывает основы государственного строя, против тех, прежде всего, кто едкими и подлыми словами разрушает брак, поносит веру и оплевывает смерть за отечество, – тогда пускай оно осуществляет свою власть во имя Божье. <…> Новое начало в истории государства всегда так или иначе отмечено насилием. Ибо государство – это власть. Новые решения, новые ориентиры, изменения и потрясения всегда означают победу одного над другим. А когда на карту поставлена жизнь и смерть нации, тогда государственная власть должна быть использована мощно и основательно, будь то во внешней или внутренней политике»[13].

Представление в Потсдаме произвело впечатление. С одной стороны, здесь перед германской и международной общественностью должно было быть продемонстрировано «вновь обретенное единство» германского народа, а с другой, велась подготовка к сессии рейхстага через два дня, где должно было быть проведено голосование за «Закон о чрезвычайных полномочиях», который официально положит конец республике и установит диктатуру.

Для этого требовалось большинство в две трети голосов в рейхсрате и рейхстаге. В земском представительстве это уже было обеспечено назначением рейхскомиссаров, которые подчинялись правительству. В рейхстаге также было заранее обеспечено математическое большинство в две трети голосов путем манипуляций: голоса отсутствующих депутатов-коммунистов, большинство из которых находились в тюрьме, были засчитаны как «воздержавшиеся», как и голоса отсутствующих социал-демократов. Один из самых несгибаемых их представителей, министр внутренних дел Пруссии в течение долгих лет социал-демократ Карл Северинг был арестован по дороге в здание оперного театра Кроля, где временно заседал рейхстаг после пожара.

444 депутата проголосовали за. Ни один из буржуазных, католических или консервативных депутатов не выступил против законопроекта. Только социал-демократы с их 94 голосами отклонили его. Таким образом, рейхстаг принял решение о лишении себя полномочий (и одновременно о лишении полномочий рейхспрезидента). В течение четырех лет – по истечении которых действие закона регулярно продлевалось, в конце концов простым указом, – правительство рейха могло по своему усмотрению принимать любые, даже неконституционные законы, а также заключать договоры с иностранными державами. «Исторический день, – торжествовала газета «Фёлькишер беобахтер». – Парламентская система капитулирует перед новой Германией. В течение четырех лет Гитлер сможет сделать все, что посчитает нужным: с одной стороны, искоренить все пагубные силы марксизма; с другой, создать новую народную общность. Начинается великое предприятие! Настал день Третьего рейха»[14].

До августа 1934 года, когда Гитлер после смерти Гинденбурга занял пост президента Германии и объявил национал-социалистическую революцию завершенной, национальная диктатура, задуманная в «Законе о чрезвычайных полномочиях», разрасталась последовательно, но с поразительной быстротой. Власти был лишен не только рейхстаг, но и, по его примеру, были распущены и вновь открыты как органы аккламации парламенты земель и местные представительства. К лету все партии, кроме НСДАП, были распущены или вынуждены распуститься самостоятельно, профсоюзы распались, все важные лоббистские группы были реорганизованы или в них доминировали национал-социалисты, а влиятельные учреждения, за редким исключением, были привержены целям и методам «национальной революции».

То, что это произошло так быстро и без особого сопротивления, а наоборот, даже вызвало одобрение и признание среди многих, кого это коснулось, было, конечно, связано с огромным импульсом национал-социалистических формирований, продвигавших эти изменения, но также и с парализующим страхом, быстро распространившимся среди противников и потенциальных жертв нацистов и все более усиливавшимся от сообщений о том, что происходило в лагерях СА и подвалах полицейских управлений.

Но лишь этим не объяснить ни коллективную самосинхронизацию значительной части социальных институтов страны, происходившую почти повсеместно и одновременно в спортивных ассоциациях и филармонических оркестрах, научно-исследовательских институтах и университетах, а также профессиональных ассоциациях, молодежных группах, равно как национальных партиях и объединениях, – ни решение, принятое более чем тремя миллионами немцев, вступившими в НСДАП с января 1933 по конец 1934 года, тем самым утроив ее состав. Конечно, среди них было немало оппортунистов и карьеристов, но даже они реагировали на основное социальное течение, ставшее в эти месяцы заметным. Ссылки на харизму Гитлера тоже недостаточны, поскольку большинство немцев по-прежнему знали Гитлера как несколько нелепого путчиста 1923 года и восторженного уличного агитатора. Нимб почти непогрешимого «фюрера» только со временем увеличивался и, вероятно, по-разному воспринимался в отдельных возрастных группах.

Напротив, основная идея «национальной революции», а именно устранение множества политических, социальных и культурных сил во имя создания национального «единства», встретила одобрение даже у многих из тех, кто таким образом потерял свой голос и влияние; ведь с «раздроблением» и «разобщением» германского народа были устранены предполагаемые причины упадка Германии. Общность интеллектуалов и разнорабочих, мужчин и женщин, армии и рейха, южных немцев и пруссаков, католиков и протестантов, либералов и социалистов: «восстановление единства» и преодоление «катастрофического разделения германского народа» были, наряду с «разгромом марксизма», самыми используемыми лозунгами этих недель и месяцев и значили куда больше, чем пропаганда. Они выражали весь дискомфорт от сложной игры политических сил, сосуществования и противостояния социальных и политических интересов и трудоемкого поиска компромиссов и временных коалиций, которые находили свое отражение в разделении властей, партий, бизнес-ассоциаций и, не в последнюю очередь, в многоголосой публичной сфере и сделали жизнь в модерном индустриальном обществе такой трудной и непонятной для многих. Отказ от плюрализма и системы институционализированных столкновений интересов, который нацистское правительство теперь осуществляло на практике, воспринимался в этой перспективе не столько как узурпация власти одной партией, сколько как утверждение естественного национального единства народа против искусственной социальной и политической фрагментации в модерном многопартийном государстве. Стремление к единству было связано с ожиданием восстановления национальной силы и выхода из перманентного экономического, политического, социального кризиса, длившегося уже двадцать лет. Поэтому акцент на безжалостности и бескомпромиссном радикализме, с которым Гитлер пытался достичь