Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

— От советов добрых не отказывайся.

— Само собой.

— От лазутчиков крепко оберегайтесь.

— Предвижу, не будет лазутчиков, — возразил князь Одоевский. — Они уже все разведали. Утром попрут.

— Твоими устами мед бы пить. — И строго: — Не по­читай за губошлепов крымских воевод. Обереги себя за­садами. Да чтоб бдели бы. Не дай Бог, кого заарканят. Худо будет. Очень. Вот как Девлетка начнет переправ­ляться через Лопасню, тогда снимай засады.

— Так все и устрою.

Вроде бы обо всем договорились, теперь остается толь­ко одно — ждать, перемогая ночь и надеясь, что утром налетит черная воронья туча.

Когда совсем стемнело, первый воевода князь Федор Шереметев покинул шатер, чтобы пообщаться с ратника­ми у костерков, но увидел на левом фланге своего полка необычно много костров, которые пылали во всю мощь. Князь — туда. И видит с удивлением, что во всей тысяче идут земляные работы.

«Сказано же, чтоб без старания, только для видимос­ти, чего же самовольство?!»

Однако приглядевшись, понял, что ратники не копа­ют усердно, а забавляются с озорной веселостью.

Тысяцкий спешит встретить первого воеводу. Докла­дывает:

— Поддразниваем, дабы не тянул ворог проклятый с ударом. Побоится, что зароемся в землю глубоко, с само­го рассвета полезет.

Удивительно, вроде бы не полностью открыл первый воевода, чего ради не упорная оборона переправы, а надо же — полностью понят замысел.

А тысяцкий торопится пояснить:

— Не моя выдумка, и даже не из сотников кто предло­жил, а десятник — Антипка Синеглаз.

— Самолично скажу ему ласковое свое слово, А к тебе с сомнением: не устали бы мечебитцы, всю ночь трудясь?

— Я то же самое спросил у Антипки, а он в ответ: не рубиться же с вражиной предстоит, а пятки смазывать. Ноги же — не руки, чего им уставать, когда руками копа­ешь?

«Ишь ты, ничего не скроешь от воев». Тысяцкий продолжает:

— Да и озоруют не все. По паре от десятки. Часа два и — баста. Другая пара швыряться примется.

— Почин стоящий. По всем тысячам велю то же самое делать.

И подумал с удовлетворением: запылают костры, и в их свете крымцы увидят, что полк готовится встретить их достойно, вот тогда поспешат с атакой, да и сил не по­жалеют.

Все так и произошло. Едва посветлел восток, затяну­ло, к досаде русских ратников, Лопасню туманом. Не видно ничего, что происходит на вражеской стороне, слышно лишь, что топот нарастает, гудит земля от мно-гокопытья.

«Кажется, все ладом начинается, — оценивает князь Федор Шереметев. — Туман бы поскорей отнесло».

Потянул свежий утренний ветерок, разрывая в клочья туманную завесу, унося ее в лесные дебри, и вот они — та­тары. По полутысяче в ряд, как у них и принято. А рядов этих — нескончаемо. Сейчас взвоют корнай, заверещат сурнаи, и завертится «чертово колесо» у берега, осыпая за-копы тучами стрел.

«Поглубже бы стоило рыть закопы», — запоздало уп­рекнул себя первый воевода. Скомандовал сигнальщику: «Два удара!»

Гулко ухнул полковой набатный барабан, еще раз, и вот уже подхватили эти удары барабаны тысяцких и сотников, и едва лишь первые ряды крымских конни­ков начали было вертеть свое «чертово колесо», все пушки одновременно жахнули дробью. Рушницы за­частили, тоже доставая всадников. Полетели и кале­ные болты самострелов: посильно и им на таком рас­стоянии пробивать воловьи доспехи крьшцев. В один миг стройность колеса нарушилась. К тому же и кони начали падать не только от стрел и дроба, но и насту­пать на триболы, которыми были густо усеяны берега Лопасни.

Дробь пушек и рушниц, болты самострелов дружно прореживали черную тучу, и крымцы, не ожидавшие столь дружного и меткого огня, на какое-то время опе­шили, но вот взвилось грозное: «Ур-ра-агш!», и крым­ские всадники, стегая коней, понеслись в реку — вода забурлила, словно возмущенная тем, что ее покойный и вольный бег нарушен столь великим вторжением.

— Три удара! — крикнул Федор Шереметев сигналь­щику и сам первым побежал по дороге.

Еще по одному выстрелу дали пушки, еще один залп рушниц, еще по одному болту пущено из самострелов и — наутек следом за князем-воеводой.

Левый берег Лопасни тоже засеян триболами, и это на какое-то время должно задержать нападающих, и полк успеет унестись за пару сотен саженей. А там рукой по­дать — холмы. Там тысяча, которая готова встретить растянувшихся в стремительной скачке крымцев.

Впрочем, многие русские ратники, не добегая до хол­мов, юркали — особенно, если слышали за спиной храп скачущего коня, — в ерник, там где он вплотную подсту­пал к дороге. И это спасало надежно: всадники, захва­ченные погоней по дороге, не обращали внимания на тех, кто скрывался в густом подлеске.

Весьма разумно поступали смышленые мечебитцы, сохраняя свои жизни, верно считая, что и по лесу можно добежать до холмов и соединиться с основными силами полка. Воевода, как они понимали, не взыщет с них за столь малое ослушание.

С холмов встретили татар пушечными выстрелами, залпами рушниц и свистом каленых болтов, но разве ос­тановишь стремительный вал. Передовые полегли, но следом скачут тысячи, и если бы они даже захотели оса­дить коней, им не удалось бы враз сделать это, да они и не хотели ослаблять удар. Трусость не в натуре татарских нукеров, да и кони их приучены без боязни перемахивать через сраженных лошадей и людей, стремительности скачки почти не снижая.

Сошлись уже с передовыми в рукопашном бою, но все­го минут десять выдержала тысяча, а те, кто остался жив, кинулись в лес.

Торжество победы. Никто из крымцев не стал углуб­ляться в лес за жалкими, как они считали, остатками гя­уров. Лучше, посчитали, собирать брошенное ими ору­жие.

И — великая радость: найден в дорожной пыли неимо­верно дорогой саадак. На зеленом замшевом поле словно сказочные цветы расцвели драгоценными камнями и жемчугом. Десятник — сотнику, в надежде получить по­вышение; сотник — тысяцкому; тот — темнику; а тем­ник напрямую к Девлет-Гирею, минуя Дивей-мурзу. С гордостью положил саадак к ногам своего хана.

— Мы разбили не полк! Мы разбили больше. Мы раз­били все, что мог противопоставить тебе, великий и могу­щественный хан, раб твой князь Иван.

— Ты получишь от нас достойную награду, когда мы вос­сядем в Кремле — столице возрожденной Золотой Орды.

В то самое время, когда Девлет-Гирей обещал то, чего еще не имел, в главную ставку русских войск прискакал гонец от князя Федора Шереметева. Ему надлежало ска­зать всего два слова:

— Полк бежал.

— Велика ли потеря? — спросил князь Михаил Воро­тынский, вовсе не сдерживая своей радости, так не соот­ветствующей заданному вопросу.

— Не очень большая. Сотен пять, наверное, — ответил гонец, весьма обескураженный тем, как воспринял глав­ный воевода позорную весть о паническом бегстве полка. Да, полк бежал, подчиняясь приказу, но разве это может служить полным оправданием. Позор на голову полка, позор для всей русской рати.

— Большие силы были против полка?

— Тумена два насело. А то и три.

— Отменно.

Вышло даже лучше ожидаемого. Отступление под ударом столь мощного кулака не вызовет никакого подо­зрения. Все сделано так, как и следовало сделать.

Ликовал главный воевода Окской рати. Понеслись гонцы к первым воеводам полков с новыми приказами.

Поскакал гонец князя Воротынского и к воеводам боль­шого огненного наряда и гуляй-города.

Еще пуще князя Воротынского ликовал хан Девлет-Гирей. Не сдерживая гордости за свое мудрое решение, хан велел позвать Дивея-мурзу, чтобы унизить того при­людно, заставив выслушать рассказ темника о большой победе над гяурами и самолично посмотреть на знатный трофей.

— Этот саадак казанского хана не мог носить простой воевода, — торжествуя, внушал хан Дивей-мурзе. — Мы разбили не полк, а все воинство гяуров. Путь на Москву свободен. Тех, кто остался в Серпухове, мы станем дер­жать в осаде. Они нам не помеха.

Очень хотелось Дивей-мурзе возразить хану, преду­предить, что он ошибается и эта ошибка может обернуть­ся большой бедой, но сделать этого не посмел. Он заста­вил себя промолчать.

А хан, полный надежд, торжествующе повелевал:

— Завтра с рассветом идем на Москву по Серпухов­ской дороге. Никого не трогать, деревни и города не сжи­гать, пленных не брать. Отныне гяуры — наши поддан­ные. Брать только необходимое на корм коням и для пи­щи моим воинам! За ослушание — смерть! Нам нужны

рабы. Как можно больше рабов, нам не нужны разрушен­ные жилища, запустелые пашни, бесскотные пастбища!

На десяток верст вытянулось сжавшееся было понача­лу татарское войско, и поползли захватчики многоголо­вым чудищем неспешно, будто и впрямь нечего ему опа­саться. Однако же себя и свой походный гарем хан окру­жил внушительной силой телохранителей, его примеру тут же последовали царевичи, мурзы, князья и муллы. Но это никого не удивило (ибо так завещал великий Чин­гисхан), кроме нескольких нойонов и темников, кото­рые, как и Дивей-мурза, не очень-то верили в повторение легкого прошлогоднего успеха. Тем более что им посто­янно доносили о множестве русских разъездов, шныряю­щих вокруг войска, от самой его головы до последних обозов, а пойманные языки даже под пытками ничего вразумительного не говорят, похоже, и сами ничего не знают.