Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Что ж, еще один верный соратник, от которого, к тому же, очень многое зависит. Если не самое главное.

Полки Окские двинулись в путь лишь после обеда сле­дующего дня. Основные их силы — тихо, глухими пере­лесками, с хорошими разъездами по бокам и тылу, мень­шая же часть, показная, шла обычными путями, не таясь от людского глаза, как это делалось все годы, когда же стали приближаться к своим полковым станам, городки многолюдные проходили по два, а то и по три раза одними и теми же сотнями, стараясь делать это в сумерках.

Может быть, то была излишняя предосторожность, но, как считал князь Михаил Воротынский, кашу мас­лом не испортишь. Он и воевод полковых сумел убедить, чтоб не спустя рукава пыль в глаза пускали. Вот те и ста­рались.

Тем временем главные силы полков заняли свои но­вые станы и затаились. Станы ладные: казармы срубле­ны добротно, хотя и из сырого леса и лишь мхом конопа­чены, но то не беда — не зимовать же в них; дома для во­евод совсем хорошие, что тебе терема городские; коням — коновязи с навесами, сена — скирды. С избытком хва­тит до зеленой травы; овса — вдоволь в высоких клетях припасено; пушки и огнезапас к ним — под крышами. Все продумано как нельзя лучше — живи не тужи.

Впрочем, тужить времени просто не оставалось: с ран­него утра до позднего вечера, так день за днем, ратники раз за разом совершали обходные маневры по оврагам, устраивали засады, но особенно много времени тратили на отработку ложного отступления, чтоб поверил враг, что оно паническое.

Для русского, он же не татарин какой, не литовец и не лях, непривычно лукавить в бою. Надевает он перед се­чей чистое льняное исподнее, чтобы случись рана, не бы­ло бы заражения крови, и стоит в бою насмерть. Если же бежать приходится, то бежит без огляду и тогда его голы­ми руками можно брать. Это хорошо знали все недруги России, а сами русские ратники считали такое поведение в бою вполне нормальным. И вот недолга: воеводы учат их совершенно иному, что опричь души — посопротив­ляться для виду, и — деру. Но с оглядом, чтоб противни­ка туда приволочь на своем хвосте, куда велено будет.

Только по душе или нет такая учеба, но коль воеводам хочется, что ж не услужить. Через месяц у ратников ста­ло получаться все ловко. Казалось, будто и комар носа не подточит, но воеводы отчего-то не отступаются, не дают передыху, заставляют повторять все снова и снова.

Неведомо рядовым ратникам, даже десятникам и сот­никам, что такова воля главного воеводы князя Михаила Воротынского. Он вполне резонно решил учить и учить полки слаженным действиям по его, князя, плану, ибо истина гласит: дело спорится лишь в умелых руках, А кроме того, и ратники при деле, не маются от праздности в оторванной от городов и сел глухомани.

Не понимают ратники, да и воеводы что помладше, че­го ради их упрятали подальше от людского глазу, еще и казаки-порубежники шныряют по лесу, для того, видимо, чтобы излавливать тех, кто намерится сбежать. А куда и чего ради бежать, если даже охота возникнет? Тихо ок­рест. Ни тебе рати душегубов-крымцев и ногайцев, ни да­же изгоном сакмы не жалуют. Чего зря комаров кормить?

Если, однако, князь Михаил Воротынский каждо­дневными занятиями отвлек в какой-то мере ратников от подобных расслабляющих мыслей, то каково было ему самому, если июнь миновал, неделя июля прошла, а из Степи от станиц ни слуху, ни духу. Доклады же со сто­рож утомительно однообразны: тишина удивительная на украинах царских. Даже ни одной сакмы. Главный вое­вода начал сомневаться все более и более, чаще вспоми­нать слова государя Ивана Васильевича, что вряд ли Дев-летка нынче пойдет, ибо походы год за годом не в прави­лах крымцев.

В самом деле, если повспоминать и поразмыслить: крымцы никогда не налетали на Россию на следующий год после удачного похода, каким был и прошлогодний ханский. Изрядно награбивши, они обычно жируют два-три года. Все так. Не отбросить, однако, известий от ной­она с ципцаном и тех, что привез из поездки в Крым ку­пец. Не грабежа ради готовит Девлет-Гирей великий по­ход. Не грабежа ради!

И все же сомнения грызли с каждым днем все сильнее и сильнее. Князь потерял сон, стал раздражительным и прилагал большие усилия, чтобы окружавшие его сорат­ники не догадались о его душевном состоянии и тоже бы не впали в тоску.

Вторая июльская неделя канула в лету, третья нача­лась, и вот тут, когда, казалось бы, истекало всякое тер­пение, прискакал на загнанном коне казак-порубежник,

— Крымцы пожаловали. Передовой тумен уже под Ту­лой, посады пожег, а остальные тумены еще в Поле пы­лят. Несчетно их. Силища неимоверная!

Эти тревожные слова гонца для князя Воротынского прозвучали пастушеским рожком, пробуждающим хозя­ек на утреннюю дойку.

— Спасибо, казак! Останься в моей дружине.

К вечеру того же дня — новое известие: Девлет-Гирей не осадил Тулу, а обходит ее, оставив под стенами города лишь малые силы, чтобы отбивать вылазки.

Князь Михаил Воротынский кликнул писаря и Фрола Фролова, втроем они быстро сообразили донесение госу­дарю, в котором без утайки описали силу крымскую, что­бы тем самым побудить царя Ивана Васильевича все же послать несколько полков навстречу татарам.

Увы, опасное письмо возымело совершенно иное дей­ствие на самовластца. Не о полках новых он подумал, а о бегстве. Об этом рассказал стремянный Фрол Фролов, ко­торого князь Михаил Воротынский направил в Алексан­дровскую слободу с донесением и который вернулся в тот самый день, когда крымцы подошли к Оке.

— Самолично государь всей России принял письмо из рук моих, — с гордостью начал Фрол Фролов отчет о по­ездке. — Бояр тут же созвал, меня не отсылая. Ряд242 шел недолго. Государь не расслышал совета идти самому на Оку со своим царевым полком и ополченцами из оприч­ников и земцев, он повелел князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукову спешить в Москву, чтобы оборо­нить ее, сам же на следующее утро выехал в Новгород.

— За полками?

— Сказывал, что да. Только у меня иная мысль. Доз­воль без огляда выложить?

— С каких пор ты меня опасаться начал?

— Время, князь, такое. Самого себя теперь не грех поопасаться.

— Возможно и так, только отчего нам друг с другом лукавить? Иль жизнь не проверила нас?

— Слава Богу, — будто бы с успокоением произнес Фрол Фролов. Князя же удивило то, что не ответил стре­мянный на прямо поставленный вопрос, не подтвердил свою верность ему.

Фрол Фролов же продолжал:

— Почитай, пять сотен возов с казной повез царь из Москвы. Сказывают, в Вологду обоз тот направлен. В Новгород государь взял с собой жену свою Колтовскую243 , сыновей своих обеих, братьев царицыных Григория и Александра. Любимцев своих, что престол облепили, то­же не бросил.

Да! Верно, что не вдруг, а с опаской Фрол Фролов вы­ложил своему князю все это, заручившись его дозволени­ем. За такие речи один путь — в пыточную. Откуда уз­нал? Отчего такую крамолу на царя всей России разно­сишь? Выходит, царь махнул рукой на стольный свой град, вполне уверенный, что Девлет-Гирей возьмет и Москву, и Кремль. Не судьба державы его волнует, о себе и близких своих его забота. Увезти казну и оголить Москву, уведя с собой отборную рать в столь опасное для России время?! Может ли после этого Иван Васильевич именовать себя царем державным?!

Нет! Не может!

Долго молчал князь Михаил Воротынский. Очень дол­го. Никак не мог хоть чуть-чуть оправдать действие само-властца, божьего помазанника. Спросил наконец подав­ленно:

— Не ложно ли все это? Может, людишки московские с перепугу навыдумывали?

— Мои приятели из стрельцов Казенного двора при­ставлены были к казне для ее охраны. А выезд царев я са­молично видел. Всех, кто с ним, запомнил. Да и брат твой, князь Владимир, получил позволение царское ехать в Новгород следом.

— Ясно..Забудем этот разговор. Девлетку встречать нужно…

— Мне, князь, что поручишь?

— Место стремянного где? Верно, возле князя. При мне и останешься.

Не скрыл неудовольствия Фрол Фролов. Он надеялся, что князь за такие важные сведения отблагодарит, по­слав туда, где можно отличиться без особого риска для жизни. Увы, этого не случилось.

У Михаила Воротынского поначалу действительно было желание послать Фрола на устие Нары в Высоцкий монастырь, но тут же отмахнулся он от этой мысли. С од­ной стороны, он не хотел раскрывать Фролу даже части­цу своего плана, с другой — опасался, не навредил бы тот делу своей шумливой неумелостью. Да и геройства от не­го не жди. В трудную минуту больше о своей жизни печь­ся станет, на риск не пойдет.

Ясно было князю Воротынскому, что даже об отъезде царя из Александровской слободы, оставившим более по­ловины державы своей на произвол судьбы, поведал ко­рысти ради: услужит — получит награду.

«Ничего, князюшка, нещедрость твоя тебе же недоб­ром обернется! Двужилы да Селезень тебе милей! Меня, значит, в сторону! Как аукнется, так и откликнется. Ой как откликнется!»