Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза

Во мне вскипает ярость:

— Рада, что так вышло! Рада, что он сполна за все заплатил! И что вы вернулись целым!

Его густые усы приподнимаются от улыбки:

— Я же обещал вам, что так все и будет, мисс Госсетт. Обещания нарушать нельзя.

— Ханни, — поправляю я его. — Помните, я вас просила звать меня по имени?

— Еще бы не помнить, — он касается полы шляпы и идет переговорить о чем-то с солдатами.

Его улыбка преследует меня целый день, до вечера. Я слежу, как Элам то отъезжает от нашей повозки, то возвращается, а потом исчезает за холмами. Временами его силуэт проступает на горизонте. Мне спокойнее от мысли, что он рядом.

А когда мы устраиваем привал, меня снова охватывает тревога. Животные, привязанные к кольям, беспокойно роют землю, подергивают головами и ушами. Джуно-Джейн берет за недоуздок крупного мерина и гладит его по носу.

— Они что-то чувствуют, — говорит она.

Я со страхом думаю об индейцах, пантерах и койотах, а еще о серых мексиканских волках, которые завывают в прериях по ночам. Старый ридикюль мисси я всегда держу при себе — тяжесть пистолета, спрятанного внутри, меня успокаивает, хоть и не сильно.

Вскоре к нам возвращается Элам Солтер, и вот тогда мне становится намного спокойнее.

— Держитесь между скалами и повозкой, — велит он нам, а потом, обойдя повозку с другой стороны, тихо о чем-то переговаривается с солдатами. Я вижу, как они двигаются, как указывают куда-то.

Один из солдат натягивает одеяло между двух кедров, чтобы мы могли справлять нужду, спрятавшись за ним, а другой разводит костер.

Больше в тот вечер Элам не удостоил меня ни дружеской беседой, ни улыбкой.

Когда мы готовимся ко сну, он опять исчезает. Уж не знаю, спит ли он вообще. Темнота поглощает Элама, и больше я его не вижу и не слышу.

— Что же он такое ищет? — спрашивает Джуно-Джейн, когда мы устраиваемся в палатке, положив между собой мисси. Я привязываю ее лодыжку к своей, чтобы она не ушла посреди ночи… или чтобы я сама не начала бродить во сне.

Мисси засыпает сразу же, стоит ей только накрыться одеялом.

— Сама не знаю. — В воздухе мне на мгновение чудится запах дыма. Совсем слабый, так что даже не уверена, был ли он в самом деле. Костерок, на котором мы готовили ужин, затушили уже несколько часов назад. — Но думаю, ночь пройдет мирно. Не забывай: за нами присматривают пятеро мужчин! Уж мы с тобой знавали времена и похуже! — Мне вспоминаются болота и страх не дожить до утра. — Сейчас мы не одни, и это уже хорошо!

Джуно-Джейн кивает, но в свете фонаря, горящего на улице, я вижу, как у нее на щеках блестят слезы.

— А я вот оставила папу. Он теперь совсем один.

— Он ушел в другой мир! В том теле его больше нет, — пытаюсь я ее успокоить. — А теперь ложись-ка спать, — я натягиваю одеяло до самого подбородка, но сон все никак не идет.

Наконец он просачивается ко мне высохшей летней рекой, ручейком, который змеится между камней, омывает упавшие ветви и древесные корни, а к утру иссыхает до крошечной капли росы, лениво скатившейся по армейской палатке.

Когда я просыпаюсь, мне вновь чудится запах дыма. Но наш костерок до того слабый, что едва удается приготовить кофе, да и ветер дует в другую сторону.

«Тебе померещилось, Ханни», — говорю я себе, а потом мы, все втроем, идем за одеяло справлять нужду. Мисси хочет нарвать беленьких, точно снег, цветочков, но я ей запрещаю.

Уж не знаю, где провел ночь Элам Солтер, но он возвращается. Судя по его виду, поспать ему так и не удалось. Он все высматривает что-то, а что — не говорит.

Мы подкрепляемся галетами, макая их в чашки, чтобы хоть немного размягчить. Мисси ерзает и выплевывает еду.

— Хочешь голодной остаться? — отчитываю я ее. — Тебе надо есть, чтобы силы были и у тебя самой, и у… — слово «ребенка» застревает в горле, и я натужно сглатываю.

Джуно-Джейн заглядывает мне в глаза. Скоро беременность мисси станет заметна для всех. Мисси обязательно надо посетить доктора, но если разум так к ней и не вернется, любой врач отправит ее прямиком в душелечебницу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мы снимаемся с места, а Элам опять уносится вперед на своем буланом мерине — поднимается на холм и скрывается за его вершиной. Я слежу за ним в его же бинокль, а небо в это время все больше расцвечивается красками зари — алой, розовато-желтой с золотистой каймой, такой яркой, что, если взглянуть на нее и зажмуриться, она так и останется на изнанке век. Небо теперь похоже на перевернутые угольки, оно огромно и тянется от одного конца света до другого.

Кажется, что среди этого небесного пожара, среди безжизненной пустоши Элам и его конь чувствуют себя как дома. Наша повозка огибает холм и быстро спускается в лощину. Я снова вижу Элама, но через какое-то время он опять исчезает из виду. И как я ни высматриваю его то с одной стороны повозки, то с другой, ничего не могу разглядеть. Он не появляется до самого полудня.

А в полдень я достаю пистолет из ридикюля мисси, проверяю его, кладу так, чтобы удобнее было выхватить в случае чего. Я по-прежнему не уверена, что он стреляет, но с ним все-таки спокойнее.

Джуно-Джейн косится сперва на оружие, потом на меня.

— Я просто смотрю, — спешит она заверить. — Ничего больше.

В течение дня мы встречаем несколько повозок фермеров, перегонщиков и почтарей. А подъезжая к городам, видим, как фермеры идут пешком на работу или возвращаются с нее. Мимо нас то и дело кто-нибудь проезжает верхом. «Интересно, — думаю я, — что же это за народ такой, кто не боится приближаться к солдатам?»

Ночью мы останавливаемся на ночевку, и солдаты велят нам не отходить далеко. Мы повинуемся. Утром сворачиваем палатки и снова отправляемся в путь. А на следующий день — все то же самое, и так день за днем. Иногда Элам присоединяется к нам, пока мы на привале, или скачет рядом с нашей повозкой, но чаще — опережает нас, чтобы разведать местность. А когда возвращается, всегда кажется осторожным и тихим, будто заприметил впереди что-то недоброе.

Дни идут, а мы всё продолжаем путь. Пока погода стоит хорошая, мы едем целый день, от рассвета до заката.

Но когда начинается гроза, движение замедляется. Мы плотно задергиваем полог повозки, а лошади и мулы едва не тонут в лужах и грязи. К счастью, ливень заканчивается так же внезапно, как и начался. Я высматриваю Элама, но его нигде нет. Утром он тоже не появлялся, и моя тревога становится все сильнее.

По пути мы встречаем человека. Он не заговаривает с солдатами, а лишь отводит в сторону свою оседланную лошадь. Но когда мы проезжаем мимо него, он старается разглядеть сквозь прореху в холстине содержимое нашей повозки и выяснить, нет ли там того, что могло бы ему пригодиться. Его наглый вид не на шутку меня пугает, и я снова гляжу на маленький пистолет. Луч солнца падает на его рукоять, украшенную серебряными розами, и мисси тянется к ней, но я бью ее по руке.

— А ну не трогай! — строго велю я. — Это не твое.

Она взвизгивает, уползает подальше и, насупившись, глядит на меня. Я прячу оружие под собой, чтобы она его не видела.

Около полудня мы добираемся до водоема, который нужно пересечь.

В небе снова грохочет гром, поэтому мы спешим переправить животных на другой берег, не давая им времени отдохнуть. Речка быстрая, но не глубокая.

— Ведем их вон до того холма, — командует сержант, вскинув в воздух кулак. — На том берегу сделаем привал и напоим скот.

Он едет первым, за ним — упряжка под управлением кучера, а по бокам — солдаты, которые следят за тем, чтобы мулы не остановились и повозку не занесло в сторону. Дно у речушки каменистое, и повозка то приподнимается, то проваливается в ямы. Мисси стукается головой и вскрикивает.

Мы быстро пересаживаемся в самый конец повозки, чтобы можно было сразу выбраться, если ее вдруг затопит. Переправа казалась легкой, но вышло иначе.

Высунувшись в узкую прореху в холстине, я вижу Элама. Он держится от нас на некотором расстоянии, но я сразу его узнаю.