Северная война и шведское нашествие на Россию - Евгений Тарле

С своей стороны Петр энергично защищал украинское население от каких-либо притеснений со стороны русских войск.

В документах, как опубликованных, так и остающихся еще в рукописях, неоднократно встречаются решительные указы Петра и его генералов, запрещающие какие бы то ни было беззаконные поборы с населения, рубку лесов без прямого официального приказа и т. д. Петр грозит за нарушение этих приказов самыми суровыми карами, особенно офицерам, которым грозит отдачей под военный суд за попустительство или участие в этих правонарушениях. Иногда в указах поминается "для устыжения" даже имя начальника воинской части, где замечено беззаконное нарушение солдатами интересов местного населения. Так, подверглось такому публичному осуждению, например, имя С. П. Неплюева, которому поставлены в вину не только грехи "войск наших великороссийских", которые берут у жителей хлеб и сено и производят потравы лошадьми и рубят лес в Глухове и Глуховском уезде, но также и обиды, которые чинят обывателям "проезжие люди". Другими словами, русское военное командование требовало, чтобы "в селах и деревнях малороссийского народа" население чувствовало, что войска великороссийские не только не будут обижать его, но являются защитниками порядка и безопасности от любого вора и лихого человека.[423]

Петр жестоко преследовал грабеж украинского населения, которому иногда предавались отдельные казаки и кое-кто из регулярной армии. Когда случился такой грех в Ромнах, то ведено было "офицеров (по розыску. — Е. Т.) казнить смертию во страх другим, а рядовых буде меньше 10 человек, то казнить третьего, буде же больше 10 человек, то седьмого или девятого. Также накрепко розыскать о главных офицерах, не было ль от них позволения на тот грабеж".[424] Иногда эти эксцессы солдат объяснялись тем, что некоторые обыватели навлекли на себя подозрение в симпатиях к изменнику Мазепе.

Повторными, всюду рассылаемыми указами Петр грозил солдатам наказанием, а офицерам отдачей под военный суд за «своевольное» отбирание у жителей хлеба и всякой живности. Особенно это отмечается, когда солдаты "малыми частями" и без офицеров проезжают через деревни и местечки.

Такие указы обыкновенно упоминают конкретно, в каком именно местечке или какой деревне произошли такого рода предосудительные действия.[425]

Одним из самых вредоносных и опасных для шведов очевидных следствий народной вражды к ним в Белоруссии и Украине было то, что как только шведы покидали город, деревню, местность и шли дальше, устремляясь к своим далеким и фантастическим целям, почти тотчас же эти только что покинутые места занимались или русскими войсками, или вернувшимися из лесов и далеких селений укрывавшимися от шведом жителями. Всякая связь армии с невраждебным миром тем самым пресекалась. Правило Карла не заботиться об обеспечении тыла, а стремиться к быстрейшему покорению страны, которая целиком должна превратиться в питательную базу для армии, это правило, которое было ясно по его кампаниям в Польше и Саксонии, здесь было совсем неприменимо. И здесь, в Белоруссии и Правобережной Украине, как в Северской земле, так и в Гетманщине, Карл, конечно, понимал, что прочный, укрепленный тыл был бы великим благом, но сил и возможностей для этого абсолютно не было. Это с тревогой давно уже заметили и шведский командный состав и солдаты. Едва только, например, шведы ушли из Ромен, русские сейчас же заняли Ромны. Не успели шведы оставить Гадяч, как вернулись жители Гадяча и привели с собой русский отряд. "Шереметев подошел ближе к реке Псел, в окрестностях Краснополья, со всей пехотой, и он же занял гарнизоном Гадяч, непосредственно после ухода шведов, так что мы оказались окруженными со всех сторон врагами, а это вызвало необычайную дороговизну припасов", — пишет в своих поденных заметках участник нашествия Карла XII Адлерфельд, употреблявший слово «дороговизна» вместо слова "скудость".[426]

В шведском лагере после занятия Ромен, а затем Гадяча отдавали себе отчет в том значении, которое приобретала Полтава как желательный ближайший пункт, где можно было бы надеяться, наконец, оправиться и отдохнуть.

Мазепа посылал воззвания из Ромен в Полтаву и к запорожцам ("запорогам"), склоняя их перейти на сторону шведов.[427] В этот первый месяц после раскрытия измены Мазепы русское командование, удостоверившись, что «посполитые» казаки и землеробы преданы России, очень мало доверяло старшине, полковникам, бунчужным, войсковым писарям и пр. и старалось, придержать в районе расположения русских войск семейства таких лиц.[428] Народ беспощадно разорял дома изменников, ушедших к Мазепе. Такой участи подвергся и дом лубенского полковника и других.

С первых же дней водворения шведской главной квартиры в Ромнах начали поступать сведения о грабежах, чинимых неприятелем. Король с фельдмаршалом Реншильдом, первым министром Пипером, генерал-квартирмейстером Гилленкроком стояли в городе Ромнах, генералы Лагеркрона, Круус, Штакельберг — в окрестных деревнях, так что все бесчинства происходили прямо перед глазами всего шведского начальства, вопреки утверждениям шведских хвалителей Карла XII, силящихся снять с него личную ответственность за издевательства над русским населением: "И где есть неприятели стоят и чинят великое разорение, скот и платье берут без купли и сапоги також, у которых казаков находят ружья, ломают незнамо для чево и насилие чинят над женским полом, а где застанут жителей, положено с двора по быку и по четверти ржи",[429] — так писал Ушаков 23 ноября Петру.

Тут следует пояснить слова "без купли". Как мы сказали, шведы местами, отчаявшись в целесообразности одних только мер прямого насилия и грабежа, предлагали населению плату за отбираемое добро. А уходя из занятого места, отнимали полностью деньги, которые успели уплатить. Но в Ромнах, как видим, даже и такую «куплю» шведские оккупанты сочли совершенно излишней церемонией.

Воззвание ("объявление") от шведского воинского комиссариата "к жителям Малороссии" приглашало население "только бы они жили в своих домах покойно з женами и детьми и со всеми их пожитками" и никуда бы не убегали ("без побежки и безо всякого страху"). Жителям предлагалось продавать шведам "сколько можно запасу". Но если посмеют укрываться ("в лесах себя с своими пожитки ховать") или вообще вредить ("оружием якую бы шкоду чинили"), то за это жесточайше будут наказаны, и все у них будет отнято "бесплатежно и до конца разорены будут". В воззвании (как и во всех прочих, выпущенных шведами) говорилось о несправедливости войны России против Швеции и т. д.[430] Ни малейших результатов эти воззвания не имели, по признанию самого неприятеля.

Воюя в чужой и очень враждебно настроенной стране, шведам не удалось с самого начала вторжения поставить разведку сколько-нибудь удовлетворительно. Да и как это было сделать, если ни обеспеченного близкого тыла, ни связи с далеким тылом, хотя бы с Литвой, если не с Польшей, у Карла XII не было, никаких гарнизонов он расставлять уже не мог, хотя бы и хотел? После Лесной и в особенности после двухнедельного вынужденного бездействия в Костеничах шведская армия, теряя отсталых, которых истребляли крестьяне, шла, окруженная со всех сторон невидимым, но внезапно показывающимся и дающим себя чувствовать врагом. Сзади нее свободно шел, тревожа ее арьергард, но сам никем не тревожимый, Боур; впереди — перед шведами — проходила кавалерия Меншикова и пехота и конница генерала Инфланта, опустошая местность, с левого фланга чувствовалось постоянное присутствие основных сил Шереметева, с правого фланга тревожили наезды и поиски, посылаемые Меншиковым.

Шведы узнавали о событиях с большим опозданием. Они еще шли к Стародубу, не зная, что русские войска генерала Инфланта уже заняли его. Они не уразумели, что если бы Мазепа в самом деле был вождем восставшего против России украинского народа, а не авантюристом, спешившим поскорее укрыться под крылышко шведов, то ему вовсе незачем было являться, чтобы лично отрекомендоваться Карлу XII, а нужно было, собрав преданное ему казачье войско (если бы оно у него было), всеми силами защищать Батурин с его громадными артиллерийскими и пищевыми запасами и уже там, отбросив Меншикова и Голицына с их слабым отрядом, поджидать перешедшего через Десну короля с его армией. Но ничего этого шведы вовремя не узнали и не сообразили. И плач Мазепы на реках вавилонских, когда он узнал о полном уничтожении Батурина, о чем повествует спустя тринадцать лет Орлик в своем письме к Стефану Яворскому, был единственной реакцией гетмана на этот грозный, непоправимый удар.

Казаки, ушедшие с Мазепой к шведам, не годились даже для разведок, хотя кому бы, казалось, и взять на себя эту роль, как не им, местным жителям, владеющим языком? Но нет, вызывавшиеся на это дело уходили и никогда не возвращались, и неизвестно было почему: потому ли, что их убивали крестьяне, или потому, что они предавались на сторону Москвы.