В провинции - Элиза Ожешко

Во дворе усадьбы, возле конюшни, он увидел чей-то заляпанный грязью, наверно, после дальней дороги, красивый экипаж, из которого выпрягали четырех статных красивых рысаков.

«У нее гости! — подумал Александр. — Она дома и принимает, никаких отговорок у нее не может быть… А мне бы только ее повидать… только бы с ней поговорить…» Он вошел в переднюю, камердинер разговаривал с незнакомым слугой в темной строгой ливрее.

Увидев вошедшего, камердинер повернулся и с неизменным поклоном сказал:

— Госпожа никого не принимает.

— Как так! — возмутился Снопинский. — Я только что видел у конюшни чью-то карету…

— Это карета пана Каликста К., жениха нашей госпожи, — спокойно ответил камердинер и, повернувшись к огню, снова стал как ни в чем не бывало греть руки; вдруг над его головой запрыгал и зазвенел колокольчик.

— Меня вызывают, — произнес слуга и добавил, обратившись к Снопинскому: — Если угодно, подождите минутку.

Снопинский стоял, ничего не слыша и не видя, опершись рукой на железный козырек камина. Камердинер вернулся, широко раскрыл двери в столовую и с поклоном произнес:

— Вас просят.

Снопинский шагнул в столовую. Здесь, внутри дома, еще более, чем во дворе, его поразила тишина. Где прежде не умолкали звуки фортепьяно, шутки и смех, где, казалось, сами вещи наряду с людьми жили и двигались, переходя из комнаты в комнату, с места на место, и создавали тот, свойственный многим модным салонам изящный беспорядок, — теперь господствовала тишина, нарушаемая лишь ходом маятника в стенных часах. Неподвижно висели хрусталики люстры, отражая голубой и красный цвета мебели, расставленной в образцовом порядке и объятой тем же спокойствием, что и весь дом. Из прихожей и дальних комнат, где обычно суетилась прислуга, теперь не доносилось ни звука.

Снопинский миновал столовую, две гостиные и вошел в маленькую комнату по соседству с будуаром. Дверь в будуар была плотно завешена голубыми портьерами, такого же цвета были гардины на окнах и обивка мебели, — нежный этот цвет прекрасно гармонировал с пестрым ковром на паркетном полу. Александр остановился возле одной из консолей, которые украшали гостиную, и стал ждать. Послышался шелест платья, голубые портьеры дрогнули, дверь отворилась, и вошла пани Карлич, как обычно, в длинном платье со шлейфом. Александр, собравшись с духом, улыбнулся и шагнул ей навстречу. Но вдруг улыбку стерло с его лица, и он застыл как вкопанный в нескольких шагах от вошедшей.

Такого выражения он никогда прежде у нее не видел: лицо серьезное и в то же время кроткое, гордое и немного печальное.

— Пан Снопинский, — обратилась она к нему, останавливаясь напротив и красивой рукой опершись на стол. — Я дважды отказалась вас принять, но вы столь настойчивы, что я решила с вами поговорить.

— Сударыня… — начал было Александр.

Но хозяйка прервала его.

— Я решила с вами поговорить, — повторила она, — потому что чувствую себя виноватой и хочу по мере сил исправить свою вину. Наши отношения были неестественными и неуместными; я их навязывала вам, я привлекла вас в мой дом, приблизила к себе, потому что мне было скучно.

Снопинский весь передернулся.

— Не перебивайте меня, сударь, — сказала она, — горька будет для вас правда, но я должна высказаться, совесть не велит мне молчать, хотя бы потому, что во всей этой истории я более вас виновата. Как бы ни было неприятно вам то, что я скажу, это окупится тем, что для меня такое признание унизительно. Так вот, сударь, я играла вами, как играют красивой вещью, и не задумывалась о том, как это дурно сказывается на вашем характере и вашей жизни, а когда задумалась, то решила прекратить эту забаву, греховную с моей стороны и легкомысленную с вашей, поэтому мы не должны видеться.

Александр, бледный до неузнаваемости, сдавленным голосом пробормотал:

— Матильда. Вспомни…

Но тут же осекся: пани Карлич гордо выпрямилась и отступила на несколько шагов.

— Сударь, — медленно проговорила она, — прошло безвозвратно то время, когда вы могли так меня называть. Учтите, что перед вами не прежняя знакомая, а совершенно другая женщина. Моя жизнь круто переменилась: я была грешной и легкомысленной, а должна стать нравственной и серьезной. Этой перемены во мне, этого чуда добивается достойный человек, любовь которого я лишь сейчас приняла и оценила. Недавно мне в глаза заглянул призрак нужды, столь страшной для женщины моего круга, это помогло мне трезво увидеть себя и свое будущее. Кроме того, я полюбила второй раз в жизни и думаю — в последний. Прежние мои увлечения недостойны называться любовью, это были капризы, фантазии, развлечения от скуки, не больше. Я совершенно переменилась и говорю это вам для того, чтобы и вам помочь стать другим. Поверьте моему опыту, грешная и легкомысленная жизнь до добра не доводит и грозит страшными последствиями. Меня от этого спас добродетельный человек; он протянул мне руку помощи, когда я пожелала подняться; но вам не избежать несчастья, если вы сами не приложите к этому стараний. А говорю я это для того, чтобы хоть частично исправить зло, в котором повинна, ибо поняла, как губительная для вас была атмосфера, царившая в моем доме. Я к вам расположена, пан Снопинский, но решила окружать себя лишь такими людьми, которые по-настоящему заслуживают уважения, поэтому видеться мы сможем лишь в том случае, когда вы своей честной и трудовой жизнью вызовете уважение у меня и моего будущего мужа. А теперь прощайте, желаю вам всего наилучшего! — Она дружески ему кивнула, повернулась и ушла. Когда она раздвинула портьеру, перед глазами Александра мелькнул в глубине будуара красивый профиль — мужчина с книгой в руках. Александр тут же узнал в нем пана Каликста К., которого раньше несколько раз видел в Песочной.

В глазах у него потемнело, ноги дрожали; шелест шелкового платья раздражающим свистом тревожил слух, тихий ход маятника отдавался в голове таким стуком, точно по ней колотили тысячью молотков. Все демоны зла, обиды, оскорбленного самолюбия и стыда разом накинулись на его бедную душу и стали ее терзать. Снопинский, не помня себя, выбежал вон, бросился в коляску и умчался из Песочной.

Повозка постукивала колесами по утрамбованной дороге, ласково шумели придорожные деревья, но в этом стуке, в этом шуме Александру непрестанно слышались слова пани Карлич: «Я играла вами!»

Он живо представил себе двух крошечных лохматых болонок, которые всегда возились у ног своей очаровательной хозяйки. Рядом с двумя собачками ему виделась третья, которая скакала и кувыркалась на ковре; этой третьей собачкой был он сам. Потом ему вспомнились четыре китайские статуэтки, стоящие на камине в большой гостиной, четыре разноцветные куколки с перекошенными лицами; порой пани Карлич брала в руки болванчика, заводила его, и он забавно высовывал язык, растягивал рот в улыбке, махал руками, — это до слез смешило хозяйку. Александр представил себе среди этих четырех болванчиков пятого, и этим пятым был он сам.