В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

– Это устроила каналья Минна! – вскричалъ онъ. – Она, отправляясь въ городъ съ порученіями, замѣтила, что Паула по утрамъ всегда тамъ играетъ одна съ Деборой!

Донна Мерседесъ поспѣшно приближалась къ нимъ по лужайкѣ. Она была въ бѣломъ легкомъ пеньюарѣ.

Дебора съ Паулой на рукахъ побѣжала ей навстрѣчу и робко разсказала о случившемся, – она дрожала подъ взглядомъ этихъ большихъ сверкающихъ глазъ.

Прекрасное лицо ея госпожи смертельно поблѣднѣло, и брови ея мрачно и грозно сдвинулись, но она не потеряла присутствія духа, как ея слуги. Она движеніемъ руки и нѣсколькими тихо произнесенными словами прервала разсказъ и, когда негритянка, замолчавъ, указала ей на калитку, въ которой еще стояла маіорша, она взяла съ рукъ няни дѣвочку, успокоившуюся при видѣ тетки, поставила на землю и повела къ женщинѣ, помѣшавшей ее похищенію.

На этотъ разъ маіорша не уклонилась отъ встрѣчи: напротивъ, она сдѣлала нѣсколько шаговъ къ доннѣ Мерседесъ, и молодая женщина была поражена королевскимъ величіемъ и полной достоинства благородной походкой этой женщины. Дѣйствительно, на ея темномъ шерстяномъ платьѣ выдѣлялся синій полотняный фартукъ. Въ критическую минуту ей некогда было сбросить его, да она и не подумала объ этомъ, теперь же все случившееся такъ поглощало ея мысли, что ей и въ голову не приходило, что она, точно кухарка, стоитъ въ чужомъ саду передъ элегантной дамой. На щекахъ ея горѣлъ румянецъ внутренняго возбужденія.

– Если эта дѣвочка поручена вамъ, фрейлейнъ, то вы впередъ лучше охраняйте ее, – сказала она коротко, почти строго. – He всегда помощь можетъ оказаться по близости, какъ это случилось теперь.

– Такой вѣроломной продѣлки со стороны матери никто не ожидалъ, – отвѣчала Мерседесъ, сильно задѣтая этимъ укоромъ. – Я берегу дѣтей, какъ зѣницу ока.

Маіорша пытливымъ взглядомъ окинула молодую женщину.

– Вы гувернантка? – спросила она нерѣшительно и съ замѣтнымъ колебаніемъ.

Легкая ироническая улыбка мелькнула на губахъ донны Мерседесъ.

– Нѣтъ, я тетка.

Маіорша невольно отступила на шагъ.

– Вотъ какъ! Такъ значитъ вы также Фурніе? – промолвила она презрительно, и глаза ея многозначительно устремились на отдѣланный кружевомъ пеньюаръ, какъ будто хотѣли сказать: „это тоже театральное тряпье!“

Донна Мереедесъ покраснѣла отъ гнѣва.

– Прошу извиненія, – возразила она съ негодованіемъ, – къ этой фамиліи я никогда не принадлежала ни по крови, ни по имени. Я донна де-Вальмазеда. – Нѣжный инстинктъ удержалъ ее сказать этой разведенной женѣ въ минуту сильнаго возбужденія, что она сестра Феликса Люціана.

Подобное предположеніе, казалось, было далеко отъ мыслей маіорши. Она не распрашивала далѣе, такъ какъ очевидно съ жгучимъ нетерпѣніемъ желала разрѣшить другой вопросъ. Она, казалось, искала подходящаго выраженія и вдругъ промолвила: „особа, только что уѣхавшая“…

– Вы говорите о Люсили Люціанъ, урожденной Фурніе?

Глаза маіорши сердито засверкали, – для ея слуха соединеніе этихъ именъ было такъ же ненавистно, какъ и въ тотъ вечеръ, когда она отвергла своего сына за его выборъ. Но она поборола себя.

– Я хотѣла спросить, разошлась она что ли… съ своимъ мужемъ?

Донна Мерседесъ почувствовала, что у нея отъ волненія вся кровь прилила къ сердцу, и содрогнулась. Эта мать, въ которой любовь и раскаяніе одержали верхъ, и не подозрѣвала, что искупленіе уже было невозможно, что у нея нѣтъ болѣе сына, которому бы она могла сказать: „приди къ сердцу матери“. Отвернувшись, грубо и рѣзко задала она этотъ вопросъ – остатокъ упрямства и непреклонности еще боролся въ ней съ чувствомъ – но съ трудомъ подавляемая радость выражалась въ чертахъ и въ затаенномъ дыханіи, съ которымъ она ожидала утвердительнаго отвѣта. Она считала недостойный союзъ разорваннымъ и надѣялась на вдвойнѣ радостное соединеніе съ сыномъ, послѣ того какъ ненавистный разлучившій ихъ элементъ былъ удаленъ. He получая отвѣта, она съ изумленіемъ подняла глаза на молодую женщину и увидѣла, что она страшно измѣнилась въ лицѣ.

– Почему же вы не отвѣчаете? – спросила она и подошла такъ близко къ доннѣ Мерседесъ, что та, казалось, слышала сильное біеніе ея сердца. – Развѣ вы не слыхали, о чемъ я спросила васъ? Я хочу знать, разстался ли онъ съ этимъ ничтожнымъ созданьемъ…

– Да, но не такъ какъ вы думаете, – возразила донна Мерседесъ, заикаясь, – глубокое состраданіе и горячее сочувствіе слышались въ ея нѣжномъ тонѣ.

Лицо маіорши и даже губы вдругъ помертвѣли, и брови сдвинулись надъ широко раскрывшимися отъ ужаса глазами.

Донна Мерседесъ со слезами на глазахъ схватила ея руки и притянула ее къ себѣ.

– Неужели вы думаете, что Феликсъ послалъ бы сюда дѣтей безъ себя? Что онъ, послѣ того какъ сынъ его принесъ домой знакъ вашего прощенія, не явился бы немедленно къ вамъ?…

– Умеръ! – простонала маіорша. Она вырвалась отъ нея, схватилась обѣими руками за голову и упала на землю, какъ дерево, подрѣзанное пилой у самаго корня.

Между тѣмъ сбѣжавшаяся было въ садъ прислуга разошлась и осталась только одна Дебора. Она подбѣжала въ испугѣ и помогла своей госпожѣ поднять упавшую.

Маіорша не потеряла сознанія, – страшная сила неожиданнаго удара мгновенно лишила ее нравственной власти надъ собой.

Она поднялась и устремила сухіе неподвижные глаза въ пространство… Все рушилось разомъ: вольфрамовское упорство, дикая ревность, воображаемая, основанная на сухихъ принципахъ непогрѣшимость, а также и послѣдняя блаженная, возродившаяся послѣ страшной душевной борьбы надежда!

„Я не хочу никогда болѣе тебя видѣть, даже послѣ смерти“, сказала она отверженному сыну съ необычайнымъ хладнокровіемъ, а теперь… теперь она рада была бы отправиться на край свѣта и разрыть собственными ногтями землю, покрывавшую его, чтобы хоть одинъ разъ еще увидѣть того, кого она воспитывала съ суровой холодностью, скрывая въ себѣ материнское чувство. Она хотѣла бы теперь щедро разсыпать на могилѣ своего ребенка это скрытое богатство любви и нѣжности, на которыя при жизни его она была такъ скупа ради принципа… He сама ли она была виновата, что онъ свое молодое восторженное сердце, обреченное на жестокія лишенія, отдалъ первому встрѣчному существу, нѣжно, съ любовью прильнувшему къ нему?…

Она поднялась съ земли, куда низвергла ее карающая рука возмездія, и растерянно смотрѣла кругомъ, какъ бы не узнавая ни мѣстности, ни себя самой въ женщинѣ, безсильно схватившейся за стволъ сосны, – ей казалось, что кровь остановилась въ ея жилахъ, что сердце не бьется въ груди, да и къ чему? Зачѣмъ? Стоитъ ли еще жить? И не замкнула ли она для себя небеса своими преступными словами?