Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Всё, что я говорю, чистая правда, — обиделся Сыма Тин. — Не веришь, вижу. А эту медаль я сам, что ли, сделал? Чуть голову не сложил, чтобы получить её.

Под клацанье ножниц по хорьковой шкурке раздался голос матушки:

— Никто и не говорит, что это неправда, брат Сыма.

Сыма Тин и смуглолицый парень, спотыкаясь, бежали по полю. На носилках у них лежал раненный в грудь командир полка. Над головой кружили самолёты. Пули и снаряды расчерчивали ночное небо яркими хвостами, сплетаясь в одну плотную, постоянно меняющуюся сетку огня. Вспышки от разрывов подрагивали зеленоватым сиянием, как молнии, и освещали выступающие межи рисовых полей и сами замёрзшие поля, урожай с которых был уже собран. Ополченцы с носилками разбрелись по полю, кидаясь сами не зная куда. В ночном холоде и мраке то тут, то там раздавались отчаянные вопли раненых. Командир ополченцев, коротко стриженная женщина, стояла на меже с прикрытым красным бархатом электрическим фонариком в руках и громко кричала: «Без паники! Без паники! Раненых берегите…» Голос её скрипел, как гравий под подошвами. Шея обмотана засаленным платком, талия стянута кожаным ремнём, на нём две гранаты с деревянными ручками и эмалированная кружка. Огонь, а не баба. Днём она носилась туда-сюда в своей коричнево-красной куртке, порхала, словно не вовремя залетевшая на передний край пёстрая бабочка.

Зима стояла суровая, реки промерзали на три чи, но от пышущих жаром волн бесконечных разрывов она оборачивалась весной. Как-то днём в сугробе, подтаявшем от дымящейся крови, Сыма Тин увидел распустившийся золотисто-жёлтый одуванчик.

Из окопов поднимался горячий пар: солдаты, собравшись в кружок, перекусывали, весело уминая белоснежные пампушки и похрустывая желтоватым луком. В животе Сыма Тина и без того урчало от голода, а от этих ароматов прямо слюнки текли. Усевшись на поставленные друг на друга носилки, ополченцы извлекали из мешков с сухим пайком промёрзшие пельмени из гаоляновой муки и хмуро жевали их. Возле передовой траншеи бабочка-комроты, улыбаясь, разговаривала с каким-то офицером: пистолет на боку, и лицо очень знакомое. Так, беседуя, они подошли к ополченцам.

— Товарищи, — обратилась к ним комроты, — к вам командир полка Люй пожаловал!

Ополченцы настороженно поднялись. Не отрывая глаз от багрово-красного лица комполка, от его густых бровей, Сыма Тин силился вспомнить, кто это.

— Садитесь, прошу садиться! — обходительно начал тот.

Ополченцы уселись и снова принялись глодать пельмени.

— Спасибо, земляки! — поблагодарил комполка. — Несладко вам пришлось!

Большинство промолчали, и лишь несколько заводил выкрикнули:

— Ой несладко, начальник!

Сыма Тин всё тужился вспомнить, где он этого человека видел, а тот озабоченно глянул на грубую пищу и изодранную обувь ополченцев, и на его твёрдом, как сандаловое дерево, лице собралась паутинка морщинок.

— Вестовой! — По краю траншеи диким кроликом подбежал маленький смышлёный боец. — Скажи Лао Тяню, пусть принесёт оставшиеся пампушки. — Вестового как ветром сдуло.

Повар принёс корзину с пампушками.

— Потерпите, земляки, — продолжал комполка. — Вот победит революция, каждый день будете пампушки есть!

Он собственноручно раздал каждому по пампушке с половинкой луковицы в придачу. Когда он передавал ещё не остывшую, пышущую жаром пампушку Сыма Тину, их взгляды встретились, и между ними будто искра проскочила. Испуганный Сыма Тин вспомнил, что этот багроволицый командир полка Люй и есть тот самый Люй Ци, который несколько лет назад был заместителем командира отряда мулов в батальоне Сыма Ку. Люй Ци тоже узнал его. Уверенно потрепал по плечу и негромко проговорил:

— И ты здесь, старший хозяин.

У Сыма Тина защипало в носу, но не успел он хоть что-то сказать в ответ, как Люй Ци уже повернулся к ополченцам:

— Спасибо, земляки, без вашей поддержки нам победы не видать!

Во время общего наступления Сыма Тин со своим напарником лежал во второй линии окопов и слушал, как над головой стаями воронья с резким свистом пролетают снаряды. Взрывы грохотали где-то далеко впереди. Звонко пропел рожок, и солдаты с криком бросились в атаку. Поднялась и комроты.

— Вылезайте, живо, и вперёд, спасать раненых! — раздался её громкий крик.

С гранатой в руках она выбралась из окопа. Гудевшие, как саранча, пули ударялись в землю у неё за спиной, взвихряя белые облачка. Она смертельно побледнела, но страха не выказала. Дрожащие ополченцы поднимались из глубоких, по грудь, окопов, инстинктивно пригибаясь. Один коротышка едва успел неуклюже выкарабкаться наверх, как в мёрзлую землю рядом с ним ударила пуля, и он кувырнулся обратно, захныкав:

— Командир… командир… меня ранило…

— Куда тебя ранило? — спрыгнула к нему она.

— В штанах… — пробормотал коротышка. — В штанах горячо…

Комроты подняла его, нахмурила красивые брови, зажала нос и презрительно бросила:

— В штаны наложил, тряпка! — И поддав ему разок гранатой, крикнула: — Вперёд, товарищи, вы же взрослые мужики, неужто уступите мне, женщине?!

Вдохновлённые её призывом, ополченцы кто как вылезали из окопа. Сыма Тин тоже нацелился наверх, но тут увидел, что его напарник лежит, дрожа всем телом.

— Что с тобой, дружище? — спросил он, но ответа не последовало. Сыма Тин наклонился, повернул его и увидел посиневшее лицо и стиснутые зубы. Во рту побулькивало, на губах выступила белая пена.

— Сыма Тин, чего копаешься? Боишься, убьют? — На него, нахмурившись, смотрела комроты.

— Командир… — выдавил Сыма Тин, — у него, похоже, падучая…

— Мать твою! — выругалась комроты. — Только припадков тут ещё не хватало! — Спрыгнув в окоп, она пихнула парня ногой, но тот даже не шевельнулся. Стукнула гранатой по голове, но он по-прежнему не двигался. Тут она аж кругами заходила, как красавица пантера в клетке. Сорвала с края окопа пучок сухой травы и сунула бедняге в рот, приговаривая: — Ешь вот, ешь, припадочный! Травки хотел поесть? Вот и ешь! — И пропихивала ему в рот траву ручкой гранаты. Парень застонал и открыл косящие, как у козы, глаза. — A-а, вот оно, чудодейственное средство! — удовлетворённо проговорила комроты. — Быстро поднимайся, Сюй Бао, и вперёд, к раненым!

Морщась от боли, Сюй Бао встал, опираясь о стенку окопа. Тело ещё конвульсивно подрагивало, веки дёргались, будто укушенные. Медленно он выбрался наверх, и было видно, что ни в руках, ни в ногах силы у него нет. Сыма Тин подтащил носилки и обернулся к Сюй Бао. Тот благодарно улыбнулся, и эта странная улыбка резанула как ножом.

Подхватив носилки, они, пошатываясь, побежали следом за затянутой талией комроты. Снег уже размесили в жидкую грязь, под ногами позвякивали кучки гильз. Вокруг свистели пули, впереди один за другим вставали столбы белого дыма от мощных разрывов, земля тряслась. Солдаты неудержимой волной стремились вперёд, за красным знаменем. На переднем крае, за высокой земляной стеной, по-собачьи заливались пулемёты. Язычки огня раскладывались веером, выкашивая ряды наступающих как луговую траву. Из невидимых огнемётов огненными драконами один за другим вылетали и катились по земле языки пламени. Бойцы кружились в огне с душераздирающими воплями. Кто-то валился на землю и с плачем катался по ней, хватаясь за уши и царапая щёки. Те, кого уже обвили эти огненные драконы, прыгали, как безумные, с искажёнными от боли и ужаса лицами и через какой-то миг застывали. Тошнотворный запах горелой плоти смешивался с пороховой гарью, отравляя дыхание атакующих и не отстающих от них ополченцев. На том пространстве, что мог охватить взглядом Сыма Тин, солдаты падали на землю, как гнилые лесины. Свалился и припадочный, потянув за собой напарника. Сыма Тин ткнулся зубами в землю, и тут же раздалась пулемётная очередь, несколько ополченцев за его спиной рухнули. Огнемёты с шипением выплёвывали всё новые порции растекающихся вокруг липких и влажных языков огня. Подкатывались круглые ручные гранаты, тут и там раздавались взрывы, и во все стороны разлетались небольшие, с горошину, осколки. Нет, сегодня точно не выжить! Припадочный лежал, обхватив голову руками и выставив зад. Куртка вся разодрана осколками, из десятка дыр величиной с кулак торчат клочья грязной ваты.

Отваги атакующим было не занимать: по сигналу горна, под пробитыми знамёнами, они, не прекращая огня, ступая по трупам товарищей и по растопившей лёд и снег свежей крови, прорвались к самой стене. Бесстрашно карабкались по приставным лестницам и с помощью верёвок, падали один за другим с высоты, перекатывались и отползали. Стёганые штаны комроты, упавшей ничком недалеко от Сыма Тина, закурились белым дымком, вспыхнула вата, и она стала кататься по земле, пригоршнями запихивая её в прожжённые дыры. Под оглушительную трескотню пальбы солдаты забрались-таки на стену. Комроты встала, пробежала несколько шагов и вдруг грохнулась на четвереньки — ох и больно же приложилась! — словно подкошенная. Вскочив, снова побежала, согнувшись, как спелый колосок, и стала вытаскивать кого-то из кучи трупов. Тащила что было сил, как муравей огромную гусеницу, к носилкам Сыма Тина и Сюй Бао. Это был комполка Люй Ци. Грудь пробита в нескольких местах, пузырится кровь, и видно, как шевелятся серовато-белые лёгкие.