Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

В обжорном ряду хлопотала Фан Мэйхуа, вдова Чжао Шестого. Она жарила на сковородке булочки, а её сын и дочь, закутанные в одеяло, сидели на соломенной циновке, вращая глазёнками. Перед печуркой у неё стояло несколько расшатанных столиков, у которых сидели на корточках шестеро дюжих продавцов тростниковых циновок и с хрустом уминали эти булочки, закусывая большими дольками чеснока. Покрытые с обеих сторон золотистой корочкой, с пылу с жару, булочки брызгали при каждом укусе красноватым маслом — казалось, оно шкворчало даже в набитых ртах. У других продавцов булочек и у жаривших блины клиентов не было. Они стояли у прилавков, безмолвно колотя по краям сковородок, и завистливо поглядывали в сторону вдовы Чжао.

Когда мимо проплывал мой паланкин, вдова налепила на булочку бумажную банкноту, прицелилась и метнула мне в лицо. Я успел пригнуться, и булочка угодила в грудь Ван Гунпину. Вдова с виноватым видом вытерла руки замасленной тряпкой, глядя на меня ввалившимися глазами, вокруг которых обозначились красные круги, особенно заметные на её сером лице.

От прилавка, где испуганно квохтали куры, отошёл человек — тощий и долговязый. Старуха, торгующая курами, без конца кивала ему вслед. Ходил он как-то чудно: прямой как жердь, он на каждом шагу как бы приподнимался всем телом, будто опасаясь пустить корни в земле. Имя ему было Чжан Тяньцы, а прозвище — Посланник Небес. Этот человек постиг некое необычное учение. Да и ремеслом он занимался необычным: сопровождал покойников в родные места. Каким-то непостижимым образом мёртвые у него, восстав, ходили. Если житель Гаоми умирал в чужих краях, обращались к Посланнику Небес, чтобы он вернул покойника домой. Когда в Гаоми умирали чужаки, тоже посылали за ним. Кто посмеет относиться без почтения к тому, у кого мертвецы послушно ходят, преодолевая бесчисленные горы и реки? Запах от него всегда исходил какой-то странный, и даже самые свирепые собаки, завидев его, поджимали нагло торчащие хвосты и, посрамлённые, убегали прочь. Чжан Тяньцы уселся на скамейку перед прилавком вдовы и показал два пальца. После обмена жестами вскоре выяснилось, что ему нужны не две булочки и не двадцать, а два подноса — целых полсотни булочек. С просиявшим лицом вдова засуетилась, чтобы обслужить такого прожорливого клиента, а продавцы за соседними прилавками аж позеленели от зависти. Я надеялся, что у них вырвется хоть слово, но даже зависть была не в силах заставить их раскрыть рот.

Чжан Тяньцы мирно сидел, уставив взгляд на хлопотавшую вдову и спокойно положив руки на колени. На поясе у него висел чёрный мешок. Что в этом мешке, никто не знал. В конце осени он согласился на большую работу — вызвать домой из Гаоми умершего в деревушке Айцю бродячего торговца новогодними картинками, уроженца Гуаньдуна.[128] Сын торговца договорился о цене, оставил адрес и отправился домой, чтобы прибыть загодя и приготовиться к встрече. По дороге в Гуаньдун надо было перебраться не через одну горную гряду, и все считали, что у Чжан Тяньцы ничего не выйдет. Но вот он вернулся, и, судя по всему, только что. Не деньги ли у него в этом чёрном мешке? Из его драных соломенных сандалий выглядывали толстые, распухшие пальцы, похожие на маленькие бататы, и большие, как коровьи мослы, суставы.

Рядом с паланкином, прижимая к груди красными от мороза руками большой белоснежный кочан капусты и стрельнув в мою сторону чёрными распутными глазками, продефилировала младшая сестра Щелкуна, Косоглазая Хуа. Когда она проходила мимо вдовы Чжао, руки у той затряслись. Сошлись заклятые враги, и глаза засверкали. Даже ненависть к человеку, ставшему причиной гибели мужа, не смогла заставить вдову Чжао пойти против запрета снежного торжка, хотя было видно, как взыграла в ней кровь. Даже злость не помешала сосредоточиться на деле, и это было одним из достоинств вдовы. Она сгребла первый поднос пышущих жаром булочек в белую керамическую чашу и поставила перед Чжан Тяньцы. Тот протянул руку. Вдова растерянно смотрела на него, но секунду спустя всё поняла и хлопнула себя измазанной в масле ладонью по лбу, досадуя на оплошность. Достала из банки пару отменных головок чеснока с фиолетовой кожурой и вручила клиенту. Потом наполнила чёрную чашечку острым соусом с кунжутом и поставила перед ним в знак особого почтения. Продавцы циновок злобно поглядывали на неё, недовольные, что она так стелется перед Посланником Небес. Тот невозмутимо дожидался, пока булочки подостынут, и не торопясь чистил чеснок. Потом терпеливо разложил белые дольки на столе по размеру, как шеренгу солдат, то и дело поправляя и перекладывая, пока не добился идеального порядка. Уже издали, от капустных рядов, я оглянулся. Этот чудак Чжан Тяньцы принялся за булочки и поглощал их поразительно быстро. Точнее было бы сказать, он не ел, а загружал булочки в чан с широким горлом.

Обход снежного торжка завершился. Под неслышные звуки оркестра меня проводили к пагоде. Братья Ван опустили паланкин и помогли мне выбраться из него. Ноги аж онемели — не ступить. В паланкине осталось несколько пар соломенных сандалий и какие-то замусоленные купюры — подношение снежному принцу, вознаграждение за исполнение роли.

Теперь я понимаю, что снежный торжок, по сути, праздник женский. Снег укрывает землю, как одеяло, увлажняет её, зачинает в ней жизнь. Снег — это вода, несущая жизнь. Снег — символ зимы, но в большей степени весть о весне. С выпавшим снегом жизненная энергия весны перехлёстывает через край.

В крохотной комнатушке в низу пагоды никаким святым не поклонялись, для этого предназначалось всё остальное пространство. Там же держался тонкий аромат благовоний, а перед курильницей стоял большой деревянный чан, до краёв наполненный чистейшим снегом. Квадратная табуретка за чаном служила троном для снежного принца. Взгромоздившись на неё, я тут же с трепетом вспомнил о последней обязанности в этой роли. Приподняв белую тюлевую занавеску, через которую из комнатушки смутно просматривалось то, что было за ней, вошёл даос Мэнь. Он накрыл мне лицо куском белого бархата. Из предварительных наставлений старика я знал, что во время исполнения своих обязанностей я не должен снимать этот бархат. Слышу лёгкую поступь — даос вышел. Теперь в этой укромной комнатушке можно уловить лишь моё дыхание, гулкие удары колотящегося сердца и потрескивание тлеющих благовоний. Снаружи тихо поскрипывал под ногами снег.

Осторожно ступая, вошла женщина. Через белый бархат смутно просматривается рослая фигура, пахнуло палёной свиной щетиной. Вряд ли она наша, даланьская, скорее из Шалянцзы. В этой деревушке у одной семьи налажено кустарное производство кистей для письма. Но откуда бы она ни была, снежный принц должен быть беспристрастен. Вытянув руки, я погрузил их в стоящий передо мной чан, чтобы пречистой святостью снега удалить с них всё нечистое. Затем поднял вперёд и вверх, потому что, по установленному правилу, женщины, молившие о ниспослании им в этом году ребёнка, просившие о том, чтобы было вдоволь молока, должны были выпростать груди и дать прикоснуться к ним снежному принцу. И вот мои ледяные руки и нежная, мягкая плоть встретились. Голова у меня пошла кругом; тёплые потоки радости, пронизавшие руки, мгновенно охватили всё тело. Женщина невольно охнула. Едва соприкоснувшись с моими пальцами, груди, эти два жарких голубка, тут же упорхнули. Надо же, какое разочарование! Даже не пощупал как следует, а их уже и след простыл. Не теряя надежды, я сунул руки в снег, чтобы вновь очистить и освятить их, и с нетерпением стал поджидать следующую пару голубков. «На этот раз они так легко не ускользнут», — решил я. И вот они. Я вцепился в них железной хваткой. Груди были небольшие и изящные, не то чтобы отвислые, но и не торчащие. Этакие пампушечки, только что вынутые из печи. Видеть я их не видел, но был уверен, что они белые, мягко поблёскивают, сосочки малюсенькие, как два крошечных грибка. Держа их, я произносил про себя самые добрые пожелания. Сдавил один раз — чтобы тебе родить тройню пухленьких ребятишек. Ещё раз — чтобы молоко лилось, как из фонтана. Третий раз — чтобы оно было сладким, как утренняя роса. Женщина тихо постанывала, изо всех сил пытаясь вырваться. Я был страшно разочарован и оскорблён в своих чувствах. Стало невыносимо стыдно, и я решил наказать себя: запихнул руки глубоко в снег, пока пальцы не коснулись скользкого дна чана, и вытащил, лишь когда они до локтей задеревенели и потеряли чувствительность. И вот снежный принц вновь воздевает очищенные руки, чтобы благословить женщин Гаоми. Настроение подыспортилось, а тут ещё — на тебе! — пара грудей, болтающихся, как мешки. Погладил — закудахтали, как своевольные курицы, и пошли мелкими мурашками. Потискал немного эти измождённые титьки и отвёл руки. Изо рта женщины несло ржавчиной, и этот дух проникал через бархат. Ладно, снежный принц беспристрастен, пусть и твои желания сбудутся. Хочешь сына — пусть родится мальчик, хочешь дочку — пусть будет девочка. И молока сколько пожелаешь. Груди твои всегда будут здоровыми, это пожалуйста, а вот если молодость вернуть задумала, тут снежный принц тебе не помощник.