До встречи на небесах - Леонид Сергеев

А уж если видел меня в ЦДЛ с женщиной, непременно кидал что-нибудь этакое:

— Не слушайте его! Вчера он то же самое говорил другой! Потом закажет официанту салатницу овощей, шампанское, подсядет к нам и отвесит в мой адрес похвальные горячие слова.

Но однажды и я его разыграл. Мы застольничали у меня на участке под деревьями. Шульжик, как всегда, был великолепен — компания подыхала от смеха, только моя приятельница Елена смутно улыбалась и не произнесла ни слова (плохо себя чувствовала). Шульжика заело:

— А почему девушка все время молчит? (девушке было уже за сорок).

— А она иностранка (у нее действительно необычная внешность). Ни слова не понимает по-русски! — ввернул я. — Удобно! Можно выражаться как вздумается, пульнуть матерком.

— Правда, что ли? — усомнился мой друг.

— Она испанка, — гнул я свое, и дальше намолол еще что-то.

И Шульжик попался на удочку — решил за ней приударить, и стал объяснять, как опутает ее в роман; когда особенно разошелся, Елена засмеялась:

— Не тратьте время, у вас ничего не получится!

В детских издательствах пошли сплошные адаптации. Тарловский из «Принца и нищего» сделал двадцать страниц, из «Буратино» — пять подтекстовок под рисунками.

— В следующий раз издатели будут просто давать ребенку полено, — отреагировал Шульжик.

Он мог притащить в ЦДЛ какую-нибудь провинциальную газету, и расхвалить совершенно неизвестного поэта, или беспощадно разгромить самого известного.

— Ким Мешков? Ну, какой он драматург? Если б не его жена, режиссерша, его никто и не знал бы…

Когда же Коваль, изображая взыскательного мэтра, сказал:

— …Занимаешься коммерцией, едрена вошь! Но что ты написал? Ничего не знаю.

Шульжик обиделся не на шутку:

— Если ты не знаешь, это не значит, что я ничего не написал. Ты почитай, потом будем говорить…

Недавно Шульжик сполна отомстил Ковалю, заявив:

— Я поехал выступать перед детьми. Зашел в магазин, купил десять своих «Фунтиков» по сто двадцать рублей. Рядом лежал роман Коваля по двадцать пять рублей. Никто не брал.

Яхнин характеризовал нашего героя пожестче Коваля:

— Шульжик умный, у него отличный юмор, но пишет го…о.

Вот так старикашки и палили друг в друга. И сейчас палят, да еще с большим натиском.

Поскольку в ЦДЛ компании четко делятся на евреев и не евреев (а теперь еще и на «демократов» и «красно-коричневых»), всяким не примкнувшим, умеренных взглядов, вроде меня, приходится туговато (сидишь с одними — косо смотрят другие — идиотизм!). Шульжик в еврейской компании рьяно ругает «патриотов», среди патриотов поругивает евреев, а в смешанных старается быть объективным. И ясно, каждую компанию расцвечивает анекдотами (их знает невероятное множество) и крепким юмором, не стесняясь в выражениях и при незнакомых людях. Некоторые (Шашин, Ишков) считают, что его здоровый цинизм часто переходит в пошлость (так же считал Сергиенко). Соглашусь, он, старый прощелыга, иногда дает маху, но лично меня это не коробит (когда был бездомным наслышался всякого). И потом, его топорные штучки как-то органично вплетаются в его образ непосредственного «папаши». Кстати, частенько он сам улавливает, когда переборщит, и тут же выдает что-нибудь «интеллигентное» из жизни Пушкина или Гоголя, и сразу компания на него пялится, как на немыслимого эрудита.

Ницше говорил: «Человек изобрел смех, потому что много страдал», но юмористы, которых я знаю, жили и живут в полном благополучии, без всяких страданий. Шульжик один из них.

Мой фантастический друг общается не только с литераторами и предпринимателями. Однажды мы с ним в ЦДЛ выпили — я прилично, он поменьше — был за рулем.

— Давай подброшу тебя до Сокола, — предложил мой друг, когда мы вышли на улицу.

Но не успели мы отъехать, как сзади засигналил «мерседес».

— Я сейчас, — кинул Шульжик, притормозив.

Я ждал его минут пятнадцать, чуть не задремал. Вышел, смотрю — он стоит в кругу кавказцев с тяжелыми подбородками.

— Ну, ты еще долго будешь болтать с этими бандитами? — посмеиваясь брякнул я.

Возникла долгая пауза. Затем Шульжик, ужасно нервничая, заговорил:

— Это мой друг, писатель. Это у него шутка. Он так называет друзей, — и подтолкнул меня к машине. — Иди, я сейчас!

Он вернулся через минуту, отдуваясь, плюхнулся на сиденье.

— Ты совсем спятил! Они ж в самом деле бандиты. Сказали: «этого сразу замочить, или потом?». Один из них Отари Кантаришвили. Я его оформил своим секретарем. Мне надо для дела.

Я не занервничал — вот еще! — наоборот, взглянув еще раз на дружков моего друга, почему-то почувствовал себя сильным и очень порядочным (вот пьяная голова!).

Эх-хе-хе! С кем только не общается мой друг, бесшабашный удалец и мошенник, бегущий по острию ножа, болтающий об идеалах и одновременно занимающийся нелегальным бизнесом. Кушак, Яхнин, да и многие другие экономно расходуют свой талант, а Шульжик свой транжирит бездумно, направо и налево; его жизнь — какой-то рваный бег к непонятной цели. Повторяю, он уже старый черт, а все не утихомирится, все геройствует; он мужичок редкой закваски, в нем идет постоянное брожение, у него энергии — хоть отбавляй! Словно Карлсон, он летает по городам и странам, живет одновременно в Кельне и в Москве, в Германии имеет цех по переработке рыбы, а его филиал в Подмосковье; из Германии, повторяю, пригоняет машины — туда везет картины уличных художников (агитирует и меня «заняться копиями» — только этого мне не хватало на старости лет!). И корчит из себя крутого: катает с пистолетом, рассказывает, как воюет с рэкетирами… Такой разухабистый храбрец!

В Кельне Шульжик воспитывает внучку, в Москве для детей пишет приключения своего знаменитого поросенка «Фунтика» и опять, неугомонный, строит — на этот раз третью дачу (две предыдущие продал, чтобы отдать долги сына, талантливого парня, которому долго не везло в личной жизни; сейчас-то купается в счастье. Кстати, у них с отцом сложные отношения: то ругань — «Ты что, козел?» «Нет, это ты козел!» — то братство с легким подтруниванием друг на другом). К слову, многих из нас наши дети не радуют (в том числе и внебрачные, которых мы умудрились заиметь), но внуки радуют всех без исключения.

Однажды на последней дачной стройке Шульжика мы отмечали его день рождения, вернее — только посетили стройплощадку, а обмывали событие на соседней роскошной, но чересчур эстетской, даче его соседа и друга конферанса Сергея Дитятева, с которым он еще служил в армейском ансамбле. Дитятев (настоящая фамилия Блюмин) сильно уступает нашему другу в острословии, но имеет огромный запас смешных историй, вроде той, как антисемит администратор филармонии Хабаровска частенько ворчал: «Что вы все повторяете — Блюмин, Блюмин?! Вот у вас же есть хороший конферанс Дитятев!».

Тот вечер на даче был прекрасен во всех отношениях, вот только Дитятев со своим болезненным отношением к чистоте перебарщивал — постоянно вытаскивал тарелки из-под носа и бежал их мыть — прямо не расставался с тряпкой и щеткой. Но особенно запомнилось купание в лесном озере — таком прозрачном, с такими изысканными растениями, что казалось, в нем водятся золотые рыбки. К сожалению, вскоре Дитятеву пришлось продать дачу, чтобы компенсировать ущерб соседям по дому — делая евроремонт в своей городской квартире, он сильно затопил нижние этажи — но с этой потерей он расстался спокойно, чуть ли не весело — как и Шульжик, он смотрит на мир широко. Ох уж эти богатеи! — разве их можно понять?!

В другой раз мы с Тарловским застольничали в недостроенных «балках» Шульжика, но от хилого интерьера вечер не стал менее впечатляющим. Наш друг, как всегда, блистал: чихвостил рабочих, которые не столько строили его дом, сколько разворовывали материалы и пьянствовали (как и на предыдущих двух дачах, но в нашем товариществе я хотя бы присматривал за строительством), при этом, красочно расписывал махинации и увертки работяг (ведь сам был отменным комбинатором), прошелся по нашим общим дружкам, читал «Последние приключения Фунтика»… Кстати, я думал, ему все дается легко — не тут-то было — его горячая рукопись представляла собой длиннющую гармошку с заплатками-вставками и сносками-клапанами.

Сейчас на «Фунтика» у Шульжика договор — он должен написать десять книжек; когда они выйдут, у него будет целое собрание сочинений. Половину он уже написал — как всегда мастерски. В книжках полно смешных ситуаций и диалогов, жаль только нет той поэзии, которая была в его стихах, не говоря уж о Блоковской «дальней идеи». И жаль вдвойне, что он этого не понимает, хотя для блезира и отмахивается с преувеличенным безразличием:

А-а, все это коммерция! (но делает все, чтобы рекламировали Фунтика с помпой и выбивает приличные денежки за своего героя, и собирается издавать журнал «Фунтик». По этому поводу я сказал: «Ну, тогда мы с Марком Тарловским работой будем обеспечены». «Ага! — бросил Шульжик. — Вы будете разносить журнал по киоскам»).