До встречи на небесах - Леонид Сергеев

Отличительная черта Мезинова — он, забросив все свои дела, спешит на выручку к попавшим в беду. Не случайно, художник Леонид Бирюков создав «общество Леонидов» (наподобие «Иосифовичей» Коваля), первым пригласил в него Мезинова. Бирюков сказал:

— Есть метеоритный поток Леониды. В нем крупное небесное тело Мезинов, а уж потом идут Л. Леонов, Л. Ленч…

Я тоже болтался где-то в хвосте этого потока, рядом с инженером Леонидом Доменовым, которого самолично затащил в общество и поручился за него. В «обществе», кроме названия ничего не было — нас связывали выпивки.

Внешне Мезинов — человек скала, мастодонт — плечи развернуты, голова массивная, неподвижная, как у сфинкса, и двигается он медленно, словно давно закован в бронзу. Он всегда гладко выбрит, подтянут, благоухает дезодорантами, ничего лишнего не говорит (о таком мужчине мечтает каждая женщина), но, будучи нервным и вспыльчивым, мгновенно откликается на все события, любой разговор; с ходу нарушает спокойствие компаний; если раскочегарится, становится языкастым, молотит — не остановишь, воздух раскаляется от его говорильни, и бывает, сгоряча принимает непродуманные, судорожные решения. Мезинов гипертоник (уже в сорок лет лежал в больнице), и страдает клаустрофобией.

— Ты не представляешь, что со мной творится, если в метро остановится поезд, — как-то сказал мне. Такая впечатлительная натура.

Мезинов не курит и выпивает в основном по праздникам, главный из которых — встреча с друзьями. Раньше у него этих праздников было с десяток в месяц, теперь — один-два, и часто не с друзьями, а с женщинами. Такой поворот.

Мезинов сын летчика, генерала, Героя Советского Союза, и ему от отца перешла военная выправка, хотя он и не служил в армии. И не только выправка, но и мужественность (внешне он настоящий завоеватель, склепанный из железа), и победоносный дух, и командирский тон — он как бы продолжает дело отца в литературной среде, и не случайно был парторгом Союза писателей. А в юности в пединституте возглавлял студенческое сообщество и тягал штангу, чтобы подчеркнуть и приумножить свою силу. Позднее, работая в НИИ, опять-таки ходил в предводителях (с таким же успехом в то время он стал бы главарем благородных разбойников, вроде Робина Гуда, а в теперешнее воровское время, если бы не возраст, возглавил бы отряд народных мстителей). Что и говорить, у него была интенсивная молодость и сейчас бурная старость.

Раза два я встречал Мезинова на площади Дзержинского — он размашисто, рассекая воздух, шел из самого ЦК. Я догадывался — там он отчитывался, получал инструкции, и никак не мог взять в толк — на кой черт ему, литературному человеку, все это нужно, на что он, дубина, тратит свое драгоценное время? Здесь уместна вставка: наблюдая за партийными начальниками, я заметил, что они чуют друг друга на расстоянии, им не надо ни о чем договариваться — они единомышленники и понимают собратьев с полуслова; у них, как у известной национальности, общность на генетическом уровне.

Сейчас я подумал: у Мезинова отец генерал авиации, у Коваля генерал МВД, у Козлова генерал КГБ… — не слишком ли много генеральских сыновей стали писателями? И какие у этих домашних мальчиков были благоприятные условия! Прямо скажу: тем, у кого тяжелый жизненный опыт, кто кожей прочувствовал разные невзгоды, это не очень нравится, ведь все должно даваться через трудности.

Как известно, многие литераторы увлекаются водочкой (в том числе и для внутренней свободы). Партийным деятелям тоже не чуждо это пристрастие, то есть Мезинову приходится отдуваться за тех и за других. У него в парткоме, за бюстом Ленина всегда стояла поллитровка водки (он выпить не дурак, но знает меру). Бывало, заглянешь к нему, а там заседают какие-то дурошлепы стариканы (некоторые спят); Мезинов гримасами дает понять, что уже закругляет и через десять минут разгонит синклит мухоморов. Ну, а потом, ясное дело, он доставал бутылку и уже заседали мы. Чаще всего он, Коваль и я; при этом, несмотря на немыслимую власть, с нами Мезинов держался буднично и просто.

Как я уже сказал, после окончания пединститута Мезинов работал в НИИ на Соколе. И там был главным заводилой — сколачивал агитбригады, ездил по деревням с концертами (он немного играл на гитаре, но в отличие от Коваля и прочих «бардов» никогда не лез на сцену — играл только в кругу друзей и после изрядной выпивки). После НИИ Мезинов работал редактором в издательстве «Детский мир», затем — ответственным секретарем в журнале «Отчизна». В те годы он иногда подкидывал мне работу — я делал рисунки к детской странице. Однажды Мезинов протянул мне несколько стихотворений:

— Проиллюстрируй на страничке. Это мое. Если что не понравится — не стесняйся, откладывай.

Дома я прочитал стихи и они мне понравились все — действительно, понравились абсолютно все его густые (в смысле окраски) стихи, и вроде бы сделанные на скорую руку, без следов усилий, правда, с двуми-тремя ничтожными погрешностями; чтобы разместить их на странице, я сделал меньше рисунков. Вот так Мезинов относился к своим стихам. И никогда не читал их своим друзьям, в отличие от других поэтов.

Он написал меньше всех — всего одну книжку; понятно, с багажом в десяток стишат слово «поэт» к нему можно прилепить с натяжкой (с другой стороны, Бальзак, вроде, писал: «по большому счету каждый писатель автор одной книги» — у классика это более складно выражено), но слыл глубоко литературным человеком; для него литература была даже не профессией, а образом жизни. Он работал то штатным редактором, то составителем разных сборников, писал статьи и рецензии — в этих последних особо нажимал на неторопливую манеру письма авторов, их внимательное отношение к деталям, делал упор на меру ответственности за то, что происходит вокруг нас. И правильно напирал, ведь в сущности, эта мера и определяет талант художника, насколько я понимаю. Другими словами, нельзя быть безразличным к несправедливости в стране, каждый должен бороться со злом вокруг себя.

Свою малую плодовитость, как стихотворца, Мезинов объяснял своеобразно:

— Мне приходится зарабатывать деньги, содержать семью, кормить собак. Легче всего сидеть дома, пописывать стишата, да просиживать штаны в ЦДЛ за стаканом водки или, как Сергиенко, валятся на диване, щипать девочек…

Это не красило нашего героя и звучало не убедительно, и выглядело оправданием своего хилого творческого потенциала. Во-первых, вся семья Мезинова состояла из него и жены; во-вторых, кто-кто, а он знал, как «легко пишутся стишата»; в-третьих, на кой черт взвалил на свои могучие плечи дурацкий груз, зачем пошел, тупица, в парторги — его что, туда тянули за уши? Лучше б писал стихи, ведь за эту должность деньги не платят. Когда я все это ему выложил, он, боевой, психанул и гаркнул:

— Я пошел в партком, чтобы вас же, дураков, поддерживать! Хотел навести порядок в Союзе! (неужели, мол, тебе, дураку, не ясно — на мне лежала историческая ответственность!).

Это конечно, благородно, но для истинного поэта не лучшее занятие, да просто пустая трата времени. Не знаю, что мог партком, но известно, что в него ходила жена Юрия Качаева, жаловалась на А. Вознесенского за то, что тот украл у ее мужа «Юнону и Авось» (действительно, книга Качаева вышла в шестидесятом году, а мюзикл в семьдесят втором, и Вознесенскому хватило наглости по радио сообщить: «Никто из советских писателей не взялся за этот сюжет». Жена Качаева возмущенно позвонила на радио, но ведущий передачи поэт А. Дементьев стал юлить: «Сюжет лежал на поверхности, как и „Ромео и Джульетта“…» Короче, партком ничего не сделал.

Да и вопрос — насколько искренен порыв Мезинова — «поддерживать вас, навести порядок»? Думаю, Мезинов кривил душой (в моей родне не было ни одного члена партии; еще в детстве отец с матерью объяснили мне, что в нее вступают для карьеры). Повторюсь, у Мезинова врожденная тяга к властвованию, вокруг него постоянное силовое поле. Он ведь не всегда говорит с друзьями смешливо-размягченно — случается, если что не по нему, переходит и на диктаторский тон, давая понять, что его слово — последнее, и оно как печать. Он всех поучает, навязывает свое мнение (иногда с тяжелым взглядом, грубым голосом с залпами ругани), давит, пока не выдохнется. У него, прямолинейного, самовлюбленного дуролома, начисто отсутствует самокритичность, себе он все прощает и не допускает мысли, что может быть не прав. Хотя нет, вспомнил — однажды, когда я отметил его менторские замашки, он кивнул и потупился, опустив глазки:

— Это у меня есть, — и заржал медной глоткой — мол, подумаешь, один крохотный недостаток — сущий пустяк, у вас-то вон сколько, и чудовищных, вы кровососы, а я — сама чистота, часть природы.

Что касается власти, одно время у Мезинова появилась заветная мечта — возглавить издательство «Малыш» (на этой должности он, плечистый, был бы лучшим из кандидатов, работал бы, как бульдозер, ну а для подчиненных установил бы драконовскую дисциплину); все шло к тому, что он вот-вот сядет на трон и мы, его дружки, уже потирали руки — теперь-то начнется новая жизнь, наши книжки будут выходить одна за другой, как сосиски, но в последний момент Мезинова обскакал И. Рыбин, бездарный комсомольский выкормыш, жена которого работала в самом ЦК! (по последним слухам, этот Рыбин уже развалил издательство, правда успел выпустить несколько своих книжек, вступить в Союз писателей, купить новую квартиру и все такое).