До встречи на небесах - Леонид Сергеев

В конце концов, выбирая между женой и родными, Яхнин выбрал отца и мать. Я вздохнул с облегчением — снова он был свободен и наш холостяцкий тандем заработал с прежней мощью. Хотя нет, загибаю — немного сбавили обороты, ведь нам уже пошло на шестой десяток.

Я, вроде, упоминал, как-то Яхнин сообщил мне:

— Представляешь, в одном журнале меня назвали великим!

Сообщил это со смешком, но радость так и распирала его — похоже, решил, что теперь ему гарантирована безбедная жизнь и слава, как минимум, в этом столетии.

Долгие годы мы с Яхниным дружили и никогда не касались национального вопроса (если он освежит свою память, то подтвердит — я ни разу не употребил слово «еврей» — это и понятно, ведь воспитывался в интернациональной среде). Только однажды сам Яхнин мимоходом лягнул стихи поэта еврея Л. Яковлева, зато безудержно нахваливал остальных «своих» (Червинского, Соловейчика, Вальшонка, Балла…). Крайне редко он отмечал кого-нибудь из русских авторов. Тогда я не придавал этому значение, и когда началась «криминальная революция», был уверен, что старик Яхнин одним из первых осудит сионистов (оказалось, сионизм реальная сила, и немалая). Кто, как не он должен был это сделать?! Черта с два, не тут-то было! Он заявил, что все идет нормально, в порядке вещей, что сионизм — безобидная штука, всего лишь — «желание иметь свою родину» (почему тогда в ООН его приравнивали к фашизму?).

Короче, Яхнин стал оправдывать «богоизбранных» негодяев захвативших власть (он и так молодчик языкастый, за словом в карман не полезет, но если что не по нему, трещит без умолку, до посинения, заговаривает напрочь, не дает вставить слово).

— Подожди, дай сказать, — остановил я его в тот вечер, когда над нами появилось черное облако и мы впервые заговорили на эту тему, и он перебивал меня, как только я открывал рот. — И не перебивай, ведь я тебя не перебиваю… Почему сейчас по всем каналам телевидения открыто издеваются над русским народом? Называют «неполноценным», «быдлом» и прочее… Ты что, этого не слышишь? Почему никто из известных евреев не заступится за русских?.. Один Тополь…

— Тополь подонок! — почти вскричал Яхнин. — Не хочу о нем говорить!

Видимо, «подонок» потому что тот обратился к олигархам: «Теперь, когда мы впервые в России взяли власть (писатель ошибся — второй раз), не надо испытывать терпение русского народа… не жидитесь, делитесь с русскими…». Наверняка Яхнин не читал открытое письмо Тополю Ростроповича: «Дорогой друг! Я восхищен вашим мужеством…». Понятно, мнение маэстро весомей мнения Яхнина.

Что еще я сказал?

— …И раньше евреи часто спекулировали на том, что их притесняют. Во всяком случае, наши общие друзья евреи всегда жили гораздо лучше, чем Сергиенко, Цыферов. И ты жил лучше, чем я.

— Да ты знаешь, что меня не приняли в университет?! А я закончил школу с золотой медалью!

— Не ври! — бросил Шульжик, который подсел к нам (в его лице я получил некоторое подкрепление). — В наше время медалистов принимали без экзаменов…

Мы с Яхниным продолжали пикироваться, но Шульжик, оказавшись меж двух огней, сумел вывернуться:

— Я русский, но с детства наслушался слова «жиденок». С другой стороны, никогда не будут любить народ, который считает себя выше других…

Заговорили о Мазнине. Яхнин сразу скривил губы:

— Не хочу о нем говорить! Он антисемит! (а когда-то Мазнин первым издавал его книжки, и они дружили не один десяток лет).

Такая заварилась каша. Короче, в тот вечер я с горечью понял — в этом вопросе мы с Яхниным никогда не договоримся; понял, что он никогда не поднимется выше интересов своей национальности. Позднее Мезинов сказал Тарловскому:

— Сергеев нашел с кем говорить о евреях (он-то еще в парткоме привык дипломатично обходить подобные темы; он-то знал с кем о чем можно говорить).

Самое неприятное, трепло Яхнин в тот же день обзвонил всех своих знакомых и объявил им, что я антисемит; потом понял, что занимается чертовней, струсил, позвонил мне, начал изворачиваться: никому, мол, ничего не говорил, это Тарловский всем растрезвонил. Тарловский в свою очередь все свалил на Мезинова… У этих склочников началась душещипательная возня.

Через пару дней мы с Тарловским зашли в ЦДЛ, увидели за столом Балла с Кушаком; Балл сразу мне объявил:

— А Яхнин сказал, что ты стал антисемитом.

— Да нет! — вступился Тарловский. — Он против Березовского, Гусинского.

— А-а! — протянул Кушак. — Ну, тогда я тоже антисемит.

Вот такие в ЦДЛ бывают омерзительные разговоры. Кстати, Яхнин (да и Мезинов с Тарловским) считают, что мои взгляды на национальный вопрос — влияние Мазнина (нашли себе ложное утешение). Не понимают, старые дураки, что у меня есть и своя башка на плечах, и вообще в нашем возрасте, если сам к чему-то не придешь, черта с два кто изменит твои взгляды, тем более таким упрямцам, как я. А прийти к определенным взглядам не сложно, достаточно посмотреть наш телевизор — там ежедневно видны перекошенные от злости лица «демократов»; они открыто презирают нашу страну, оскорбляют наш народ. Вне всякого сомнения, евреи сами виноваты в антиеврейских настроениях, а антисемитизм — ответная реакция на распоясавшихся сионистов. Такое горькое рассуждение, такой неутешительный вывод.

В общем, целый месяц мы с Яхниным не созванивались, только через Тарловского узнавали друг о друге (понятно, оба переживали размолвку — куда деть предыдущие годы дружбы?!); потом все же раздался звонок от Яхнина:

— Давай встретимся, у меня есть немного выпить (нашел хороший повод. Хотя мог бы и сказать: «надо объясниться, мы что-то не поняли друг друга»).

Мы встретились в нижнем буфете нашего уже захиревшего клуба, он достал пузырек, я взял бутерброды; после первой рюмки, чтобы прийти к общему, сгладить разногласия, я вернулся к прежнему разговору, но Яхнин сразу дал понять, что у него прочные взгляды и он их не меняет:

— Не хочу об этом говорить!

А о чем говорить, как не о том, из-за чего мы разругались? Ведь, как говорится, не оглядываясь назад, не найдешь дорогу вперед. У меня, например, был к Яхнину серьезный вопрос — если у нас существовал антисемитизм, почему среди композиторов и режиссеров лишь единицы русских, а на эстраде и в детской литературе их вообще нет? Яхнину пораскинуть бы мозгами, неужели не ясно — недомолвки в серьезных вопросах исключают настоящую дружбу. У нас была прекрасная возможность все расставить по своим местам, назвать вещи своими именами, но Яхнин, старый таракан, увильнул от разговора; завел болтовню о малосущественных вещах и мы разошлись, каждый при своем. Смех с горечью! Два старых лысых черта, захмелевших, пропитанных табаком, не смогли найти общий язык.

Понятно, мне по-настоящему жаль, что Яхнин стал таким упертым радетелем еврейских интересов. Я думаю, допусти его сейчас к власти, он отыграется на русском народе за все, завинтит гайки до упора; ну, может, только таким, как я, бросит кость — разрешит что-нибудь напечатать. Э-хе-хе, неприятно об этом говорить, очень неприятно.

Мы с Яхниным по-прежнему считаемся друзьями, но естественно наши отношения немного покореженные, у каждого на душе остался — ну не булыжник конечно, — камешек. Теперь, на завершающем этапе нашей жизни, мы встречаемся — на выставках, на днях рождения и похоронах друзей, хотя, признаюсь, иногда я с теплотой вспоминаю то время, когда мы встречались ежедневно и нас связывало единогласие, общность взглядов не только на литературу, но и на многое другое — мы просто мыслили одинаково и часто в один голос говорили одни и те же слова — это было потрясающе, это было. Повторяю, те годы взаимопонимания не зачеркнуть, я с удовольствием прожил бы их заново. Не случайно и сейчас, касаясь житейских вопросов, я советуюсь не с кем-нибудь, а именно с Яхниным — он знает ответы на все вопросы. Его опыт, знание людей, острый ум и неподдельное участие в моей жизни многого стоят. (Узнав про мою язву желудка, он сразу выдал рецепт: «Не ешь три „Ж“ — жирного, жареного и желток»).

Собственно, теперь, на седьмом десятке, мы все встречаемся редко еще и потому, что нет-нет, да скручивают тяжелейшие болезни (хорошо, что еще терпимые, не добавилось бы мучительных, смертельных) — одного изводит радикулит, у другого отнимаются ноги, третьего замучило давление, четвертого аденома — все, как один, разваливаемся, наступила расплата за нашу потрясающую жизнь.

Заканчивая очерк о Яхнине, надо отметить — за долгие годы нашего общения он никогда меня не дурачил; немного хитрил, что-то умалчивал, но явно не дурачил, в отличие от других друзей литераторов. Я уже говорил, как Снегирев надул меня в «Детгизе», а Кушак в «Советской России». Недавно позвонил Альберт Иванов:

— Ну, ты скрытный! Я пришел в «Олма-пресс», сказал: «Надо печатать Сергеева, у него есть рассказы о животных», а они говорят: «Он у нас премию получил».