До встречи на небесах - Леонид Сергеев

— Спасибо, Юр! (для него эта похвала значила много).

А между тем Коваль, старый филин, лицемерил — он никогда не читал Яхнина больше одной строчки; «не могу читать, очки слабоватые», — выпячивал губы и подмигивал мне.

Со слов Яхнина я знаю — он был отличным баскетболистом, первоклассным бегуном, отменным пловцом (плавает он, действительно, здорово); наверняка у него были и другие спортивные достижения, хотя, сейчас, глядя на его бесформенную фигуру, в это трудно поверить — сейчас он попросту развалина. Впрочем, для молодых людей все мы теперь — жалкое зрелище; они не могут представить нас подтянутыми, с крепкими мышцами, горящими глазами; им кажется, что мы никогда и не были молодыми. Обидно до чертиков, ведь мы отлично помним себя в среднем возрасте, когда ничего не болело и мы не знали, что такое усталость, когда делали «стойки» на каждую симпатичную женщину, и они не оставляли нас без внимания. Не оставляли, и еще как! В те годы, несмотря на неустроенность и всякие передряги, в нас кипела жажда жизни и будущее представлялось вечно цветущим садом. Да что там говорить! Вернусь к Яхнину.

Чуть ли не в сорок лет Яхнин стал собирать издательские договора для пенсии — умора! При этом вечно жалуется на безденежье, но я-то думаю, имеет пару сберкнижек, на которых лежат немалые суммы. Бывает, начнет хныкать:

— Не знаю, как дожить до гонорара.

А я ему сразу:

— Сними с книжки!

— Там уже ничего нет.

— Сними с другой! Не жмись!

В ответ этот шельмец только хихикает:

— Все мы нищие, хе-хе.

А потом забудется и сообщает, что на книжной ярмарке от «Армады» у него десять(!) книг. И сразу ясно — за них он получил кругленькую сумму, то есть, стремительно разбогател. Я долго наивно ждал, что однажды Яхнин соберет друзей, закатит щедрую пьянку, каждому из нас отгрохает по дорогому подарку (мне не помешала бы новая малолитражка, надоело возиться со старым драндулетом). Но разве от Яхнина дождешься таких жестов, он все копит, выгадывает — похоже, планирует в скором времени перебраться куда-нибудь на курорты Испании.

Сын Яхнина, верзила, отслуживший в армии, но Яхнин постоянно держит его под крылышком; даже когда сынку бахнуло тридцать, ежедневно звонил и уточнял:

— Что ел? Разогрел ли кашку?..

Кстати, когда его отпрыска забирали в армию, Яхнин нажал на военкомат и добился, чтобы сыночек служил в Подмосковье, а позднее приезжал в воинскую часть, узнавал у начальства «не слишком ли перегружают заданиями его чадо?».

Сын заносчивый тип; поступил в архитектурный институт (с помощью отца, разумеется, — там в дирекции его сокурсники), но с начала «перестройки» стал художником — делал откровенно шарлатанские работы, полнейшую муть («Яичница» — желтое пятно на двухметровом полотне. Или «Свобода» — звезда за колючей проволокой), но «художника» раскручивали всякие дельцы от искусства, доставали оплачиваемые в валюте халтуры (например, расписывать агитационный самолет «демократов» на выборах). Вначале Яхнин поджимал губы:

— Ничего не понимаю в его работах. Этот концептуализм… И надо же, мы в его возрасте ничего не имели, а у него своя выставка, буклет, мастерская, иномарка, катает в Финляндию…

Потом, когда на сынка посыпались деньги, Яхнин стал всячески превозносить его:

— Он живет в Италии на вилле. Он один из самых известных на Западе… Галерейщик продает его картины за тысячи долларов… Иначе нельзя, надо держать марку фирмы…

Сейчас его сынок уже соучредитель сразу трех строительно-оформительских фирм и, наверняка, вскоре станет одним из заправил столичного бизнеса — ну, то есть переплюнул отца в сто крат. Вот такие дела, такие птицы эти Яхнины, такой у них хищный нрав.

Кстати, с начала «перестройки» сразу стало ясно — для кого литература смысл жизни, а для кого способ безбедно жить. Прозорливый старикашка Яхнин, в страшной тревоге, сразу заявил:

— Если мне перестанут давать работу в издательствах, пойду контролером в метро. Я уже узнал, они неплохо получают.

Он, находчивый, с острым нюхом, старый хрыч, всегда знает, когда и куда сделать крен и уже заранее организовывал свое будущее. Вообще вся жизнь Яхнина похожа на некий график, где его благополучие круто прет вверх.

Яхнин трусоват. Как-то после выпивки мы с Ковалем садимся в мою машину, чтобы ехать в мастерскую к художнику Стацинскому, а Яхнин тянет:

— Не-ет, не поеду, у меня дела, надо еще кое-что сделать.

— Ладно, — говорю, — садись, доедешь с нами до метро.

— Да нет… я дойду…

— Боишься! — заключил Коваль. — Ленька и поддатый отлично водит. Я с ним ездить не боюсь.

— Если и гробанемся, в неплохой компании будешь лежать, — хмыкнул я.

— Не-ет, не поеду…

Поступал Яхнин и гнусновато, при этом прикидывался простодушным, будто все делал без злого умысла. Будучи членом бюро детской секции (влез, прохиндей, туда неспроста — какая-никакая власть — он всегда старался крутиться в верхах; сейчас и вовсе зам. президента Сэфа), он на собрании, в числе вновь принятых в бюро, вместо Мезинова назвал кого-то из «своих» (сделал вид, что не заметил), пока в зале не раздались возмущенные крики.

— Ах да! — спохватился (и это он, крайне осторожный, который все заранее взвешивает и прикидывает, у которого никогда не бывает запоздалых реакций — только мгновенные).

Нам-то с Мезиновым (и не только нам) сразу стало ясно — четко продуманный ход, работает под рассеянного, простодушного дурачка — он и его ансамбль разыграли дерьмовую мизансцену (с дальними планами — прибрать к рукам всю деятельность секции). Считается, что к гнусным поступкам человека подталкивает страх, но, судя по этому эпизоду, не только он.

Яхнин, бестия, подленько так, прятался от меня пьяного, когда был со своим другом юристом из Воронежа, чем нанес мне страшную рану. Был случай, когда у раздевалки ЦДЛ, пока я прощался с друзьями, одна пожилая еврейка взяла мою связку книг (перед этим я заходил в книжную лавку и накупил для приятеля два десятка книг — и как бабенка их подняла?) и потащила к выходу, опираясь на руку мужа. Яхнин все видел, но не остановил воровку (друг называется!), а мне сказал:

— Сергеев, твои книги уносят, хе-хе!

Когда я догнал похитителей, дамочка, как ни в чем не бывало, поставила книги на стол дежурной и с невероятной прытью ретировалась (кстати, эти супруги были не случайными посетителями, а членами СП).

В другой раз я пригласил в ЦДЛ двух девиц, взял бутылку вина, жду когда подойдет мой друг, чтобы, как обычно, заговорить девицам зубы и двинуть ко мне или к Воробьеву, или в мастерскую Яхнина. Он появляется, здоровается, идет к буфету.

— Бери всем кофе! — даю ему наказ.

Он скорчил злую гримасу и отмочил на весь зал:

— Что значит «бери»? Вот ты и бери! А может, у меня денег нет!

Он взял кофе только себе, подсел и поставил меня в идиотское положение (а себя тем более). Даже если у него действительно не было денег (что маловероятно, да и кофе стоило пятнадцать копеек), он мог взять четыре чашки в долг, ведь буфетчицы наши приятельницы, или отозвать меня и объяснить что к чему — да, полно вариантов — он выбрал открытое жлобство. После этого номера любой нормальный человек больше не устраивал бы с ним подобных романтических встреч, а я, бесхребетный, все ему простил.

Больше, вроде, ничего не припомню — все-таки чаще он поступал как истинный друг: и когда отбирал у меня деньги, чтобы я все не пропил, и когда был строг с настырной женщиной, которая затягивала меня в брак, и когда устраивал выставку моих работ в Архитектурном институте, и когда приглашал нас с Тарловским на вечера, которые он вел — вернее, на застолья после этих вечеров, и когда написал хвалебное предисловие к моей книжке в издательстве «Белый город» (которая так и не вышла), и когда помогал выбрать название сборника моих рассказов. Никто иной, как Яхнин устроил мой юбилейный вечер. После моего шестидесятилетия звонит:

— Готовься! Я договорился.

— Зачем? Не стоит! — начал я канючить. — На этих вечерах сидишь, как на собственных похоронах.

— Перестань, Сергеев! Хороший повод нам всем собраться, — отвечает. — Собственно, ты нам и не нужен. Выставим твою фотографию, а ты сразу иди в буфет.

Многие годы по вечерам мы просиживали в клубе за бутылками водки и чашками кофе; чаще всего вчетвером: Мазнин, Кушак, Яхнин и я. Наши затяжные разговоры начинались с литературы. Мазнин, который читал абсолютно все, называл новые сборники и по памяти цитировал отрывки из них. А мы тут же наперебой расхваливали или громили авторов.

Потом Мазнин ударялся в общие рассуждения о литературе, заводился, строил «храмы». К примеру, говорил что-нибудь эдакое:

— …На технику письма обращают внимание профессионалы, а для читателя главное — сопереживать, эмоционально возбудиться, «сжиться» с героями. Сейчас все пишут, но где интонация, полутона, нюансы?! Все дело в нюансах! (Я слушал Мазнина разинув рот и мучительно думал — есть в моих работах «нюансы» или нет?)