Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

Пока мы возмущались идеей назначить Джеймса театральным критиком, этот самый критик заглянул и увидел нас. На главную роль я все же рекомендовала Дезмонда. КМ будет рецензировать 4 романа в неделю, и молитесь Богу, чтобы она не взялась за мой! Я снова чувствую ее пренебрежение, поскольку она не утруждает себя тем, чтобы прислать хоть открытку и назначить встречу, но я постараюсь поехать к ним туда завтра и оценить ситуацию своими глазами. Сегодня мы закончили печатать стихи Элиота — наша лучшая работа на сегодняшний день, во многом благодаря качеству чернил. Макдермотт напечатал поэму Марри с такими кляксами и разводами, что нам в любом случае переделывать титульный лист.

22 марта, суббота.

Сегодня, помимо прочего, отложена забастовка угольщиков, а по Лондону маршируют гвардейцы[1116]. Л. мог бы увидеть их, но решил не тратить время и сел в метро. Что касается личных новостей, приехал наш новый книжный шкаф, одну часть которого установили в гостиной, а другая слишком велика, чтобы поднимать ее наверх в мою комнату. Затем мы решили снять два коттеджа в Трегертене[1117], если сможем получить их, что приводит меня к КМ, которая и поделилась со мной информацией. Я рада отметить, что загадочная женщина по-прежнему остается непостижимой; никаких извинений или чувства долга. Она сразу же отбросила перо и окунулась в обсуждение Дороти Ричардсон[1118], словно мы расставались минут на десять, и наша максимально свободная, оживленная с обеих сторон беседа продолжалась до тех пор, пока мне не пришлось поспешить на поезд. Возможно, это просто я живу в пригороде и считаю необходимым отвечать на письма — достойный был бы ответ на мою шутку о «преисподней». Однако что-то очень мрачное и катастрофическое, возможно, как-то связанное с Марри, произошло с момента нашей последней встречи. Кэтрин намекнула на нечто подобное, но сказала, что хотела бы сейчас забыть об этом — о чем-то, вероятно, поглотившем ее. То было секундное откровение, когда я уже уходила[1119]. А так мы болтали в основном об «Athenaeum», и мне было приятно услышать, насколько сильно они хотят моих рецензий, в доказательство чего я от Марри получила книгу сегодня утром. И опять-таки я нахожу в Кэтрин то, чего не вижу в других умных женщинах, — непринужденность и интерес, которые, полагаю, связаны с тем, насколько искренне и иначе, чем я, она переживает за наше драгоценное искусство. Хотя Кэтрин сейчас всем сердцем погружена в профессиональную деятельность (на ее столе 4 книги для рецензирования), она всегда была и будет, как мне кажется, не в последнюю очередь халтурщицей. В отличие от Молли Гамильтон, скажем, с Кэтрин я не чувствую, что стыжусь чернильницы. До всего этого я встретила в Клубе Хоуп Миррлиз — весьма сознательную, своенравную, вспыльчивую и упрямую молодую женщину, заметно хорошо одетую и очень красивую, с собственным мнением о книгах и стиле, с аристократической и консервативной тенденцией во взглядах и вкусах к прекрасному и изысканному в литературе. Например, он изучала Свифта на предмет того, правильно ли он употребляет слова, и нашла его несовершенным по сравнению с Берком[1120], который с этой точки зрения великолепен, но отвратителен во всем остальном. Она использует огромное количество французских слов, изысканно произнося их, и кажется капризной в своих дружеских отношениях; контролировать ее длинной палкой для гусей, которую я могу иногда применить к людям, ничуть не проще, чем стаю ярко-зеленых попугаев.

— Ты напишешь мне, Хоуп? — спросила я.

— О, нет. Я не могу писать людям.

Так мы и расстались в районе Чаринг-Кросс-роуд на следующие полгода, полагаю.

По правде говоря, больше всего я думаю не о Кэтрин или Хоуп, а о двух коттеджах в Трегертене, и прямо сейчас, вероятно, капитан Шорт из Сент-Айвса читает мое письмо.

27 марта, четверг.

Капитан Трегертен Шорт ответил на мое письмо и даже набросал в нем какой-то эскиз, а еще он, похоже, не просто хочет, а жаждет сдать нам три своих коттеджа в аренду — £5 в год за каждый. На этой неделе я тоже ему ответила, сказав, что мы, вероятно, возьмем их, и, по правде говоря, провела большую часть времени на склоне, который Леонард уже засадил фуксиями, или сидя на камнях, наблюдая за огромными пенными вихрями волн. Вчера во время пессимистической прогулки у реки Л. демонстрировал свою способность быть счастливым и в Эшеме и в Трегертене, рассуждая об иллюзорной природе всех радостей и страданий, из чего он сделал вывод, что человечество — жалкая стая животных, и даже произведения Шекспира не приносят никакой пользы, кроме удовольствия от мастерства автора. Стоит ли признавать, что вся эта печаль отчасти вызвана моей несчастной семьей, пригласившей меня на ужин, куда я-таки пошла?! А также романом «День и ночь», за чтением которого Л. провел последние два дня и вечера. Его вердикт, окончательно вынесенный сегодня утром, доставил мне огромное удовольствие; стоит ли отнестись к нему скептически, я не знаю. По моему собственному мнению, «День и ночь» — гораздо более зрелая, качественная и законченная книга, чем «По морю прочь», и на то есть основания. Полагаю, я сама подставляюсь под обвинения в том, что копаюсь в эмоциях, которые на самом деле не имеют никакого значения. Разумеется, я не жду даже одного переиздания. Не могу отделаться от мысли, что, поскольку английская художественная литература такая, какая она есть, все же по оригинальности и искренности я вполне могу составить конкуренцию большинству современных авторов. Л. считает эту философию очень грустной, что вполне согласуется с его вчерашними словами. Но как можно избежать меланхолии, если приходится иметь дело с большим количеством людей и говорить то, что думаешь? Но я не признаю безвыходность своего положения — просто зрелище это очень странное, и поскольку нынешние ответы не подходят, то нужно искать новые, а отбрасывание старых, когда их нечем еще толком заменить, — весьма печальный процесс. И все же, если подумать, какие ответы предлагают, например, Арнольд Беннетт[1121] или Теккерей? Веселые и удовлетворительные? Ответы, которые можно было бы принять, имей вы хоть немного уважения к своей душе? Последний огромный кусок текста уже допечатан, и когда я закончу строчить здесь, то напишу Джеральду [Дакворту] и предложу ему прийти на ланч в понедельник. Не думаю, что я когда-либо получала такое удовольствие, как во время написания второй половины «Дня и ночи». На самом деле ничто не тяготило меня так, как «По морю прочь», а