Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

Брюс — добрый и очень неамбициозный человек, который с удовольствием тратит свое время на помощь страдающим от бедности молодым людям и верстку статей под рекламные объявления в ЛПТ, что, по его словам, не так уж легко, как кажется. «Когда случится великая катастрофа, — сказал он, имея в виду лорда Нортклиффа, — найдется какой-нибудь Уолтер, который выкупит „Times“ и снова превратит ее в приличное издание»[1108]. В пятницу они ездили посмотреть Эшем, но результат нам пока не известен. Думаю, Л. прав, когда говорит, что Елене самое место сидеть в большом деревенском доме и распределять милостыню. Я туманно намекнула, что нам бы нужен наборщик текста, и она всерьез пообещала мне его найти, использую свои связи с различными организациями.

В пятницу я поехала в Лондон на чай с миссис Гамильтон, то есть с Молли (мне пришлось поправлять себя полдюжины раз). У Л. уже вошло в привычку обедать в Лондоне дважды в неделю и таким образом удовлетворять бесконечные потребности в общении Грин и Маттай[1109]. В соседней комнате сейчас Марри — он попросил Л. заняться социалкой, то есть социальной реформой для «Athenaeum», навязав ему обзор большой желтой книги. Джеймс [Стрэйчи] получил должность театрального критика. Элиот может стать заместителем редактора. Первый номер выйдет 4 апреля[1110]. Эти небольшие фрагменты литературных сплетен кажутся мне слегка дискредитирующими. Возможно, они указывают на то, что любой халтурщик [литературный поденщик] может стать профессионалом, как, например, миссис У. К. Клиффорд[1111], которая точно знала, сколько кому платит, кто и что написал и т. д. Я прямо-таки вижу, как отец сидит и слушает все это с неодобрением, но тайным удовольствием. Миссис Гамильтон заставила меня почувствовать себя менее профессиональной, поскольку ее стол был завален рукописями и открытыми книгами, а начала она с расспросов о моем романе. Потом мы говорили о критике: было интересно узнать, кто рецензировал «Мартина Шулера[1112]», и немного стыдно за свое любопытство. Она поведала любопытную вещь о сентиментальности моей семьи: Адриан попросил ее передать мне, что ему очень понравился роман «По морю прочь», который он впервые прочел только сейчас, но стесняется написать или сказать об этом лично. У нее есть две или три сестры[1113], все якобы художницы, хотя проекты витражей, которые видела я, не показались мне убедительным доказательством их таланта. А одна из сестер еще к тому же и поэтесса, окружившая себя набросками будущих книг на все мыслимые темы и написавшая длинную поэму, возможность издания которой она просит нас рассмотреть. «Она поэт — несомненно поэт», — сказала миссис Гамильтон, что вызвало у меня подозрения. Правда в том, что Молли Гамильтон — при всей ее способности мыслить как мужчина, сильном работоспособном уме и независимой, достойной уважения жизни — писательницей не является. Но мы все же обменялись сюжетами своих романов и сказали: «Как интересно…».

19 марта, среда.

Жизнь кипит с такой силой, что я попросту не успеваю записывать быстро растущую кучу мыслей, которые я отмечаю по мере их появления, чтобы записать здесь. Я хотела рассказать о Барнеттах[1114] и своеобразной омерзительности тех, кто самодовольно сует свои пальцы в души других людей. Во всяком случае, Барнетты засовывают в них руки по локоть, и нет лучшего примера пойманных с поличным филантропов. Кроме того, хотя их ни о чем не спрашивают и не оценивают, они вдруг саморазоблачаются, почти полностью уничтожая мою критику. Неужели неприязнь к ним — это всего лишь интеллектуальный снобизм? Разве снобизм — негодовать, когда она пишет: «Тогда я подошла к Великим Вратам», — или заявляет, что Бог — добро, а дьявол — зло? Неужели их труд неразрывно связан с грубостью? Насколько же сильно их самодовольство! Они никогда не задаются вопросом, верны ли их действия, а просто бездумно рвутся вперед, пока все их начинания не достигают колоссальных размеров и поразительного успеха. Кроме того, неужели проницательная женщина с чувством юмора станет петь подобные оды собственному гению? Вероятно, корень всего этого в подхалимстве к необразованным людям и легкой власти над бедняками. И я все больше и больше ненавижу любое доминирование одних на другими, лидерство и навязывание чужой воли. Наконец, мой литературный вкус оскорблен тем, как легко и плавно россказни обретают пышный, словно пион, успех. Однако я лишь поверхностно описываю свои чувства к этим двум увесистым томам.

В понедельник после череды неудач я встретилась с Марри в Клубе и мы поговорили про «Athenaeum». Успех уже начал оказывать на Марри влияние, о котором я всегда говорила. Лицо его даже румяней, чем щеки при нашей последней встрече, а ум источает свет. Да и хихикал он как школьник, и глаза сверкали, а периодическое молчание, полагаю, было вызвано приятными мыслями, но не то чтобы он признался, что редактировать «Athenaeum» куда приятней, чем сидеть в правительственном учреждении[1115]. Он так страстно и много говорил о своих планах, что мы просидели с 16:45 до 18:30, если не дольше, и мне пришлось торопиться. На самом деле я успела на поезд исключительно благодаря своим навыкам психолога. Мы обсуждали его поэзию и положение как поэта, не без напора с его стороны, и в какой-то момент он откинулся назад, пристально разглядывая потолок. Мне было интересно, но я почувствовала вину за то, что с нетерпением ждала ужина. Поэтому я сказала: «Да, писать для собственного издания и правда очень приятно… На следующей неделе надо отнести свой роман Джеральду Дакворту…». «Ах! — он сразу перевел свой взгляд с полотка на меня. — Как он называется?.. Здорово!.. Выйдет осенью, я полагаю. Что ж, боюсь, мне пора идти».

Я думаю, что, несмотря на свой трагический вид, Марри все еще остается мальчишкой. Полагаю, его хвастовство не лишено оснований и через 12 месяцев «Athenaeum» станет лучшим литературным журналом из всех существующих.

«Что будешь писать дальше, Вирджиния?» — спросил он. Не слишком ли я скромна, полагая, будто вопрос этот звучал немного формально?! Как бы то ни было, я не стала ловить его на слове, а предложила заглядывать иногда к ним в офис по четвергам за книгами для рецензирования — он с радостью согласился. Мы перебрали имена всех его авторов и попытались вспомнить других, но сошлись на том, что, когда наши близкие друзья уйдут, на поле не останется цветов. Молодое поколение пока выглядит малообещающе. Редактор, разумеется, очень тщательно отбирает начинающих писателей. Сомневаюсь, что для Ричмонда я была таким уж кошмаром, как мне казалось.