Черные холмы - Дэн Симмонс

Но дух Сильно Хромает заслуживал того, чтобы конец его истории был рассказан по-лакотски, а потому Паха Сапа говорил медленно, короткими предложениями, делая время от времени паузы, чтобы убедиться, что Роберт понимает его.

— Сильно Хромает не нравилось агентство Стоячая Скала, но ему нравилось жить рядом с его старым другом Сидящим Быком. А когда Сидящего Быка убили как раз накануне Луны, когда олень сбрасывает рога (которая начинается 17 декабря; Сидящий Бык умер 15 декабря 1890-го по времени вазичу, мой сын), то, я думаю, лишь вера в танец Призрака пайютского пророка Вовоки удержала вольных людей природы, живших в агентстве, иначе они бы перерезали всех вазичу, а вместе с ними и племенную полицию.

Роберт морщил лоб, сосредоточиваясь, и чуть ли не робко поднял руку, давая понять, что хочет задать вопрос. Паха Сапа остановился.

— Атевайе ки, эмичиктунжа йо? (Отец, извини, но это потому, что пайютский пророк Вовока, как и истинные христиане, проповедовал ненасилие?)

— Частично потому, мой сын, что проповедь Вовоки, священная для танцоров Призрака, учила: «Ты не должен никого убивать, никому вредить. Ты не должен сражаться. Всегда делай добро». Но главным образом потому, что большинство вольных людей природы в Стоячей Скале (в особенности хункпапы, которые дольше всех слушали проповеди Вовоки) верили в пророчество танцора Призрака, согласно которому весной одна тысяча восемьсот девяносто первого года, когда зазеленеет трава, вернутся их мертвая родня, высокие травы и бизоны, а все вазичу исчезнут. Большинство хункпапа регулярно и правильно исполняли танец Призрака, они танцевали и пели, пока не валились с ног. У многих были волшебные рубахи, чтобы защитить их от пуль. Они верили в пророчество. Ты меня понимаешь, когда я говорю с такой скоростью?

— Да, отец. Я тебя больше не буду прерывать — только если мне будет что-то непонятно. Продолжай, пожалуйста.

— После убийства Сидящего Быка хункпапы остались без вождя. Большинство из них бежало из Стоячей Скалы. Некоторые направились в одно из укромных мест, где прятались последователи Вовоки. Многие отправились к последнему из оставшихся великих вождей — Красному Облаку в Пайн-Ридж, где жил в то время я. Я вернулся в Пайн-Ридж, но Сильно Хромает не пошел со мной. Он и Сидящий Бык подружились со старым вождем миннеконджу — Большой Ногой.[113] У этого вождя в ту зиму тоже было воспаление легких (а может, и туберкулез, как у Сильно Хромает, потому что они к тому времени оба кашляли кровью), и Большая Нога был уверен, что генералы вазикуна собираются арестовать его, как хотели арестовать Сидящего Быка. Большая Нога был прав. Ордер на арест уже выслали. Ты все еще понимаешь меня, мой сын?

— Да, отец. Я слушаю тебя всем моим сердцем.

Паха Сапа кивнул. Он отхлебнул воды и передал фляжку Роберту. Высоко над ними в воздушных потоках парил краснохвостый ястреб. Чуть ли не единственный раз в своей жизни Паха Сапа даже не подумал о том, что может видеть птица с такой высоты, — все его мысли были о конце жизни Сильно Хромает и о том, как поведать эту историю простым языком, но хорошо.

— Ваштай. Я должен был остаться с моим тункашилой, но он не хотел в то время возвращаться со мной в Пайн-Ридж. Он хотел одного: присоединиться к миннеконджускому племени Большой Ноги там, где они остановились на зиму (а та зима, Роберт, была холодной и снежной), — у Чери-Крик, недалеко от Стоячей Скалы. Я проводил Сильно Хромает, который опять начал жестоко кашлять, на стоянку Большой Ноги и оставил его там, уверенный, что его старый друг позаботится о нем. К Большой Ноге пришли еще около сотни хункпапа. Я решил, что стоянке ничто не угрожает, и обещал вернуться через месяц проведать Сильно Хромает, думая, что тогда мне удастся уговорить моего тункашилу присоединиться ко мне весной в Пайн-Ридже. Я ушел, а мне нужно было остаться с ним.

Не прошло и дня, как Большая Нога, будучи уверен, что солдаты и племенная полиция придут за ним, приказал своим людям и бежавшим хункпапа сниматься со стоянки — он все же решил вести их в Пайн-Ридж, надеясь, что его защитит Красное Облако, который всегда был в дружеских отношениях с пожирателями жирных кусков.

Но вскоре Большой Ноге стало так плохо и кровотечение настолько усилилось, что его положили в фургон, расстелив там одеяла. Сильно Хромает, опять харкавший кровью, тоже ехал в этом фургоне, но только сидел рядом с молодым Боюсь Врага, который погонял лошадей. 28 декабря, когда растянувшиеся в длинную линию мужчины, старики, женщины (в основном старые женщины) и несколько детей подходили к Поркьюпайн-Крик, они увидели солдат Седьмого кавалерийского.

Паха Сапа помедлил, подспудно ожидая реакции призрака, скрывающегося в его голове. Молчание. Ничего не сказал и Роберт, хотя при звуке слов «Седьмой кавалерийский» четырнадцатилетний мальчик вздохнул, как старик. Он знал кое-что об опыте общения его отца с кавалеристами.

— У Большой Ноги на фургоне был поднят белый флаг. Когда кавалерийский майор подъехал переговорить — этого вазичу звали Уитсайд, — Большой Ноге пришлось выбраться из-под одеял, на которых смерзлась кровавая корка от его кровавого кашля. Сильно Хромает, Боюсь Врага и другие помогли старому миннеконджу встать и подойти к сидящему в седле майору Уитсайду.

Уитсайд сказал Большой Ноге, что у него, майора, есть приказ проводить Большую Ногу и его людей в лагерь, который кавалеристы разбили на речушке, называемой Чанкпе-Опи-Вакпала.[114] Большая Нога, Сильно Хромает и другие расстроились, что не увидят Красного Облака и не будут под его защитой в Пайн-Ридже, но решили, что Чанкпе-Опи-Вакпала — это хороший знак. Я тебе не говорил о важности этого места, Роберт?

— Вроде бы нет, отец.

— А ты помнишь историю, которую я тебе рассказывал давным-давно о том, как в Форт-Робинсоне погиб военный вождь Шальной Конь?

— Да.

— Так вот, когда Шального Коня убили, несколько друзей и родственников забрали тело. Они никому не сказали, где похоронили сердце Шального Коня — только что где-то у Чанкпе-Опи-Вакпалы.

— Значит, эта речушка была священной?

— Она была… важной. Большая Нога, Сильно Хромает и большинство других считали Шального Коня самым храбрым из вождей нашего народа. И то, что они должны были направиться туда, где их, возможно, будет оберегать дух Шального Коня, показалось им хорошим знаком.

— Пожалуйста, рассказывай дальше, отец.

— Позднее мы узнали, главным образом от их разведчика-полукровки в тот день, Джона Шангро, что у майора Уитсайда был приказ… Я сказал что-то смешное, Роберт? Ты улыбаешься.

— Извини, отец. Просто когда кто-нибудь в Денвере называет меня этим словом, то он получает от меня на орехи.

Паха Сапа потер шрам на лбу. В этот жаркий июльский день на нем нет шапки, и оттого на солнце у него немного начала кружиться голова. Когда история закончится, он предложит спуститься к их палатке, сесть где-нибудь в тени деревьев и начать готовить обед.

— Каким словом, Роберт?

— Вазикуньейньеа. Полукровка.

— Ну, ты ведь даже не полукровка. Твоя мать была наполовину белой. Значит, ты в лучшем случае четвертькровка.

Математика никогда не была сильной стороной Паха Сапы, и дроби его всегда раздражали. А больше всего раздражали его расовые дроби.

— Пожалуйста, продолжай, отец. Я больше не буду улыбаться.

— На чем я остановился? Ах да… разведчик Джон Шангро знал, что у майора Уитсайда был приказ пленить, разоружить и спешить племя Большой Ноги. Но Шангро убедил майора, что любая попытка сразу же забрать оружие и лошадей почти наверняка приведет к сражению. И потому Уитсайд решил ничего не предпринимать, пока племя Большой Ноги не подойдет к Чанкпе-Опи-Вакпале, где кавалерия сможет использовать пулеметы Гочкиса, которые они везли в конце колонны.

— Не хочу прерывать тебя еще раз, но я понятия не имею, что такое были… или есть пулеметы Гочкиса.

— Я их видел, когда ехал с Третьим кавалерийским в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом… ехал, как худший разведчик в истории армии. Я вел их в никуда. Новые пулеметы Гочкиса обычно везли в арьергарде колонны — их тащили мулы или лошади. Они напоминали пулеметы Гатлинга, которые использовались во время Гражданской, только были скорострельнее, мощнее. У револьверной пушки Гочкиса было пять стволов диаметром тридцать семь миллиметров, и она стреляла со скоростью сорок три выстрела в минуту, а прицельная дальность стрельбы составляла — я это запомнил — около двух тысяч ярдов. В каждом магазине было по десять патронов, и весили эти магазины по десять фунтов. Я помню вес, потому что, когда мне было двенадцать, мне приходилось таскать, поднимать и класть эти проклятые штуки в фургоны обоза. В каждом фургоне были сотни магазинов, десятки тысяч патронов диаметром тридцать семь миллиметров.