Черные холмы - Дэн Симмонс

— Давай мне их сейчас. Ну, типа авансом.

Паха Сапа дал ему пять долларов купюрами по одной, зная, что Мьюн потратит их на выпивку в первые два дня и будет относительно трезв к тому времени, когда понадобится Паха Сапе в конце следующей недели.

Мьюн пьет из бутылки, не предлагая Паха Сапе вымыть стакан и тоже выпить. Видя состояние двух других стаканов в раковине, Паха Сапа радуется тому, что такого предложения не последовало.

— Мне нужна еще десятка.

Паха Сапа качает головой.

— Послушай меня, Мьюн. Ты же знаешь, мистер Борглум не заплатит тебе остального, пока работа завтра ночью не будет сделана. Завтра весь день я буду работать с Джеком Пейном — бурить шпуры для этого сюрприза… а поскольку Джек уже и без того знает, что тут что-то затевается, то я вполне могу нанять его и заплатить ему пятьдесят долларов… или даже сорок пять — то, что осталось. И я знаю, что он завтра ночью наверняка будет трезвым.

— Громила Пейн? Пошел он… Вы со стариком предложили эту работу мне, полукровка ты чертов, мешок с дерьмом. Только попытайся выкинуть меня из этого дела, и я…

Мьюн пытается поднять свое громадное тело со стула, но Паха Сапа встает и легким толчком возвращает его на место. Спирт — штука сильнодействующая, а Мьюн, видимо, пил со вторника.

— Тогда протрезвей к завтрему — и я это серьезно. Если ты будешь пьян или даже с сильного похмелья, когда я приеду за тобой завтра вечером, то мистер Борглум приказал мне взять вместо тебя Пейна или еще кого. Я это серьезно, Мьюн. Ты завтра должен быть как стеклышко, или эти пятьдесят долларов отправятся к кому-нибудь другому.

Мьюн выпячивает нижнюю губу, как обиженный, надувшийся ребенок. Паха Сапа думает, что если этот пьяный недоумок начнет плакать, то он, Паха Сапа, его убьет. Не в первый раз в жизни чувствует он безумную радость Шального Коня, которая охватывает его при мысли о том, как томагавк вонзится в этот предварительно скальпированный череп под дурацким котелком.

— Ты когда завтра приедешь за мной, Билли?

Паха Сапа испускает вздох облегчения.

— Незадолго до одиннадцати, Мьюн.

— И тогда я получу деньги?

Паха Сапа даже не дает себе труда отрицательно покачать головой в ответ на такой глупый вопрос.

— Деньги утром. Перед рассветом. Когда работа будет сделана. Может, мистер Борглум придет посмотреть и заплатит тебе сам.

— Эй, деньги-то уже у тебя! Я видел на прошлой неделе!

— То было на другую работу, Мьюн. Слушай, я уговорил мистера Борглума дать тебе в последний раз эту работу, потому что хотел сделать для тебя доброе дело. Так что ты уж не облажайся.

Мьюн пытается прищуриться еще сильнее, но дальше уже некуда.

— На какой лебедке я буду работать?

— Я думаю, на всех четырех. Я завтра уточню у мистера Борглума, но думаю, что нам понадобятся все четыре.

— Четыре? Да их три на скале, глупый ты полукровка. Я ведь туда заглядываю время от времени. Там только три лебедки над головами.

— Да, над головами только три лебедки, это верно. Но в прошлом году установили еще одну с другой стороны. Я так думаю, нам придется поднимать что-нибудь из каньона, где будет Зал славы. Да, и еще, Мьюн.

— Что?

Паха Сапа задирает рубашку. На следующий неделе будет шестьдесят лет, как Кудрявый, разведчик кавалеристов, вручил ему длинноствольный кольт, который теперь торчит у него из-за пояса. За эти годы Паха Сапа нашел к нему патроны и проверял его не далее как вчера. Что здорово в хорошем оружии, думает он, так это то, что оно никогда не устаревает.

— Вот что, Мьюн. Если ты еще раз назовешь меня полукровкой или Тонто, то, будь ты при этом сто раз пьян, я снесу твою глупую башку. Понял, ты, недоумок, мешок с дерьмом?

Мьюн смиренно кивает.

Паха Сапа выходит к мотоциклу и заводит его с первого раза. Длинноствольный револьвер за поясом мешает ему, поэтому он кладет его в коляску.

Незадолго до полуночи Паха Сапа, как и планировалось, первым делом доставляет к горе ослов. Еще не закончив первый рейс на старой скрежещущей развалине, он понимает, что сглупил. Надо было загрузить ослов, динамит и взрыватели и доставить все одним рейсом. Если динамит взорвется, то вместе с ним взлетит на воздух добрая половина Кистона, так какая разница, пусть взрывается с двумя старыми ленивыми ослами, черт бы их подрал. Паха Сапа не очень ценил тех — будь то человек или животное, — кто своим трудом не зарабатывал себе пропитания, а эти ослы в жизни не делали работы тяжелее, чем таскать раз в неделю почту или продукты вверх по холму из Дедвуда для отца Пьера Мари в церковь и его домик.

Но сегодня ночью будет по-другому. Этим ослам — и тому старому ослу, что везет их сейчас в грузовике вверх по склону, — для разнообразия придется потрудиться.

Адвокат и Дьявол во время этой поездки ведут себя тише тихого. Они казались очень недовольными, когда Паха Сапа, прежде чем погрузить их в кузов, обмотал им копыта грубой джутовой тканью, но ослы явно думают, что их везут назад, к привычной жизни со священником над Дедвудом (а может, они просто дремлют потихоньку, непривычные к тому, что их вырывают из сладких сновидений после захода солнца), а возможно, они просто радуются всем этим кипам соломы и грудам сена, хитроумно накиданным в кузов грузовика с откидными бортами, чтобы ослам было удобно и сытно во время поездки.

Паха Сапа не сообщает ослам, что солома и сено заготовлены для динамита, который приедет позже.

Дорога пуста. На Доан-маунтин за соснами видно небольшое скопление сараев и сооружений покрупнее (лебедочная, кузня, компрессорная), все они погружены в темноту. Паха Сапа мельком замечает, что в студии Борглума свет все еще горит, но дом далеко от большой, уложенной гравием парковки, на дальнем конце которой в тени больших деревьев он останавливает грузовик и выгружает Дьявола и Адвоката.

Деревья сейчас дают тень, потому что луна (полнолуние было два дня назад) поднялась над вершинами холмов на востоке. Эта августовская ночь теплее обычного для такой высоты и такого времени, и, пока Паха Сапа отводит ничего не понимающих ослов на тридцать ярдов в сторону от парковки, в сухой траве под ногами прыгают кузнечики и другие насекомые. Крутая тропинка, ведущая в каньон Зала славы, начинается еще через сто пятьдесят ярдов, но Паха Сапа собирается оставить ослов здесь и хочет, чтобы они не шумели, пока он будет ездить за динамитом. Для этого он не только привязывает их к соснам, но еще стреножит и надевает шоры.

Адвокат и Дьявол недовольно лягаются, возмущаясь такому унижению их достоинства.

«Это еще только начало, ребята», — думает Паха Сапа, перетаскивая из грузовика вьючные мешки и привязывая их на спины удивленным животным.

Еще он приносит сложенные отрезки брезента и укладывает их кипой в пятнах лунного света.

Паха Сапа всю свою жизнь любил ночной запах сосновых иголок под ногами, тот аромат, что исходит от них, когда они остывают после жаркого дня под солнцем, и эта ночь не отличается от других. Он чувствует, что боль, которая в последние недели нарастала у него в кишечнике и нижней части спины, отступает, как и страшная усталость, которую он носил на своих плечах днями и ночами вот уже несколько месяцев.

Вот оно. Я недаром прожил жизнь. Наконец-то я все-таки делаю это.

Мысли его текут свободно, почти легко, и ему приходится не без иронии напоминать себе, что пока он всего лишь в безнравственных целях перевез двух ослов к подножию холма. Паха Сапа знает, что есть манновский закон… а вот есть ли ослиный закон?[108]

Будет тебе закон, если не выкинешь всякие глупости из головы, Черные Холмы, обрывает он себя. У него вот уже более сорока лет во рту не было ни глотка виски и вообще ничего спиртного — ни вина, ни пива, так откуда же берется эта пьяноватая легкомысленность?

Оттуда, что ты наконец делаешь то, о чем только и думал на протяжении вот уже шестидесяти лет, ты, усталый недоумок, говорит он себе, переводя рукоятку передач «доджа» в нейтраль и позволяя машине скатиться под уклон со стоянки, и только после этого заводит двигатель.

Двадцать один ящик лучшего припасенного им динамита уже отобран и готов к погрузке. Спина у Паха Сапы так болела в последнее время, что он сомневался, сумеет ли погрузить их в кузов, — опасался, как бы спина не подвела его, когда придет время таскать тяжелые ящики в кузов грузовика по скату, — но теперь он не чувствует никаких проблем. Все ящики аккуратно становятся на высокую соломенную подстилку, как это и задумано, а брезент и солому он заталкивает между ящиками для большей амортизации.

И все же он облегченно вздыхает, когда выезжает за пределы города. Три городских бара не так заполнены, как в обычный пятничный вечер, потому что многие горожане работают на мистера Борглума и потому что завтра… нет, уже сегодня, в эту субботу, у большинства из них рабочий день, но Паха Сапа все равно был бы огорчен, если бы какая-нибудь выбоина на тряской и даже не асфальтированной дороге вызвала взрыв, который разорвал бы в клочья его, грузовик, бары и двадцать других сооружений со спящими обитателями — женщинами и детьми.