Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

можно и свихнуться.

Моё пребывание в Омске совпало с премьерой спектакля «Любовь и голуби» в местном драматическом театре. Артист, игравший Васю, произвёл очень хорошее впечатление. Володя Гуркин, рекомендуя коллегу, с гордостью прошептал мне на ухо: «Он сейчас у Германа снимается!» Это был Юрий Кузнецов – отличный парень, простой, органичный, без наработанных актёрских штампов. Ему повезло заявить о себе достойными работами в фильмах «Торпедоносцы» и «Мой друг Иван Лапшин», а роль в картине Германа стала для него определяющей.

Кузнецов в омской версии спектакля «Любовь и голуби» был хорош, но сама постановка мне не понравилась. Режиссёрские решения Геннадия Тростянецкого раздражали натужностью и избыточностью. Омский спектакль был совершенно несопоставим с московским, хотя в «Современнике» вроде и особой режиссуры не наблюдалось, и создавался он, как рассказывали, едва ли не всем коллективом в традиции самодеятельного театра, хотя в афише и значился режиссёр Валерий Фокин. Распределение главных ролей оказалось удачным: Васю играл Гена Фролов, но, конечно, главный успех – Нина Дорошина, которая просто ошеломляла правдоподобием и узнаваемостью. Я смотрел на неё и думал, что прекрасно знаю этих тёток с вечными причитаниями и постоянным недовольством мужем: не то сказал, не так сделал, не туда посмотрел. Но стоит этому никудышному мужику исчезнуть, и она совершенно теряется и уже не знает, как теперь жить без него. Дорошина много и успешно играла в «Современнике», но, думаю, была рождена именно для роли Нади.

Во Втором творческом объединении пошли навстречу – поставили картину в план, хотя сценария ещё не было, и в качестве исходного материала я предоставил пьесу Гуркина, хотя нужно было много чего ещё придумывать, найти для пьесы кинематографическую форму.

Я был поглощён мыслями о новой картине и как раз в это время пересёкся в Доме кино с Олегом Табаковым, которому тут же принялся воодушевлённо рассказывать:

– Слушай, я тут посмотрел у вас спектакль «Любовь и голуби»…

– Да-а, – перебил меня Олег Павлович, тяжело вздохнув, – это позор «Современника»…

– Позор? – переспросил я, не сообразив, к чему клонит собеседник.

– Ну конечно, позор.

– А мне очень понравилось…

– Ну что ты! Лучше приходи посмотри – я сейчас репетирую «Восточную трибуну» – вот это будет спектакль!

Действительно, «Любовь и голуби» – явление, выбивающееся из привычного для «Современника» ряда. В традиции этого театра – социально заострённые спектакли, после знакомства с которыми у зрителя неизбежно рождалась мысль: да что же эта советская власть людям жизни-то не даёт! Именно такой вектор был задан в 1956 году Олегом Николаевичем Ефремовым. Исходя из него отбирался репертуар, и, даже если попадалась простая, добрая пьеса, они и её умудрялись развернуть в нужную сторону, когда, к примеру, и Виктор Розов чуть ли не антисоветчиком выглядел. А были и творческие высказывания гораздо более радикальные, что-нибудь вроде спектакля «Всегда в продаже» 1965 года – эдакий китч по не слишком убедительной пьесе Василия Аксёнова, ставшей между тем настоящей бомбой в московских театральных кругах. В остро сатирической форме как будто бы осуждались проявления цинизма и мещанства, но речь, разумеется, шла не об «отдельных недостатках». Очередным спектаклем с фигой в кармане зрителю пытались доказать, что страна находится в тупике и выхода из него нет. Хорошо подготовленная аудитория чутко улавливала сигнал: советская система не просто отвратительна своими частными проявлениями цинизма и мещанства, она нежизнеспособна по определению. В спектакле были заняты прекрасные артисты – Михаил Козаков, Олег Даль, в образе гротескно-хамоватой буфетчицы блистал Олег Табаков, и эта его, без сомнения, великолепная роль стала легендой, правда, сам спектакль довольно скоро ушёл в небытие, как, впрочем, и тот, на который Олег Павлович пригласил меня в 1983-м. Я последовал его рекомендации и посмотрел «Восточную трибуну» очень модного тогда драматурга Александра Галина. Это была нарочито незатейливая по фабуле история с явной претензией на глобальные социально-философские обобщения. Главный герой в исполнении Олега Табакова оказывается проездом в городе своего детства – провинциальном районном центре. Среди запустения, на полуразрушенном стадионе (тот ещё символ деградации и распада) у него происходит встреча с одноклассницами – когда-то прекрасными, юными и задорными, а теперь потускневшими, огрубевшими, поистаскавшимися. Олег Павлович ходил весь спектакль с постной миной, да и как не грустить, когда видишь эти сломанные советской системой судьбы. Каждая сцена спектакля трубила о безысходности, иллюстрировала беспросветность. Перед зрителем представала мрачная картина провинциальной жизни, основанной на лицемерии, предательстве и подлости. Незаурядные артисты «Современника» на основе довольно скучного материала настойчиво пытались доказать, что жить в этой стране невыносимо, надо валить отсюда поскорее при первой же возможности…

Кто помнит сегодня мелькнувшую на афишах «Восточную трибуну», по-тихому исчезнувшую из репертуара? А спектакль «Любовь и голуби», которого так стыдился Олег Павлович, оставался на сцене «Современника» более двадцати лет…

Тогда, услышав от Табакова определение «позор», мне оставалось только посетовать:

– Жаль, а я хотел предложить тебе роль дяди Мити…

– А-а, ну это другой разговор! – бодро сказал Олег Павлович с присущей ему практичностью.

Образ Раисы Захаровны был мне подсказан жизнью: увлечение всякого рода эзотерикой начинало входить в моду. Когда мне одна знакомая на полном серьёзе стала рассказывать об экстрасенсорных способностях, астральных каналах и паранормальных явлениях, я прокричал про себя: «Эврика!» Девушка (надо отметить, с высшим образованием) увидела во мне благодарного слушателя и передала тайные знания о гуманоидах, способах связи с космосом, телекинезе, а я смотрел на неё, широко раскрыв глаза, а потом бежал домой, чтоб записать поскорее всю эту ахинею. Вот чем прельстит Васю Раиса Захаровна! Вот какой женщине Вася ответит восхищённо на кокетливый вопрос:

– Я вас не утомила?..

– Да нет, что вы! Я столько узнал, я б за всю жизнь столько не узнал!

По большому счёту мне оставалось только определиться с условностью, с жанром картины. Поначалу я намеревался снимать реалистическое, даже, можно сказать, натуралистическое кино с коровами, идущими на выпас, криками петухов и прочими атрибутами деревенской жизни. У меня ещё не возникло идеи с надписью на звёздном небе «Вася, будь осторожен», распускающимися на деревьях цветами, Васиным падением в море прямо из дверей собственного дома.

Мы поехали на выбор натуры, и путь наш лежал, что вполне логично, в Иркутскую область, город Черемхово, с которого и писалась история Гуркиным. Там мы познакомились с Володиными родителями, очень простыми и очень хорошими людьми, но само место произвело гнетущее впечатление – шахтёрский городок, в котором женщине опасно пойти одной за покупками, а то ведь если возьмёт, скажем, бутылку водки, то могут и силой отобрать: возле магазина ошивались алкаши с бичами. Пожалуй, единственное, что мне потом пригодилось в кино, – это практичный и красивый сибирский обычай, подсмотренный во время поездки, – деревянный настил во дворах, с помощью которого местные жители избавляли себя от грязи под ногами.

Из Черемхова мы решили отправиться на Байкал, по дороге заезжали в деревни и безуспешно осматривали их на предмет возможной натуры. Во время одной из остановок (помнится, было первое мая) машину обступили местные жители, уже прилично поддатые, и я смотрел на их лица, утверждаясь в мысли, что не буду снимать картину в документально-реалистической манере. Становилось всё яснее: историю, описанную Володей Гуркиным, надо театрализовать, тем более что изначально она придумана как пьеса. И это решение стало спасением, потому что русская деревня, если это не Кубань и Ставрополье, выглядела убогой и нищей. Думаю, что на сибирских просторах крестьянская жизнь была ещё печальнее, чем на Нечерноземье, во всяком случае пастораль начала 80-х произвела на меня тяжелейшее впечатление.

С такими невесёлыми мыслями мы приехали на Байкал – в красивейшие места, которые прекрасно можно было бы использовать в кино, однако от этой идеи пришлось отказаться: слишком далеко от Москвы, пять часов лёту. Собрать артистов в нужное время в нужном месте было бы невероятно трудно. Искать натуру следовало на приемлемом расстоянии от столицы: максимум – ночной переезд по железной дороге. И тогда я вспомнил свою летнюю практику во время учёбы во ВГИКе, когда жизнь занесла меня в Карелию.

Мой аспирантский статус не позволял проходить практику по разнарядке, и я попросил Никиту Михалкова, чтобы тот устроил меня к брату. Андрон (именно так тогда называли Кончаловского) запускался с «Дворянским гнездом». Я пришёл на «Мосфильм» по протекции, а там как раз случился скандал: снимают с картины директора, суета, неразбериха, и мне было сказано, что пока оформить стажёром не могут, а значит, и зарплаты не будет, правда, пообещали заплатить позже по ставке массовки. Я объяснил, что у меня семья, ребёнок, нужны