Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

пришедшую на «Мосфильм» по объявлению, старшей – выпускницу Школы-студии МХАТ Яну Лисовскую. Долго искали сына, и в конце концов я утвердил Александра Озерова – очень талантливого парня из знаменитого в те годы пародийно-музыкального ансамбля «Бим-Бом». Таким образом, актёров для экспедиции мы отобрали, а Раиса Захаровна в Карелии была не нужна: сцены в доме запланировали снимать позже на «Мосфильме».

Уже из Медвежьегорска отправили Гурченко телеграмму, поздравили её с присвоением звания народной артистки СССР. Окончательного согласия участвовать в картине она не дала, должна была приехать для подробного разговора в экспедицию, по-другому встретиться не получалось из-за съёмок.

Вообще мой опыт свидетельствует, что все эти актёрские рыдания о «зависимой профессии», причитания: «Мы люди подневольные», как правило, враньё. Когда речь идёт о студенте, приглашённом впервые в кино, ещё можно говорить о какой-то зависимости, но чуть поднатаскается – и пошли условия, только и ждёшь подвоха даже от начинающих, а уж о маститых и говорить нечего.

И сразу в Медвежьегорске у нас закавыка: на завтра назначена съёмка, на площадке идёт подготовительная работа, и тут прибегает второй режиссёр и испуганно сообщает: «Озеров не приедет – отказался». Все, разумеется, в панике, я к телефону, рассчитывая уговорить парня из «Бим-Бома», однако мне было сказано: «Извините, мне нужно делать выбор между кино и ансамблем, и я выбираю ансамбль…»

Пришлось вспоминать, кто у нас там ещё пробовался на Лёньку. Был неплохой парень, но, как мне тогда казалось, значительно уступающий главному претенденту. Игоря Ляха еле-еле вызвонили, попросили срочно выехать в Медвежьегорск, и на следующий день он уже был у нас. Правда, случилось непредвиденное: одновременно появился ещё и Озеров, решившийся всё-таки сняться в кино.

Вопрос: как поступить? Я выхожу на площадку, рассказываю группе всю историю и предлагаю: «Давайте определим голосованием, кто будет играть Лёньку». А у нас был замечательный художник, один из самых опытных на «Мосфильме» – Феликс Иванович Ясюкевич, вот он и говорит: «А чего тут голосовать? Которого вызвали вторым и надо оставить… Первый-то отказался…» И я говорю Озерову: «Ну всё, извини, ты сделал свой выбор». А Игорь Лях в итоге попал в десятку – и типаж замечательный, да и вообще здорово сыграл Лёньку.

Гурченко появилась в Медвежьегорске, когда уже вовсю шли съёмки. Я вручил ей огромный букет цветов, поблагодарил, что приехала, стал говорить, как много у неё было замечательных ролей, стал делиться планами, дескать, нужно придумать для вас что-нибудь интересное, новое…

Гораздо позже я с удивлением прочитал в воспоминаниях Гурченко, что я чуть ли не с высокомерием её встретил, сказав: «Вы уже так много всего наиграли… Я даже не представляю, что вы ещё можете…» Не знаю уж, почему она так причудливо представила мои более чем доброжелательные слова – вероятно, хотелось интереснее описать своё участие в фильме, мол, всё начиналось драматично, но она мужественно сказала себе: Люся, стоп, надо терпеть, и в итоге всё закончилось победой. Как бы там ни было, Гурченко, безусловно, украсила наше кино. В Медвежьегорске мы сняли на всякий случай, как она идёт по деревне, направляясь в сторону Васиного дома на разговор с Надей, но этот её проход в фильм не вошёл.

Конечно, ключевым в замысле фильма «Любовь и голуби» стало решение не скрывать театральность происхождения материала. Володя Гуркин – прирождённый драматург, да ещё и поработавший театральным артистом, он писал, ощущая кулисы, сцену, её статичность и границы. Поэтому не стоило дробить без надобности эпизоды, как это обычно делают, приспосабливая пьесу для экрана. Не стоило суетиться в поисках разнообразия натуры – эту сцену у реки, другую в лесу, третью ещё где-нибудь. Для нас двор стал сценической площадкой, и сценичность эта подчёркивалась деревянным настилом – вполне соответствующим традициям деревенской жизни и вместе с тем создающим атмосферу театральности происходящего. Мы пристроили к дому веранду, и она расширила и обогатила съёмочную площадку. Над двором возвышалась построенная нами голубятня, вниз от двора уходил спуск к реке – эти «вертикали» позволяли придумывать интересные мизансцены. Надо сказать, что организованное нами пространство оказалось блестящим кинематографическим решением, о котором я вспоминаю с гордостью. В этой театральной условности совершенно органично смотрелись и глубокий старик дядя Митя, сыгранный 47-летним Юрским, и дряхлая баба Шура в исполнении 38-летней Наташи Теняковой.

Ещё появился у меня замысел, не продуманный, впрочем, в деталях, – каким-то образом использовать в фильме танцы. Я нашёл хорошего хореографа – Гену Абрамова, хотя и не смог точно поставить ему задачу, а просто просил придумать танцевальные номера для героев, рассчитывая, что хореографические находки приведут меня к интересному режиссёрскому решению. В своих зыбких творческих фантазиях я отталкивался от вахтанговского спектакля «Принцесса Турандот». Там были такие вспомогательные персонажи – цанни – группа артистов, которая меняла декорации и разыгрывала короткие немые сцены, показывая зрителю, что он увидит в следующей картине. Что-нибудь в этом ключе мне и хотелось сделать, но замысел был намечен пунктирно и требовал развития.

Параллельно со съёмками артисты репетировали в клубе с хореографом, много чего понапридумывали, но я приходил, смотрел и говорил: «Нет, это не то…» А ещё мы привезли из Петрозаводска самодеятельный танцевальный коллектив – энтузиастов-любителей, которые тоже, вместе с артистами, участвовали в репетициях, но все предлагаемые решения, по-своему интересные, у меня никак не складывались в законченную картину, не связывались с историей, которую мы должны были рассказать. Думаю, я изрядно надоел группе своими мучительными творческими поисками, так что, когда мне пришлось на три дня уехать в Москву отсматривать снятый в экспедиции материал, Феликс Иванович Ясюкевич построил теперь уже известную по фильму танцплощадку на обрыве у реки. Таким образом меня припёрли к стене: ты хотел танцев? – пожалуйста, вот тебе танцевальный ансамбль, артисты, хореограф и танцплощадка, будь добр, режиссируй!.. Это был талантливый ход – меня просто вынудили принять, наконец, решение.

Так выходит, что по прошествии десятилетий актёры вспоминают работу на моих картинах как нечто радостное, чуть ли не лёгким весёлым приключением. Рая Рязанова, например, рассказывает, как мы с Верой заезжали по пути на студию за ней, за Ирой Муравьёвой, и потом, собравшись вместе, дурачились в машине, пели песни, хохотали. Да, артистки действительно могли весело петь в машине по пути на съёмки, но я-то ехал туда в качестве заложника. Эта ситуация абсолютно точно показана в любимейшем моём фильме «8½», когда Мастроянни чуть ли не волоком тащат на съёмочную площадку. Уже давным-давно надо кричать «мотор», а режиссёр упирается, увиливает, потому что не понимает, что снимать – у него нет решения.

О съёмках фильма «Любовь и голуби» артисты вспоминают с ещё большим восторгом. Карельская экспедиция продлилась около месяца, многие приехали туда семьями: Гуркин – с женой Людмилой и маленьким сыном, Юрский и Тенякова взяли с собой десятилетнюю дочь Дашу, Михайлов – сына Костю. Ко мне приехала Юля и замечательно там жила, дружила со всеми, этот месяц у неё одно из самых ярких воспоминаний отрочества, ей было тогда четырнадцать лет.

Выяснилось, что Карелия – настоящий грибной рай. Я вообще-то не грибник, да и кулинарные достоинства этого продукта оцениваю без фанатизма, но коллеги, кажется, всё своё свободное время посвящали сбору, переработке и заготовке грибов. По дороге на съёмку они припадали к окнам машины, высматривая, что там растёт вдоль дороги, восклицая восторженно, когда удавалось заметить какой-нибудь очередной гигантский «белый». По вечерам в гостинице стояло характерное благоухание: грибы чистили, жарили, закатывали в банки, и на фоне этого гастрономического праздника, в который был вовлечён весь коллектив, то и дело возникало мрачное лицо режиссёра, поглощённого тревожными мыслями.

Хотя, конечно, в сравнении с опытом картины «Москва слезам не верит» я чувствовал себя увереннее, да и к тому же у меня не было страха перед артистами, а ведь для многих режиссёров это профессиональное проклятие – бояться актёров, с ужасом ожидать споров на площадке, а потому ненавидеть съёмочный процесс, без которого – какая досада – кино не сделаешь.

В большинстве случаев я знал, чего добиваюсь, или уж во всяком случае чувствовал, когда артист двигался в неверном направлении. Я был уверен, что образ Васи, предложенный и Геной Фроловым в «Современнике», и Юрой Кузнецовым в омском театре нам не подойдёт, что оба варианта неточно согласуются с Надей, которую будет играть Дорошина, но при этом я не представлял, каким же всё-таки должен быть Вася Кузякин. Ещё в Москве, пытаясь найти для образа Васи точное решение, я даже затащил Сашу Михайлова в пивную, но этот способ поиска художественной правды оказался безуспешным. Видимо, надо было идти на Казанский вокзал – там подходящих типажей определённо больше.