Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

Кроме своих: Салтыкова, Нарышкиных и Вяземского, тут толпились и Безбородко со своим первым помощником Морковым, и престарелый генерал Мелиссино, и генерал Тутолмин, похожий на выездного гайдука из богатого дома, и Архаров. Князь Урусов протискивался ближе к спальне Зубова, чтобы первым попасть на глаза.

Шувалов появился позднее. Герцог курляндский, сидящий как раз в Петербурге, всем дающий взятки, ищущий у всех покровительства, попал в первые ряды… Граф Самойлов, из партии Потёмкина, и ещё несколько таких же сановников хотя с недовольными, будирующими минами и колкостями на устах, но явились сюда со всеми…

Зубов или заспался, или нарочно оттягивал свой выход ко всей толпе незваных, но желанных гостей – и теснота быстро увеличивалась от наплыва новых лиц.

Только около 11 часов показался полковник, словно для того, чтобы сделать смотр этому отряду генералов, добровольно пришедших заявить ему о своей готовности служить под его неопытной ещё командой…

Чувство гордости охватило счастливца-выскочку, когда он увидел, какие сливки двора и общества смиренно дожидаются его появления, как они почтительно приветствуют его, отвечая на любезный хозяйский привет.

Но в то же время в душе Зубова, ещё не привычной к этой придворной, удушливой среде, к этой готовности пресмыкаться перед чужим успехом, вдруг загорелось какое-то неожиданное возмущение, чувство гадливости по отношению к тем, кто, позабыв и года, и положение, и старые боевые заслуги, прибежал и столпился гурьбой в приёмных и передних комнатах молодого, безвестного офицера, вчера произведённого в полковники не за особые заслуги, а в знак сердечного расположения всевластной женщины, имеющей право распоряжаться здесь всем и всеми, как пожелает того она сама…

И это неожиданное, невольное чувство преобразило Платона Зубова, ещё вчера тихого и застенчивого, мягкого и осторожного…

Холодным взглядом окинул он толпу. Заговорил небрежно, полупрезрительно, Никто такому превращению не удивился, никто не обиделся…

III

ДАВИД И ГОЛИАФ[146]

В воскресенье, 9 сентября, особенно большая толпа наполняла приёмные покои и обширный круглый зал Таврического дворца.

Хотя все знали, что государыня почувствовала себя нездоровой и приёма не будет, никто не разъезжался, наоборот, как будто по воздуху передалась тревожная весть, и около полудня появились здесь даже лица, редко появляющиеся при дворе.

Многие знали, что за последние дни Екатерина, получив простуду в Казанским соборе на молебствии по случаю успехов русского оружия на суше и на воде, всё время недомогала, но крепилась и даже выезжала в эрмитажные спектакли.[147]

А тут второй день упорно стали толковать, что больной стало хуже. Она не встаёт с постели, почти никого не принимает, разве только с самыми важными докладами.

Только Зубов, как верная сиделка, не отходил от постели своей покровительницы, и брат его Валериан порою сменял его, развлекая своими ребяческими выходками скучающую и недовольную императрицу.

– Всё жалуется, – негромко сообщал Захар графу Строганову, который казался искренно огорчён недугом Екатерины, и Льву Нарышкину, забывшему теперь о своих шутках и каламбурах. – Очень недовольна и собою, и докторами своими, и всеми на свете. Мол, дела столько, а с ней вот такая напасть… А доктора поправить никак не могут… Конечно, от огорчения оно ещё труднее болезнь притушить… Норов нетерпеливый, горячий как был, так и остаётся у неё, у матушки у нашей…

– Ну, а сейчас как? Лучше ей, Захарушка? Или нет? Правду скажи…

– Смею ли я неправду… вашему сиятельству… Лучше, Бог дал. Ночь всю не спала, колики донимали, пусто бы им было! А теперь уснула. Вот и не пускаем никого. Одна Анна Никитишна там. Да графинюшка.

– Браницкая? Больше никого? Только эти?

– Только-с. С вечера поручик Валериан Зубов с Платоном Александрычем сидеть изволили. А потом Платон Александрыч почитай всю ночь остаться изволили с доктором. А потом уж уговорила их матушка, чтобы развеяться поехали… Хоть бы на охоту, мол, на часок, на другой… Ну, выехали оба! Да, поди, долго не наполют.[148] Скоро и назад повёрнут. Только что ослушаться не хотели, чтобы не перечить матушке. Известное дело: больной, что малый…

– Да, да, правда твоя. Так на охоте они… Ну, мы ещё переждём немного. Если проснётся государыня, проведай что и как. И скажи нам…

– Да уж первым делом… Ишь, все как кругом зароились, словно пчёлы перед вылетом… Как она, царица-матушка здорова – всех осияет. Всем тепло и светло. А тут и забродили. Вон и графиня Катерина Романовна пожаловала… «Учёная голова»… То ничем не довольна. Ничто ей не нравится… А тут прискакала… Уж будьте покойны, ваше сиятельство… Вам первым повещу…

Все присутствующие, разбившись на отдельные группки, тоже говорили об одном, один вопрос повторяли на разные лады:

– Как себя чувствует государыня? Лучше ли ей? Отчего так долго спит она и в такое необычное время?..

Вести ловились на лету. Менее церемонные люди перехватывали камер-фрейлин и лакеев, полагая, что от «малых сил» скорее и больше всего можно узнать истину. Когда из покоев фаворита появился Николай Зубов с князем Александром Александровичем Вяземским, их обступили и буквально стиснули со всех сторон.

– Право, мы сами не знаем ничего! Я жду брата. Он скоро должен приехать… – откланиваясь на любезные низкие поклоны, отдавая рукопожатия, проговорил наконец Николай Зубов громко, так, чтобы могли слышать стоящие в конце толпы.

Ряды поредели.

Разочарованные, недоверчиво пожимая плечами, молодые и старые куртизаны,[149] заслуженные сановники и генералы отошли и стали искать глазами, к кому бы ещё обратиться. Не выходит ли из покоев государыни Роджерсон или наконец какая-нибудь из камер-юнгфер, которую любопытство выманит сюда поглядеть на блестящее сборище, ведущее себя на этот раз совершенно необычным образом.

Около часа дня появился Безбородко в сопровождении своей «правой руки» по иностранным делам – Аркадия Иваныча Моркова.

С лицом, изрытым оспой, некрасивый, худой, секретарь являл прямую противоположность «хохлу» и напоминал пёструю, хищную щуку, особенно беспокойным взглядом острых небольших глаз.

А Безбородко со своей упитанной фигурой, с одутловатым, сейчас особенно сонным и усталым лицом вследствие бурно проведённой ночи, походил на большого сома, выброшенного из воды и чувствующего удушье в несродной ему, воздушной стихии. И всё же Безбородко не хуже своего юркого секретаря разглядел всё и всех кругом, поздоровался на несколько ладов с различными людьми, которые попадались ему по пути, сообразно их рангу или своей личной близости к ним.

– Смотри, и Николаша-милаша здесь с будущим тестюшкой, – осторожно толкая локтем Моркова, буркнул Безбородко, когда они завидели Вяземского и Николая Зубова, сидящих в углу и о чём-то толкующих.

– Обхаживают друг друга. Старик чает найти лишнюю защиту и покрышку для своих плутней… А другой думает, что с уродом Парашей клад получит от тестя-хапуна. Как бы оба не ожглися один на другом… Помяните моё слово, граф…

– Помяни моих два, Иваныч: крепко засели эти «зубки» в нашей пасти… Много пережуют, перемелют… Уж у меня на это есть нюх. Сначала и я думал: забава на неделю, на две этот молодчик с братцем его, с мальчишечкой, с херувимчиком вербным. А теперь вижу… Как бы новичок и старым дорогу не перешёл, даже тому же князю светлейшему.

– Поди, ваше сиятельство, жалеть о том не станете? Место чище станет, просторнее будет. А вам этих господ бояться нечего…

– Ну, мне! Я своей головой да горбом дела вершу, служу моей матушке и государству… А не ногами фортуну нагоню, пехтурой[150] в храм Славы иду… Мне это не для чего, и такие фрукты для меня – тьфу!

– Ну, конечно, вы сами знаете…

– А всё-таки досадно!.. Куда конь с копытом, туда и…

– Рак с клешнёй… Почитание моё свидетельствую графу всенижайшее… Вестимо, раку надо раком пятиться, садиться под кочку – переспать ночку, а не на бугорок ползти… Да о ком это вы, ваше сиятельство?

Князь Голицын, прозванный «Зайчиком», любезно раскланялся и ждал ответа, подойдя к беседующим.

Сейчас же присоединился к группе граф Салтыков со своим костыльком, в мягких штиблетах, и Чертков, постоянный карточный партнёр Екатерины.

– О ком это я говорил? – вопросом на вопрос отозвался по привычке медлительный «хохол». – Да про шведов, конечно же, не про кого иного… У нас при дворе никто раком не ползёт, не пятится. Всё грудь вперёд! А шведы стали было задаваться. Вот мы им и прописали… Нынче, слышно, и принц сам пожаловал, чтобы матушке доложить, как и что там, про дело про морское, каковое 13 августа нам Бог на радость послал.

– Да, да… Взмылили мы треклятых забияк, – своим резким тоном и обычной грубоватой манерой заметил Чертков, – не сунутся, леший бы им и два водяника в зубы! Одно жаль: немцу пришлось такую славную баталию для матушки выиграть… Словно своих, русских генералов мало?..