Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

Зубов всегда находился рядом, не особенно близко, но и не так далеко, как бы полагалось караульному ротмистру.

Все смотрели. Некоторые пожимали плечами. Придворные из партии Потёмкина и Безбородко высказывали самые неблагоприятные для новичка предположения, называя его эфемеридой,[142] мотыльком-подёнкой и пр.

– Не ночной ли это бражник – мёртвая голова, что живёт дольше всех жуков и других сверчков запечных? – пошутил как-то Лев Нарышкин, услыхав прорицания и толки, недружелюбные для Зубова.

Окружающие значительно переглядывались, убедившись, что дело серьёзнее, чем предполагали многие. И снова стали повторять анекдот про Орлова и Потёмкина, который был пущен в их бытность.

– Представьте, какой забавный случай, – говорили у Дашковой и в других гостиных, где особенно интересовались домашней жизнью Екатерины, – они встретились во вторник на лестнице. Мамонов сходит в коляску, а Зубов подымается. Сошлись, раскланялись. Зубов так мягко, знаете, вежливенько, так по-лисьему, как он всегда, спрашивает: «Что новенького, ваше сиятельство, слыхать нынче во дворце?»… А тот повёл презрительно глазами и говорит: «Нового ничего… Разве вот только: вы подыметесь – я опускаюсь…» Засмеялся и дальше идёт. Тот так и остался с носом.

Но все признали, что Зубов «подымется» по дворцовой лестнице, и очень быстро. Тем более это казалось неожиданным, что никто почти не знал, чья рука выдвинула эту новую марионетку на первый план дворцовой сцены.

Салтыков слушал толки, поводил остреньким носом своим и хитро посмеивался.

1 июля состоялась свадьба Мамонова и Щербатовой.

Государыня сама убирала бриллиантами голову своей фрейлине, как это бывало обычно. Гостей, по желанию графа, приглашено было очень мало…

Свадебный вечер прошёл довольно грустно, хотя новобрачному выдали наличными сто тысяч рублей и данную[143] на три тысячи душ – поистине царский свадебный подарок. Он был особенно ценен потому, что война истощила все средства и казна почти пустовала…

В полночь молодые выехали в Москву для свидания с родителями графа Мамонова. На прощание пролито было немало слёз, вырывались просьбы о прощении и забвении прошлого, дурного, конечно, не хорошего…

Через день Зубов перебрался в помещение, прежде занимаемое Мамоновым. Только старый фаворит пользовался двумя этажами. Новому предоставлен был пока один нижний.

В тот же день он получил рескрипт[144] о назначении своём флигель-адъютантом в чине полковника гвардии.

Захар, передав бумагу, указал Зубову на письменный стол великолепной работы, стоящий в кабинете нового фаворита:

– Заглянули бы сюда, ваше превосходительство… Может, ещё что найдёте хорошенькое?

И вышел, добродушно посмеиваясь.

Зубов сделал быстрое движение к столу, но удержался, дал уйти Зотову и обратился к брату своему Валериану, юноше лет девятнадцати, красавцу, стройному, но совсем ребёнку на вид, которого выписал сюда, чтобы поделиться нежданной удачей и счастием.

– Это, должно быть, обычный подарок, на зубок… Знаешь сколько?

– Сто тысяч всегда кладётся, – живо отозвался хорошо осведомлённый юноша, – у нас уже все порядки известны в этом доме. Открой скорей, поглядим. Интересно: золотом или ассигнациями?..

– Разумеется, золотом, – раскрыв ящик, радостно заявил Платон. – Смотри… Не стоит пересчитывать. Тут написано везде на свёртках. Смотри…

Быстро разрывая бумажные оболочки, Платон сыпал золотые монеты в ящик стола. Скоро он весь был полон. Нижняя доска погнулась от тяжести, грозила выпасть.

И на столе ещё лежали неразвёрнутые столбики, по пятисот рублей каждый.

Пачка ассигнаций, тоже запечатанная, с надписью «25 000», пополняла счёт.

С красными, возбуждёнными, ликующими лицами, с глазами, сверкающими и радостными, оба брата посмотрели друг на друга.

– Эта фортунища, брат! – воскликнул Валериан. – Во сне не снилось. Вот бы старика нашего сюда! Он с ума бы сошёл. Любит эти штучки… Ха-ха-ха!.. Хорошие они…

И мальчик, погрузив руки в груду золота, подбрасывал осторожно монеты, прислушиваясь к весёлому их звону, откликаясь ему молодым, восторженным смехом.

Платон что-то соображал.

– Слушай, – сказал он быстро, – бери себе, сколько надо, на расходы… Есть кошелёк? Насыпай… Остальное свези в банк, положи на моё имя. Оставь тут тысяч пять. И ассигнациями захвати две тысячи… По дороге у Завулона возьмёшь часы. Он знает… Я приглядел их для Нарышкиной. Вот чёрт-баба. Она много мне помогла… Там я двое часов смотрел. Есть подороже, на три с половиной тысячи. Тех не бери. Пока и за две тысячи с неё довольно. Будет что дальше, так я ей ещё поднесу… Стоит того… Знаешь, я тебе расскажу… Потом… Не здесь, не сейчас… Поезжай… Я прикажу, тебе это сложат в саквояж… Подожди… Смотри не оброни дорогой чего… Смотри… Я пошлю двух солдат с тобой из караула… Сам прикажи… Теперь ты будешь на моё место начальником караула. Я просил государыню. Она хочет познакомиться, видеть тебя… Оставь, не души меня… Ты – брат. Значит, я могу надеяться, что и от тебя увижу всякую помощь, если понадобится… Ступай же, сделай… Мне теперь без разрешения государыни никуда выезжать и выходить нельзя, ты знаешь…

– Да уж… Клетка чудесная… Но крепко припёрта. Мы знаем… Не беспокойся. Я всё сделаю. Я уж не мальчик А за назначение… как и благодарить тебя! Милый… Иду… бегу…

* * *

В тот же день, в среду вечером, была обычная игра в покоях государыни.

Граф Строганов, генерал Архаров, граф Штакельберг и Чертков составляли обычную партию Екатерины; Шувалова, Протасова, Нарышкина, графиня Брюс и Потоцкая играли за другим столом. Дежурные камер-юнкеры развлекали фрейлин, которые с удовольствием променяли бы эти покои на простор и прохладу дремлющего парка и ароматных цветников.

В раскрытые окна доносился запах зацветающих лип. Платон Зубов в первый раз сидел тут в новеньком мундире с флигель-адъютантскими шнурами, доставленном ему утром вместе с назначением.

Он то подсаживался к столу Екатерины, которая каждый раз ласково заговаривала с ним, то бродил по комнатам, говорил с Валерианом, тоже приглашённым сюда, слушал шутки Льва Нарышкина и сдержанно смеялся, разговаривал с Салтыковым и Шуваловым, с Вяземским, с некоторыми пожилыми статс-дамами, искусно обходя юных фрейлин, которые уже сделали его предметом своего открытого, наивного обожания.

Зубов чувствовал, что взгляд Екатерины неотступно следит за ним. Не слыша, она слышит, угадывает все его речи, волнуется вместе с ним этим дебютом её нового любимца среди первых лиц двора, в кружке самых близких к ней людей…

Очевидно, дело шло гладко, и им были довольны. Всё любезнее и приветливее становились слова и взоры государыни, когда он подходил к её столу.

Салтыков весь сиял, блестел, как новая медная монета. Но из осторожности держался довольно чопорно и официально с новым фаворитом, своим ставленником. Старый хитрец решил, что Екатерина не должна знать об его близком участии в деле нового выбора её неугомонного сердца.

Быстро стрелка дошла до 10 часов. Екатерина встала, простилась со всеми и, опираясь на руку своего нового «флигель-адъютанта», ушла во внутренние покои.

Этим совместным удалением как бы официально был представлен двору и всему заинтересованному миру новый фаворит Екатерины, полковник Платон Зубов.

Мир не мог не заинтересоваться вопросом, кто заменит у трона «место» графа Дмитриева-Мамонова.

И враги и друзья знали, что государыня стремится не только к личным радостям, но в каждом новом избраннике старается «воспитать» полезного слугу себе и родине.

Служить Екатерине значило иметь в руках нити очень сложных и важных дел, близких как внутренней, так и внешней жизни и деятельности целой России.

Везде только и толков было о том, примет ли новый курс обычное направление государственных дел, или всё останется по-старому, на время, по крайней мере? – пока «новичок» не приобретёт нового навыка, не попадёт в руки какой-нибудь партии или не создаст свою, особую от всех, значительную и сильную «конъюнктуру»?..

На другое же утро передняя, приёмная и ещё два покоя на половине Зубова были переполнены с утра разным народом, явившимся, по старому обычаю, на поклон к новому баловню судьбы, к признанному фавориту, временщику, как называли по-русски этих баловней.

Прискакали люди, когда-либо знавшие ротмистра и полагающие, что их доброе отношение в прежнюю пору принесёт теперь богатые плоды. Явились просители и льстецы, ищущие, перед кем склониться в раболепной позе… Не поленились и первые тузы империи явиться в полном параде с орденами и лентами, чтобы уверить в своей «аттенции»[145] и всеконечном почитании восходящее на дворцовом горизонте новое светило…

Кроме своих: Салтыкова, Нарышкиных и Вяземского, тут толпились и Безбородко со своим первым помощником Морковым, и престарелый генерал Мелиссино, и генерал Тутолмин, похожий на выездного гайдука из богатого дома, и Архаров. Князь Урусов протискивался ближе к спальне Зубова, чтобы первым попасть на глаза.