Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Чтобы закрыть наконец разногласия между материализмом и агностицизмом, я хотел бы сказать, что происходит. Материалист должен согласиться с тем, что человек не создавался той с целью, чтобы он мог познать абсолютно все, а появился в результате естественного отбора на оптимальную приспособляемость в пределах относительно малочисленной группы параметров, среди которых фактора селекции (300 тысяч лет назад) на «исследование сущности мезонов» не было. После чего оказалось, что дальновидность мозга как преобразователя информации, необходимая для преодоления ситуаций типа «рисование сцен охоты на мамонтов», уже достаточна для построения цивилизации с космическими ракетами включительно. Это, разумеется, очень утешительно, но из этого по-прежнему не следует, что человек может точно познать все виды возможных закономерностей, какие только имеются в Космосе. В книге я высказал мнение, что человек будет должен построить между собой и Природой ряд «усилителей интеллекта», чтобы так поднять ими задачи, с которыми его интеллект не справится, как подъемником лебедки поднимает грузы, с которыми не могут справиться его мышцы. В этом, и только в этом смысле мы можем рассчитывать на то, что познаем «все», и мне кажется, что для агностика я таким образом проявил просто бездонный познавательный оптимизм. Однако же, как это ни странно, материалиста и это не удовлетворяет! Он считает, что человек еще должен все понять в смысле получения «объяснений», в смысле «понимания сущности явлений» таких, которые будут освоены во всей своей огромнейшей сложности только усилителем «n -ой степени», может быть таким же большим, как Луна[197]. Итак, возможно, понадобится пятьдесят лет только для выслушивания теории, созданной этим усилителем? Материалист уверен, как видно, что каждую теорию в любое время удастся сократить до настолько простой формы, что человек сможет ее «понять» в смысле «объяснения» «сущности» определенных явлений. Однако такая сокращаемость является исследовательским постулатом, а не догматом веры. Я часто спрашивал людей, считающихся материалистами, откуда эта их уверенность, что человек всегда сможет «сам» овладеть всем умственно? Они говорили что-то о материи, из которой построен наш мозг, такой же как та, которую он изучает, но мозг курицы тоже из той самой материи. Мне кажется, что между формулировками «сокращаем, пока удается!» и «наверняка всегда будет можно сокращать» такая же разница, как между позицией ученого-эмпирика и фидеиста. Материализм столь безотносительно «познавательно оптимистический» также сильно пахнет антропоцентризмом. И не для того Бог был низвергнут с пьедестала, чтобы поставить туда человека и вдобавок одарить его аналогичными атрибутами. Представленную конкретно в «Сумме» картину «выращивания информации» я защищать и не думаю. Захватывающей показалась мне попросту идея подражания деятельности эволюции как большой системы, которая абсолютно «бездумно» собирает информацию, селекционирует с точки зрения полезности, преобразует, запоминает и передает. Остальное является, возможно, бредом, не стоящим даже капли милосердия, а если стоящим вообще чего-то, то это рассуждения: не удастся ли преобразовать всю эту концепцию в более разумную версию.

Добавлю, что насколько я слышал, Эшби в последнее время отошел от концепции усиления разумности в ее «сильной» версии, которая основана на тезисе, что «селекция является всем», зато сами «мысли» являются ничем, если можно их производить гектарами даже генератором шумов. Возможно потому, что я уважаю Эшби, я не хотел в книге критиковать это спекулятивное рассуждение, но мне казалось, что основная трудность была не столько устранена, сколько передвинута «на одно место дальше». Не сидит ли именно в центре этого усилителя какой-то демон, кузен максвелловского, то есть не происходит ли так, что весь труд «созидания теории» перекладывается с «генератора идей» на их селектор? Ибо если генератор не должен быть «мудрым», то, в свою очередь, неимоверно мудрым должен быть тот, второй – а из-за этого дело не сдвигается с места ни на волос.

Что касается кризиса математики, то здесь г. Мейбаум неправильно меня понял. Речь шла даже не о том, что с определенным явлением математика вообще не справится – т.е. любая математика, – сколько о том, чтобы математику, понимаемую как систему формальных операций, заменить «естественной математикой» мозга жабы или попросту атома – именно этому должно, в частности, служить «выращивание информации». Эту идею в виде шутки можно найти у Инфельда, рассказывающего, что когда однажды они вместе с Эйнштейном бились над нахождением интеграла, тот сказал: «У Господа Бога нет наших проблем – он интегрирует эмпирически!». Быть может, идею такого «эмпирического интегрирования» никогда не удастся осуществить, но она соблазнительна, и это лучше, чем perpetuum mobile, поскольку ее не запрещают никакие физические законы.

Чтобы завершить это отступление: опасаюсь, что тотальное фиаско всяческих попыток «усиления интеллекта» или «автоматизации информационных трансформаций» на креативном уровне (в смысле индуктивного созидания новых теорий) весьма четко объяснило бы захватывающее нас в настоящее время silentium Universi. Ибо окажется, что помешал на каком-то отрезке пути развития интеллектуальный барьер. Какой-нибудь непреодолимый барьер на нашем пути вовсе бы меня не удивил. В свою очередь, действительно оказалось, что хватило энергетических запасов, чтобы перейти от угля к атому, что смоделированный земными условиями человеческий организм может одолеть не только условия космического пространства, но и перегрузки, неизбежные во время преодоления гравитации, однако можно ли принять такие факты за нечто иное, чем счастливое стечение обстоятельств? Альтернативой все же является только гипотеза некоей Высшей Благосклонности!

5. Мне действительно стыдно, что так немного могу сказать относительно высказывания г-жи Эйлштейн, которая разные мои интуитивные прозрения и сплав понятий вывела на чистую воду. Уже сам факт, что моя книга могла оказаться толчком к столь скрупулезному рассмотрению, принес мне большое удовлетворение. Замечу, что «тавтологическая онтология» была шуткой, когда и я дошел до того, что для изучения старой подметки – чтобы извлечь из нее всяческое знание – оказались бы необходимы беватроны, гигатроны и космотроны, кроме того, всегда происходит двусторонняя связь (подметка саму себя не узнает никогда, это точно, и хотя эта аксиома тривиальна, приятно осознать, что существуют и такие, которых отличает действительно всеобщее согласие), и значит, кроме подметки, мы имеем еще мозговой, «второй кусок» материи, а если мы имеем его, значит implicite имеем уже целую цивилизацию, которая допрограммировала своих ученых... Поэтому я не пытался развивать эту проблему.

На очереди проблема «заключения в раю». Г-жа Эйлштейн допускает, что в моих чисто литературных произведениях я обошел молчанием картину Земли и перенес группы исследователей туда, где в конфликтных ситуациях они могли бы проявлять вечные человеческие добродетели самоотверженности, героизма и т.д., поскольку на Земле в это время уже «слишком хорошо», то есть наступило тотальное и даже чрезмерное удовлетворение человеческих потребностей, ликвидирующее вместе с тем всяческие требования, которые выдвигает коллектив личности и вызывающее совершенный маразм; когда все можно иметь, значит все «слишком легко», а такое отсутствие направленных мотивационных усилий, которые формируют и вырабатывают характер личности, может проявляться только при исчезновении всяческих общих стремлений. Одним словом, совершенный гомеостаз, совершенная стабилизация являются полным застоем. Все же эта проблема имеет два аспекта: литературный, т.е. художественный, и эмпирический. Известно, что ситуации, лишенные явной динамической структуры и имеющие – в отношении «переживаемого» – характер точных «состояний» (например, состояние экстаза), литературно просто не «фотогеничны». Представим себе какой-либо коллектив, который приобрел, в совокупном рассмотрении, характер совершенного механизма, все там идет как в часах и, неважно каким способом, все там абсолютно «счастливы». При этом господствует полная опосредованность в том смысле, что «динамический путь» каждой личности является типичным для «пути» коллектива как системы. Так вот, литература там невозможна, по крайней мере, такая, которую мы знаем и можем себе представить, поскольку каждое произведение давало бы ноль информации (если все переживают абсолютно то же самое и в совершенно тождественных ситуациях). Значит, если бы даже «фелицитометр»[198], приложенный к планете, показал некую кульминацию всерадости и всеблагосостояния, для литературы, повторяю, там попросту нет поля для деятельности. Эта крайность скорее всего неправдоподобна, но я имел в виду только представление того, что констатация «литература здесь невозможна» вовсе не должна совпадать с констатацией «людям здесь очень плохо, потому что им слишком хорошо». Теперь аспект «прогнозный», или же проще – предметный. Речь идет о «сложности бытия», высказанной как антидот «чрезмерного всеоблегчения» жизни. У меня есть чувство, что каждый коллектив, входящий в состояние «чрезмерного удовлетворения потребностей», абсолютно «непроизвольно» защищается от «уравниловки» и начинает создавать себе различные ритуалы, соревнования, церемонии, «усложняющие бытие» таким образом, что группа индивидуумов подвергается расслоению и структурированию. Более явно это происходит тогда, когда мы имеем ситуацию отчуждения от процессов, делающих человека как-то ответственным перед коллективом, например, за результаты труда. Моделью здесь может быть почти любой правящий двор из различных исторических эпох. Материальные потребности придворных удовлетворены «чрезмерно», ничего – в «продуктивном» смысле – эти вельможи не делают, главным занятием являются интриги, приобретение господской милости, и это может иметь характер полностью «иррациональный» в том смысле, что этой милостью даже реально не удастся воспользоваться, что это какие-то титулы, не дающие никаких прав, какие-то полностью фиктивные звания и т.д. При этом происходят действия «положительные» и «отрицательные» (возвышение или сталкивание вниз других по шкале коллективно принятых ценностей). При этом данная группа имеет собственную систему ценностей (положение имущественное, генеалогическое, эротическое), индивидуальная же важность переживаний безусловна психологически и условна при сравнении разных групп (их систем) друг с другом (можно впасть в отчаяние и даже совершить самоубийство, ибо самый близкий человек попал в руки палача или не досталось приглашения на бал). Итак, похоже на то, что есть какая-то элементарная система (в условиях «конфигурационного» или «фазового» пространства) удовлетворения естественных (физиологических) потребностей и кроме того уже обусловленные функционально групповыми ситуациями системы «производные», как бы «параллельные», выше и выше от того «экзистенциального нуля»: есть надо обязательно и этим никто не похвастается, но есть омаров, это более «возвышенно», чем есть вареники и т.п. Можно это выразить еще и так: человек обладает четким, обусловленным биологической конституцией, «потенциалом реагирования» (из немецкого: abreagieren) – и старается как-то его «осуществить», «выжить» в таких конкретных формах, в которых ему это позволяют нормы его группы.