Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Тем не менее определенные теории, уже устаревшие, недвусмысленно проявили свою феноменологическую природу. На чем она основана? Такая теория является информационным «островком», указывает инвариант некоторого класса явлений, но ничего более, то есть мы никуда не можем перейти из этого места – присоединить его к просторному материку уже соединенных теорий. Только когда удастся присоединить теорию к этому материку науки, благодаря переименовывающей трансформации или благодаря введению новых «существований» (в оккамовском понимании), мы сможем ее принять как объясняющую. Таким образом, речь идет о том, чтобы было возможно кружение информации по всем теоретическим лабиринтам здания науки, чтобы мы могли, например, один вид энергии заменять другим, переходить от сингулярных до плюральных понятий, от микро– до макромеханики, без совершения математикой акробатических штучек, о которых мы знаем, что они служат не для объяснения действительности, а только для объяснения выходок теории, из которой следуют необычности, вроде бесконечного электрона. И только когда становится возможным такое кружение, так что мы можем к присоединенной Новой Земле применять освященные законы сохранения, мы удовлетворены.

О том, каковы последствия внедрения теории в теоретическое здание науки, отлично свидетельствует история, разыгрывающаяся в настоящее время. Вал Фитч и Дж. У. Кронин в прошлом году установили, что нейтральный K02 -мезон иногда распадается на два П -мезона вместо трех П -мезонов, чего требует закон сохранения комбинированной четности. Итак, примирить с открытием этот закон, а также такой тип распада K02 -мезона можно или путем отказа от закона обратимости хода времени (ибо для всех известных проявлений действия сил – ядерных, электромагнетических, слабых влияний и гравитации, время «не имеет стрелок», а значит в принципе обратимо), или путем требования существования нового вида силы. Эта сила вызывала бы именно такой распад K02 -мезона, какой они обнаружили. Поэтому речь шла о том, пожертвовать ли одним из старых законов сохранения или же ввести новое «бытие» (в оккамовском смысле). Большинство физиков решается на введение этого нового «бытия», новой, пятой по очереди, силы, которая была бы слабейшей из известных (слабее гравитации). Эта сила имела бы два знака, один для материи, второй – для антиматерии. На этом примере видно, при каких обстоятельствах, а также каким образом вводится понятие новой «силы» в сферу физических теорий. «Силой» в таком понимании является фактор, способствующий тому, что определенное явление происходит иначе, чем этого ожидали – на почве принятых уже и освященных законов сохранения.

Проблему можно представить и так. Теории являются инвариантами определенных классов явлений, представленными связями таких «существований», как «естественный отбор» с «мутациями» или «квантов» с «излучением». Таким образом, не происходит так, чтобы инварианты, в свою очередь, создавали класс, имеющий свой, высшего порядка, инвариант и так ad infinitum[195] вплоть до «гностической кульминации» или «ультимативной формулы Космоса». Так примитивно эйнштейновский Господь Бог за дело не брался. Несмотря на это, такие инварианты находятся в абсолютно определенных отношениях друг к другу, причем мы стараемся эти их связи сделать однозначными, и именно это является внедрением новой теории в здание уже существующих. Вопрос о «объективном существовании» инвариантов можно интерпретировать по-разному. Так, например: «Каждый ли, кто проводит те или иные эмпирические исследования, а также использует те или иные эвристические гипотезы, откроет существование квантов?». Нет ничего проще, как перевести этот вопрос в чистую тавтологию («Каждый ли, кто кладет яблоко в ящик стола, найдет его в нем, когда ящик выдвинет?»). Речь идет о том, дает ли объективная действительность привилегии точным эвристическим гипотезам или же можно приспосабливать к ней самые разные? Все же несомненно, что она тогда даст привилегии, когда тот, кто разрабатывает теорию, уже что-либо знает, а ведь ученый знает не что-либо, а целое множество вещей (в том смысле, что его базой является здание уже построенной науки). А если он ничего не знает, тогда вообще нельзя теоретизировать. Но это похоже на уклончивый ответ. Мы твердо спрашиваем: «Является ли формула E = mc2 подтверждением объективной связи явлений?» Все же да, но в рамках точного раздела физики. Образно: что-то в ящике стола есть наверняка. Если мы откроем ящик ключом А, то найдем яблоко, если ключом В – грушу, если С – ананас. И если мы спросим о том, какие будут практические, эмпирические последствия «открытия ящика любым из ключей, которые подходят к замку», ответ прозвучит: «как „пища“ для эмпирических действий, любой из найденных в ящике „фруктов“ будет иметь ценность (информационно) тем более приближенную к другим, чем больше были похожи друг на друга ключи». Итак, опять субъективизм? Нет, поскольку это все частичные образы. Эмпирические результаты двух физик тем более друг на друга похожи, чем дольше эти физики развивались, т.е. чем шире линии раздела важности их теорий. Тогда можно уже говорить об аппроксимации физик, которые «с разных сторон» (выходных состояний) подходят к одному и тому же миру. Но тем меньше будут похожи эти физики, чем меньше будут сравнивать их «фрагменты теории».

Каким образом мы узнаем новый район города, в котором не были много лет, который так вырос за время нашего отсутствия? На феноменологическом этапе нам говорят: «садитесь, пожалуйста, в автобус номер такой или такой, и считайте про себя остановки „раз, два, три“ вплоть до восемнадцатой – тогда выходите, и это уже будет рынок». Но мы хотели бы знать, каким образом можно добраться до этого рынка с разных сторон, окольным путем или коротким, напрямик, и почему в новом районе чувствуется запах воды, и почему ветры дуют чаще с запада и т.д. Мы начинаем прогулки, пока не узнаем топологию района и его возможных соединений (улиц) с известным до этого городом, ориентируемся, что находится он на берегу реки, известной нам из других источников, отсюда эта вода и т.п. И, следовательно, если изолированное знание можно внедрить в здание испытанной конструкции, или, чтобы быть «модным», если можно достичь соответствующей связи «выходов» и «входов» новой теории с совокупностью полученной информации, мы получим «объяснение». Разумеется, если бы кто-то непременно захотел, то можно согласиться с тем, что даже с завязанными глазами он попадет из района Белан на площадь Конституции, узнав «суть» (топологическую) Варшавы. Не знаю, однако, чем такое утверждение отличается от утверждения, что он просто отлично ориентируется в Варшаве. Г. Мейбаум спрашивает, «почему просто не принять, что мезоны именно такие, как это принимает современная наука, а странность частиц является параметром таким же реальным, как масса или температура?». Что касается этой температуры... Представляю себе мину моего профессора физики, если бы он встал сегодня из гроба; разумеется, его первый вопрос касался бы именно физики. Он бы спрашивал, как там с гравитацией, с температурой? «Итак, разумеется, температура – ответил бы я – конечно, в принципе ничего не изменилось... только существуют теперь температуры ниже абсолютного нуля, и эти температуры необычайно высокие; к ним переходят через бесконечность». Я опасаюсь, что мой профессор был бы одним из наиболее потрясенных людей на свете. Что-то в понятиях изменилось, чаще всего их суть в связи с расширением области применения. А значит, идет ли речь только о том, чтобы установить, что не изменяются названия, как «пустые шкуры», которые заполняет то и дело новое содержание? Сравнивая с экзистенциальной точки зрения бактерии с мезонами, г. Мейбаум облегчил мне задачу. Как известно, существуют также виртуальные мезоны, которые с точки зрения физика являются такими же добропорядочными частицами, как обычные мезоны, а отличаются тем, что их никто никогда не увидит, по той простой и абсолютно достаточной причине, что они нарушают закон сохранения (энергии), но делают это так быстро, что не нарушают его. Эти занимательные частицы, которые были введены именно как ненаблюдаемые, очень помогли теории, которая получила возможность прогнозирования в неплохом диапазоне. Определение разницы между обменом таких частиц с заменой души умершего между двумя львами является неплохой задачей для семинара по эпистемологии. Обе теории «объясняют», но только первая имеет возможность прогнозирования. Вторая позволяет только объяснение ex post[196], и потому не является эмпирической теорией. Сегодня верится в виртуальность, хоть я не знаю, что это значит, кроме согласия на выполнение точных операций на бумаге, карандашом, и в беватроне, приборами. Есть еще такое заблуждение, что теорию можно каким-то образом соединить с другими. Предположим, что благодаря введению виртуальности, можно будет строить квантолеты. Эти прекрасные корабли будут существовать как можно более объективно, но получится ли из этого аналогичная объективность виртуальных частиц? Существовал ли когда-либо атом Резерфорда – Бора с ядром-солнышком и планетами-электронами? А ведь если бы мы разговаривали лет сорок назад, г. Мейбаум строго бы требовал, чтобы я поверил в его «объективность». Почему можно высказываться об объективности существования сегодняшней физики, а вчерашней нельзя? Чем одна физика отличается от другой? Г. Мейбаум считает, что конструктор замучен «перманентной революцией», господствующей в физике, и «отдыхает» в философском субъективизме. Я догадываюсь, что г. Мейбаум рассчитывает на конец революции, после которого придет определение, уже точное, таких действительно объективных микрофизических существований. Так ведет себя муж неверной жены, который принимает ее приключения за «исключительную ситуацию» и не может дождаться возвращения «верности как нормы». А может с тех пор нормой будет «неверность»? Тридцать лет мы слышим, что «вот-вот» появится теория, которая для физики элементарных частиц будет тем, чем для химии является таблица Менделеева, но что-то ее не видно. Революция более глубокая, чем это может показаться. Я много говорю об этом, поскольку хотел бы быть правильно понятым. Я вовсе не являюсь «шаденфрейдистом» и не считаюсь агностиком. Однако я лично хотел бы, чтобы удалось достичь такого четкого интегрирования физики, о котором специалисты давно мечтают. Тем не менее ситуация следующая: если поочередно используемые теории сменяются медленно, предположим, во временной шкале это более менее равно длине жизни или скорее активности отдельного поколения физиков, тезисы об «объективном» существовании – то есть совершенно тождественном с существованием, например, слона – обозначений различных операционных понятий представляются весьма вероятными. Впрочем, это также и удобно. Трудно говорить постоянно «этот комплекс взаимосвязанных переменных (плюс гипотеза коллег Икса и Ипсилона), называемый гравитоном, сохраняется так и так». Далее удобней говорить просто «гравитон». Однако, когда темп изменений возрастает и когда возникает ситуация сосуществования теорий, каждая из которых объясняет явления не только в определенном разделе параметров, но и с точки зрения четких аспектов, присущих только этому явлению (случай комплементарности) и когда такая ситуация длится очень долго, то именно материалист, который безусловно добивается «существований объективных раз и навсегда», придет в отчаяние, а не так называемый «агностик», который будет его утешать, говоря: «посмотри, мы действительно не знаем, существуют ли новые „супероны“ объективно, но благодаря их внедрению удалось привести в движение водородно-гелиевые реакторы, и мы имеем электричество даром». То есть вчерашние «объяснения» сегодня являются неправдой. Зато вчерашние неточные прогнозы вчерашней теории и далее являются неточными прогнозами, и при этом мы имеем новую теорию, которая точнее предсказывает.