Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

и даже расписки все потерялись.

Расписки были подписаны Богом. В них говорилось, что, не исполнив обещание Рая, Царства Божия на Земле, Он обязуется вернуть мужчинам и женщинам все установленные активы: всех зверей в полях, всех птиц на небесах. Хитрость заключалась в том, что сами мужчины и женщины не были никак установлены, как хозяева творения, они не могли быть хозяевами самих себя. Следуя логике тех, кто воспринимал нападение на Нотр-Дам не как преходящий скандал, а как брешь в остановившемся времени, это означало, что Бог являлся всего лишь должником с умелым адвокатом: Иисусом Христом, эсквайром.

Те же расписки, что не затерялись, были сожжены вместе с теми, кто пытался их обналичить. Гностическое откровение, что Бог может полностью проявиться в людях, что люди могут быть богом, что земная жизнь может стать райской, что рай вполне может наступить на Земле, было отброшено в подполье. Но там это откровение подверглось настолько сильному давлению, что когда оно снова для некоторых обнаружит своё существование, оно будет способно превращать жест в знамение, шутку в бомбу.

Основополагающий принцип Братства Свободного Духа никогда не был полностью заглушен. В Средние века это была идея о том, что власть церкви может обрушиться, если усилить мистическую составляющую, содержащуюся в ней изначально. В современном мире это была идея, что маленькая группа, вроде Леттристского интернационала, может сокрушить светскую власть, если усилить мистицизм, тайно содержащийся в области мирского, — мистицизм, теперь запечатлевшийся в потребительских товарах и репрезентациях, в деньгах и искусстве и вышедший за пределы церкви. В начале 1950-х это была свобода доказывать, что общество являлось лишь конструктом, а судьба только надувательством, что новый мир был не менее подходящ, чем старый, — что в нужную погоду, при нужном освещении, с нужными словами, с нужными актёрами, в нужном театре вся общественная жизнь, всякое учреждение и любой обычай могли обрушиться быстро и окончательно, подобно империям, восхваляемым историческими книгами.

Йоханнес Баадер, ок. 1919

Братья Свободного Духа, писал Норман Кон в книге, известной ситуационистам как “Fanatiques de l’apocalypse”, …не были революционерами социального толка и не находили своих последователей среди бурных масс городской бедноты. На самом деле они были гностиками, помешанными на своём собственном спасении; но гнозис, к которому они пришли, являлся квазимистическим анархизмом — настолько отчаянным и неограниченным утверждением свободы, что доходило до тотального отрицания любого рода смирения и ограничения. Их можно рассматривать как отдалённых предков Бакунина и Ницше или, скорее, той богемной интеллигенции, которая за последние полвека вдохновлялась самыми радикальными заявлениями Бакунина и Ницше. Но такие крайние индивидуалисты легко могут стать революционерами социального толка — и довольно успешными, — если возникнет потенциальная революционная ситуация33.

В октябре 1967 года в и-м выпуске “Internationale situation-niste” можно было обнаружить неясную цитату из Нормана Кона под фотографией ветхой витрины, которая намеренно сопровождалась неверной подписью «ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ МЕСТО ВСТРЕЧИ СИТУАЦИОНИСТСКОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА В ПАРИЖЕ»:

Это характеристика такого рода движения, чьи намерения и замыслы безграничны… Какой бы ни была история отдельного индивида, вместе им удалось сформировать опознаваемый общественный слой — несостоявшу-юся и часто бедную интеллигенцию… А затем последовало образование группы необычного толка, — «настоящий прототип», продолжает Кон свою мысль, которую не цитируют ситуационисты, «современной тоталитарной партии», — постоянно активной и крайне жестокой группы, преследуемой апокалиптическими наваждениями и убеждённой в своей непогрешимости, ставящей себя бесконечно выше остального человечества и не признающей ничего, кроме своей предполагаемой миссии… Безграничное тысячелетнее обещание, данное с безграничной полупророческой уверенностью нескольким неустойчивым и доведённым до отчаяния людям в том обществе, где распадаются традиционные нормы и отношения, — здесь, 1 по всей вероятности, лежит причина возникновения очень специфичного подпольного фанатизма…34

Ситуационисты практиковали détournement: все произведения культуры становились общими, не существовало разделения на авторов и читателей, не указывались никакие источники, потому что идеи свободно витали в воздухе. Ситуационисты применяли иронию, ведь ирония — это всегда важная составляющая détournement. Но ирония их была весьма специфична, она одновременно предупреждала читателя, что ситуационисты осознают курьёзность своей апокалиптичной фантазии, но и подтверждала, что они имеют в виду именно то, о чём пишут. Это был тот давно остывший котёл, под которым теории Изу и акции четвёрки из Нотр-Дама вновь разожгли огонь.

Атака на Чарли Чаплина

Сам Изу не был вовлечён в шумиху вокруг Нотр-Дама. Он был занят привлечением последователей, спорами с противниками, организацией «Восстания молодёжи» и, между прочим, расщеплением кино.

Спустя год после Нотр-Дама Изу выпустил свой первый фильм «Трактат о слизи и вечности». На протяжении этой левобережной любовной истории невероятной степени претенциозности (не говоря уже о длине — продолжительность фильма составляла четыре с половиной часа) он и провозглашал и демонстрировал манифест cinema discrépant, смешивая картинку и звук, отрицая кинематографический аспект фильма изорванной и расцарапанной плёнкой, нарочитой рябью и продолжительными пустыми кадрами. «Во-первых, я считаю, что кинематограф слишком богат, — заявлял Изу. — Он ожирел… Я объявляю о разрушении кинематографа, о первом апокалиптическом предвестии расчленения, расщепления этого толстобрюхого и вспученного организма под названием фильм»1. Требования минимума и максимума естественным образом вынесли Изу и его группу из алтарей их аскетических парижских гостиных в роскошь Вавилона — на Каннский фестиваль 1951 года, где они срывали одно мероприятие за другим в крестовом походе за показ фильма Изу.

Во время первой попытки сам Изу не показывался. Акт творения породил одного бога: как заявлялось, Изу сделал фильм за шесть дней, так что на седьмой день — день, когда леттристы презентовали эту работу, — он отдыхал. Показы «Трактата» в Париже после фестиваля рекламировались как пример изумительного актёрского состава, включая актёра Жана-Луи Барро и режиссёра Жана Кокто. А покамест Изу удовольствовался тем, что посвящал свой фильм мастерам классического кино (Д.У. Гриффиту, Эриху фон Штрогейму, Абелю Гансу и другим), таким способом помещая себя в их ряд.

Леттристы довольно скоро создали столько неудобств своими выходками, что добились показа — ограниченного в последнюю минуту лишь прослушиванием звуковой дорожки фильма. Критик газеты “Combat” был в ужасе, хотя он всё же признал, что «между Евой и Исидором ещё осталось место для подлинного кинематографа» (фильм Джозефа Манкевича «Всё о Еве» получил специальную награду жюри фестиваля). Критик Морис Шерер (позднее он стал известен как режиссёр Эрик Ромер) в журнале “Cahiers du cinéma”, наоборот, выступил в защиту Изу, что заставило побледнеть даже молодого Жан-Люка Годара. По причине благосклонности Кокто фестиваль действительно наградил Изу “Prix de lAvant-Garde” — призом,