Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден

как своего собственного. Марий нежно взял ее голову в обе руки и поцеловал. «Для меня есть только ты, Метелла, – сказал он. – Если судьба и лишила нас этой радости, я не стану плевать ей в лицо».

Метелла думала, что раздиравшие горло рыдания не закончатся никогда. Марий взял ее на руки, отнес в постель и был так нежен, что она снова заплакала. Да, он был хорошим мужем, хорошим человеком.

Она протянула руку к краю бассейна и, не открывая глаз, нащупала тонкий железный кинжал, который заранее положила там. Один из кинжалов Мария, который ему подарили после того, как его центурия неделю удерживала горную крепость против огромной армии варваров. Метелла зажала лезвие двумя пальцами и, не глядя, направила его к запястью. Глубокий вдох… Внутри у нее все успокоилось и как будто онемело.

Лезвие разрезало кожу, почему-то не причинив боли. Боль осталась где-то далеко, а перед ее внутренним взором проходили картины прошлого.

– Марий…

Ей показалось, что она произнесла его имя вслух, но купальня промолчала, а голубая вода в бассейне сделалась красной.

Корнелия хмуро посмотрела на отца:

– Я не уйду отсюда. Это мой дом, и на данный момент здесь так же безопасно, как и в любом другом месте города.

Цинна огляделся, оценивая тяжелые ворота, которые отгораживали городской дом от улицы. Дом, который он отдал в качестве приданого, не отличался роскошью, и все его восемь комнат помещались на одном этаже. Это был красивый дом, но он предпочел бы уродливый, с высокой и прочной кирпичной стеной вокруг.

– Если сюда придет толпа или люди Суллы, которые так и смотрят, кого бы изнасиловать и что разрушить…

Голос отца дрожал от возмущения, однако Корнелия была непреклонна.

– У меня есть стража, чтобы справиться с толпой, и ничто в Риме не остановит Суллу, если этого не сделает Первородный, – ответила она. Голос ее был спокоен, но душу терзали сомнения. Правда, отцовский дом был построен как крепость, но этот принадлежал ей и Юлию. Здесь он будет искать ее, если останется в живых.

Цинна повысил голос почти до визга:

– Ты не видела, что творится на улицах! Стаи этого зверья ищут легкой добычи! Я и сам не пошел бы без охраны! Они жгут и грабят дома! В городе хаос!

Он потер лицо руками, и дочь заметила, что отец не побрился.

– Рим это переживет. Разве ты не хотел переехать за город, когда год назад начались бунты? Если бы я тогда уехала, то не встретилась бы с Юлием и не вышла бы замуж.

– И зря не переехал! – с чувством воскликнул Цинна. – Тогда бы и тебя забрал. Ты не подвергалась бы здесь опасности…

Корнелия подошла к нему, протянула руку и дотронулась до щеки:

– Успокойся, отец, успокойся. Тебе вредно волноваться. Этот город уже видел беспорядки. Все пройдет. Со мной ничего не случится. Лучше бы ты побрился.

В глазах Цинны блеснули слезы. Корнелия сделала еще шаг, и он крепко сжал ее в объятиях.

– Осторожней, отец! Я в положении.

Цинна опустил руки и уставился на нее.

– Ты беременна? – спросил он хриплым от нежности голосом.

Корнелия кивнула.

– Моя прелестная девочка… – Он снова обнял ее, теперь уже осторожнее.

– Ты будешь дедушкой, – прошептала она ему на ухо.

– Корнелия, теперь ты обязана пойти со мной. В моем доме безопаснее, чем здесь. Зачем рисковать? Идем.

Он произнес это так, что захотелось послушаться, положиться на него и уйти с ним в безопасное место, снова стать маленькой девочкой. Но этого Корнелия позволить себе не могла. Она покачала головой и через силу улыбнулась, пытаясь смягчить отказ.

– Оставь мне больше стражи, если так тебе будет спокойнее. Теперь мой дом здесь. Здесь родится мой ребенок, а когда Юлий вернется в город, первым делом он придет сюда.

– А если его убили?

Корнелия зажмурилась от резкого укола боли; слезы обожгли глаза под веками.

– Пожалуйста, не говори так… Юлий вернется. Я… я уверена.

– Он знает о ребенке?

Она не открывала глаз, пережидая момент слабости. Она не будет плакать, хотя в глубине души ей хотелось уткнуться отцу в грудь и дать себя увести.

– Еще нет.

Опустившись на лавочку у журчащего в саду ручейка, Цинна вспомнил, как разговаривал с архитектором, когда планировал дом для дочери. Как давно это было.

Он вздохнул:

– Твоя взяла, дочка. Только чтó я скажу матери?

Корнелия села рядом:

– Скажешь, что я здорова, довольна жизнью и примерно через семь месяцев на свет появится ребенок. Скажешь, что я готовлю дом к появлению младенца, она поймет. Когда на улицах снова станет спокойнее, я пришлю к тебе гонца и сообщу, что у нас хватает еды и мы здоровы. Все очень просто.

Отец попытался заговорить строже, но его голос сорвался.

– Пусть этот Юлий только попробует не быть тебе хорошим мужем… и хорошим отцом. Я прикажу его побить палками. Надо было сделать это еще тогда, когда я узнал, что он бегает к тебе по моей крыше.

Корнелия вытерла глаза, загоняя тревогу поглубже, и заставила себя улыбнуться.

– Ты не такой уж суровый, отец, и не пытайся притворяться.

Цинна состроил гримасу. Долгое время оба молчали.

– Я подожду еще два дня, а потом прикажу забрать тебя домой.

Корнелия прижала ладонь к руке отца:

– Нет. Я уже не твоя. Юлий – мой муж, и он будет искать меня здесь.

Не в силах больше сдерживать слезы, она разрыдалась. Цинна притянул дочь к себе и крепко обнял.

Сулла мрачно наблюдал за тем, как его люди захватывают главные улицы, ведущие к Форуму и сердцу города. После первой кровопролитной стычки битва за Рим шла успешно; его войска брали район за районом и не допускали туда растерянного противника. Когда солнце полностью поднялось над горизонтом, под контролем Суллы была почти вся нижняя восточная четверть Рима – большая территория, где солдаты могли отдохнуть и перегруппироваться.

Затем возникли тактические сложности. Наступление шло слишком широким фронтом, его силы растягивались, и Сулла понимал: противник может нанести сокрушительный удар, если нащупает слабое место.

Продвижение войск замедлилось. Он отдавал приказ за приказом, передвигая или останавливая то одно подразделение, то другое. Прежде чем предъявить требование о капитуляции, нужно было укрепить тыл. Учитывая предсмертное обращение Мария, его солдаты вполне могли драться до последнего. О Первородном ходили легенды даже в Риме, где верность командиру была в порядке вещей и воспитывалась в воинах с юности. Их нужно было лишить всякой надежды, а медленное продвижение этому не способствовало.

Сулла стоял