Любовь и ненависть - Иван Шевцов

— Знаешь, мама, я не люблю "абы как", — огрызнулась Ирина. Она в последнее время вообще стала резкой со своими домашними. — Вот и Пелагея Антиповна в кои веки приехала к нам погостить. Я хочу, чтоб это было прилично. А деньги что — их все равно никогда не бывает.

— Без индейки, без икры и семги могли обойтись, — поучала Антонина Афанасьевна. — И осетрина ни к чему, заливной судак даже вкусней. — И, глядя на дочь многозначительно, добавила с намеком, над которым следовало бы хорошенько задуматься: — Андрюша недоволен твоей суетой. Вижу, не нравится ему твоя затея…

Ирина не хотела понимать материнских предостережений. Она не находила в своих поступках ничего предосудительного. И не только Антонина Афанасьевна замечала странного «бесенка», поселившегося в дочери. Видел это и Андрей, хотя в отличие от тещи наблюдал за женой молча, изучающе, пытаясь найти ответ на простой и столь беспокойный вопрос: что произошло с Ириной, где причина таких неожиданных в ней перемен? Дома Ирина всякий раз воодушевлялась при одном имени Шустова, о нем, о Василии Алексеевиче, она готова была говорить до бесконечности. Вначале Андрей не придавал этому значения и сам с интересом поддерживал разговор жены о делах в клинике, а потом темой номер один стал случай с хищением партбилета. Все это казалось в порядке вещей и не вызывало у Ясенева никаких подозрений. Ничего странного не находил он и в том, что жена была постоянно возбуждена (мол, причина — конфликты и баталии на работе), больше уделяла внимания своим туалетам, покрасила волосы в темно-каштановый цвет, утром, перед уходом на работу, долго возилась у зеркала. И все же он не мог не почувствовать по отношению к себе какой-то до сего небывалый холодок со стороны Ирины. Она не принимала его ласк, ссылаясь на плохое самочувствие, перестала интересоваться его работой, спать перешла к Катюше.

В канун Первомая вечером Андрей принял ванну, лег в постель и начал читать книгу стихов Василия Федорова. Ирина всегда принимала ванну последней. Он ждал ее. Решившись заговорить с женой на щекотливую тему, он не знал, с чего начать, и в который раз останавливал себя сомнениями: "А может, мне только кажется, горький плод воображения?" Ирина, проходя к себе в комнату, где уже спали обе бабушки и Катюша, на ходу, как-то до обидного торопливо бросила Андрею: "Покойной ночи". И в словах ее и в жестах сквозил озабоченный холодок.

— Погоди, Аринка, — остановил он ее и отложил книгу на столик. — Присядь.

— Да ведь завтра нам рано вставать, — как бы оправдываясь, обронила она и села на край постели. Голубая шелковая пижама ладно облегала ее высокую литую грудь.

— Скажи, почему ты от меня все время убегаешь, будто сторонишься? — начал Андрей, глядя ей в глаза и взяв ее теплую руку. — Что с тобой происходит?

— Со мной? Происходит? — изобразив на лице удивление, переспросила Ирина. В его вопросе она почувствовала что-то недоброе, и глаза выдали то, что она хранила, как тайну.

— Ты только не лги себе, Иришка, — очень мягко и глухо произнес Андрей, искоса поглядев на жену.

— Мне просто нездоровится, — с покорным видом ответила Ирина, и вдумчивый кроткий взгляд ее детских глаз торопливо устремился в дальний угол, где стоял телевизор.

Андрей знал, что говорит она неправду, но не находил нужных слов для возражения и с озабоченным видом смиренно слушал ее. Но она замолчала, точно все слова иссякли, и тогда он с выражением крайнего беспокойства на лице спросил:

— А что ты чувствуешь? Боли какие?

— Да так, просто устала я.

Андрей выше всего в жизни ценил откровенность и прямоту, поэтому, уловив в поведении Ирины нотки пусть даже невинной фальши, был удручен и расстроен и не смог скрыть своего состояния. С грубоватой решительностью он отпустил ее белую с голубыми жилками руку, улыбнулся неопределенной улыбкой и задумался. Что-то новое зашевелилось в его душе, неожиданное и неясное, похожее на внутреннее смятение, когда не все додумано до конца. Ирину смущал этот мятежный взгляд, и она, стараясь говорить ласково, мягко, спросила:

— Ты чем расстроен? Почему такой печальный?

— Ты говоришь не то, — перебил Андрей и приложил ладонь к ее лбу. Медленная улыбка, только что осветившая лицо Ирины, погасла, круглые щеки порозовели, но глаза смотрели открыто и смело. Она сказала:

— Я тебя не понимаю. Ты о чем, Андрюша?

— Да все о том же, о твоем состоянии.

Он смотрел на нее пытливо, этот нежный, но не слабый человек, внешне грубоватый и некрасивый, толстые губы его шевелились, будто продолжали бессловесный разговор. Она обласкала его взглядом, выключила ночник у изголовья и легла рядом под одеяло…

Утро было звонкое, песенное, лучистое. Ликовала весна, одетая в кумач флагов, знамен и транспарантов, сиял солнечный Первомай.

Ирина еще накануне сообщила Похлебкину, что она с Катюшей придет не на сборный пункт, а вольется в свою колонну возле Белорусского вокзала, где обычно проходит колонна Ленинградского района столицы. До Белорусской площади они доехали в метро. Улица Горького — человеческая река — гремела музыкой. В голубом просторе свободно плавали два связанных воздушных шара — розовый и желтый. Ирина волновалась: вдруг их колонна уже миновала площадь Белорусского вокзала, вдруг тот, ради кого она пришла и на демонстрацию и собирает у себя гостей, не выйдет сегодня из дому или уехал за город? И хотя для таких мыслей не было повода, Ирина как-то невольно придумывала различные причины для беспокойства.

Вчерашний разговор с Андреем не зацепился в ее душе и памяти, к беспокойству мужа она отнеслась с легкомыслием взбалмошной девчонки. Правда, Андрей ее ни в чем не упрекнул, да, собственно, у него и не было оснований для упреков. ("Что я такое себе позволила?")

На площади у памятника Горькому шла бойкая торговля праздничными игрушками. Ирина купила Катюше два шара, такие же, как те, свободно парившие над площадью, — желтый и розовый, прыгающую обезьянку и шоколадку в виде бронзовой медали. Подошла к милиционеру, спросила, не проходил ли Ленинградский район.

— Пока нет. Где-то на подходе, — ответил старший лейтенант и, взглянув на колонну, вступающую на привокзальный виадук, махнул рукой в белой перчатке: — Да вон он, смотрите!

Но Ирина уже сама прочитала огромный транспарант: "Ленинградский район" и, схватив Катюшу за руку, быстро умчалась искать свою колонну. Первым увидела длинного сияющего Похлебкина и рядом с ним с золеной веткой тополя в руках Аннушку, такую же высокую, как и ее жених, склонную к полноте блондинку с властным некрасивым лицом, но очаровательными улыбчивыми глазами. На Аннушке был надет плащ "'болонья", точно такой же зеленоватый, как и на Ирине, — плащи эти только что вошли в моду.

Петр Высокий улыбался широко и восторженно, подхватил Катюшу на руки, поднял над колонной.

— Вот так мы с тобой мимо Мавзолея пройдем. Хорошо?

Катюша кивала головой, ей было приятно и не совсем обычно среди незнакомых людей. Аннушка угостила ее конфетами «Белочка», а тот, кого мама нетерпеливо искала своими бархатистыми глазами, вынырнул из-за чьей-то спины и, прежде чем поздороваться с мамой, протянул Катюше шоколадную плитку, на которой был изображен Александр Сергеевич Пушкин.

— Спасибо, — сказала Катюша обрадованно, потому что это был уже знакомый ей добрый доктор дядя Вася. Одетый в светло-коричневую спортивную куртку из искусственной замши, васильковые брюки и синюю нейлоновую рубаху с галстуком берестовой расцветки, Василий Алексеевич, всегда моложавый, сегодня выглядел особенно молодо. Ирина ожидала от него каких-то особенных слов, и, хотя он задал совсем обычный вопрос, почему нет Андрея, Ирине послышалось в его словах нечто многозначительное. От избытка чувств она говорила ему что-то неясное, сбивчивое, ничуть не скрывая своей радости, и в то же время быстрые, возбужденные глаза ее кого-то искали в колонне и не находили. Тогда она спросила:

— А где же Дина?

— Дина Михайловна? — с официальной сухостью переспросил Шустов. — По-моему, она и не собиралась быть.

— А Вячеслав Михайлович? — Ирина прицелилась пламенным взглядом на Похлебкина.

— Руководителю учреждения совсем не обязательно шествовать бок о бок со своими подчиненными, — заметил Петр Высокий с веселой иронией. — Нужно соблюдать… дистанцию.

Отсутствие Семенова и Шахмагоновой радовало Ирину, точно они могли помешать ей говорить с Шустовым:. Собственно, никакого такого разговора между ней и Василием Алексеевичем не было, разговор стал общим. Все шутили, смеялись, обменивались ничего не значащими фразами и колкостями. Аннушка передала Шустову привет от отца.

— Давно я не виделся с Александром Мартыновичем, — сказал Василий Алексеевич. — А надо бы.

— Папа сам хочет. Он даже звонил вам и не застал, — сказала Аннушка грудным низким голосом, поджимая свои пышные губы. — У него к вам дело есть.