Автобиография - Франко Дзеффирелли

Когда мы с Ларри и Джоан возвращались на лодке домой, я спросил, как ему понравился Эдуардо.

— Старый сукин сын, вот он кто! — ответил Ларри, подтвердив тем самым, что встреча прошла на ура и они стали друзьями.

Уже в самом конце лета в «Три Виллы» приехал Доналд, и мне снова пришлось пережить ситуацию двадцатилетней давности. Когда-то на острове Искья Лукино получил известие, что у моего отца инсульт, и пришел звать меня, когда я плавал в море. Теперь Доналд дождался, пока я выйду из воды, чтобы сообщить, что то же самое случилось с Лукино. Это произошло накануне вечером в Риме, когда Лукино был на ужине в отеле «Эден» с Сусо Д’Амико. Он прекрасно себя чувствовал, но вдруг с него градом покатился пот, он побледнел и упал. Стало понятно, что положение серьезное. Позже выяснилось, что у него уже было несколько микроинсультов, но он их скрывал. Что это было: страх, трусость, фатализм? Он сразу попросил сестру позвать меня, и я немедленно отправился в Рим, потрясенный случившимся.

Он лежал в клинике «Розария». Уберта, его сестра, предупредила меня, что Лукино трудно успокоить. Мне не удалось скрыть потрясение, когда я увидел его на подушках, слабого и беспомощного, почти рыдающего. После удара у Лукино была немного нарушена координация движений, он не мог сосредоточить взгляд и растерянно водил глазами.

Картина была особенно тяжелой еще и оттого, что он, прилагая титанические усилия, делал вид, словно ничего не произошло, и разговаривал так, будто речь шла о новом проекте или увеселительной поездке. Я пытался, как мог, поддерживать эту иллюзию, и встреча прошла очень тепло, просто как зеркальное отражение его приезда ко мне в больницу в Орвьето.

Было решено перевезти его в специализированную клинику в Швейцарии. Я все время писал ему и звонил. В сентябре я поехал в Венскую оперу готовить новую постановку «Дон Жуана». Эта опера всегда наводила меня на мысль о Лукино. В великом Висконти было много от легендарного Дон Жуана: мужественность, обаяние, настойчивость, властность и всепоглощающая разрушительность. Меня всегда удивляло, что Лукино за всю жизнь ни разу не обратился к «Дон Жуану».

Следующая постановка — «Бал-маскарад» под управлением Джанандреа Гаваццени с Доминго в главной партии — открывала сезон 1972 года в «Ла Скала». Недалеко от озера Комо находилась фамильная вилла Висконти, где жил полупарализованный Лукино. Едва вернувшись из Вены, я поехал к нему вместе с Пиппо. Странно было вновь видеть прекрасный регулярный парк XIX века, оказавшись на вилле Эрба в Черноббио по такому грустному поводу.

Проходя к цветущей террасе, куда вывезли на коляске Лукино, я увидел на подъездной аллее шикарный «роллс-ройс». Позже Уберта рассказала мне историю покупки этого великолепного автомобиля. Лукино с его заболеванием нужна была удобная и просторная машина, но когда он заявил, что хочет именно эту, сверкающую «Silver Wing», все были слегка обескуражены. Он ничего не желал слышать: «Эту или никакую!»

Выезжая на таком роскошном автомобиле, Лукино хотел по-прежнему в глазах всего мира быть первым, лучшим, способным на любые действия. Сестры не решались на покупку. Братья сказали, что и думать об этом нечего. Тогда Лукино, узник инвалидной коляски, потрясая палкой, стал в ярости метать громы и молнии. Сцена закончилась оскорбленным выкриком: «Никогда в жизни я ничего у вас не просил и ничего от вас не имел. Неужели вы откажете мне в этой малости?»

Ничего не просил? Ничего не имел? Этот человек своим образом жизни и бешеными расходами на театр довел семейство Висконти до разорения, а теперь заявлял, что никогда ничего не просил! Ах, Лукино, Лукино… В результате он-таки получил вожделенный автомобиль и до конца своих дней жил, как король.

Но кроме капризов, к Лукино действительно стали возвращаться силы. Обладая потрясающей жизненной энергией, он, несмотря на инвалидную коляску, с энтузиазмом возобновил работу в театре, кино, опере. Как в лучшие годы…

Моя постановка «Бала-маскарада» в «Ла Скала» дала мне еще одну приятную возможность работать с Пласидо Доминго, с которым мы познакомились на концерте в соборе Св. Петра. Теперь он был самым знаменитым тенором мира.

В это время мой агент Деннис ван Таль позвонил из Лондона и сказал, что я первый в списке режиссеров для постановки телевизионного фильма о жизни Христа, который предполагается показать по всему миру. У этого проекта было все в порядке с финансированием и неограниченные возможности для производства, и Деннис настаивал на его важности. Он ждал, что я буду прыгать от радости, но я встретил это предложение с большим сомнением, даже, скорее, в штыки. Мне казалось, что данный в больнице обет потрудиться во имя идеалов веры уже полностью выполнен. У меня в голове были совсем другие планы, например, «Ад» Данте.

И было даже страшно подумать, как можно экранизировать жизнь Иисуса. Я еще не отошел от моральной усталости после «Брата Солнце» и малоприятных отзывов английской и американской критики. Что, дать им еще одну возможность попировать на моих костях? А с другой стороны, нельзя забывать, сколько радости принесла мне эта картина. С тех пор как она вышла, дня не проходило, чтобы ее где-нибудь не показывали, и всегда с успехом.

Я часто вспоминаю такой эпизод: я был в Рио на премьере фильма, и меня пригласили заехать в Перу на обратном пути в Лос-Анджелес. По техническим причинам самолет прибыл в Лиму с пятичасовым опозданием. Было одиннадцать вечера, и я не думал, что кто-нибудь меня еще дожидается, но увидел сцену, которая одновременно удивила и растрогала. Многотысячная толпа терпеливо ждала моего прибытия с горящими свечами и пела в знак приветствия гимн Франциска. «Брат Солнце» стал тем, что принято теперь называть культовым фильмом.

Однако мысль о новом фильме на религиозную тему, да еще о самом великом герое, об Иисусе, совершенно меня не привлекала. Я предложил своему агенту выкинуть все это из головы, сказал, что снимать не буду, и занялся другими проектами. Их было немало — театр и опера по всему миру и «Ад».

Чем бы я в то время ни занимался, о чем бы ни думал, мои мысли по-прежнему занимала Каллас, я все время ощущал горький привкус нашего разрыва. Как и все ее друзья, я тревожился о ней: она исчезла, не выходила из дому, не отвечала на телефонные звонки. Любая связь поддерживалась через пренеприятную греческую пианистку Вассу Деветци, которая утвердилась при Марии и стала главным человеком в ее жизни.

В Рим приехал новый директор «Ковент-Гардена» Джон Тули, и мы заговорили о возможности вернуть Марию в театр, где она так успешно пела в «Тоске». Я уже давно вынашивал идею специально для нее — «Коронацию Поппеи» Монтеверди с постановкой на площади Капитолия в Риме. Поговорив об этом с мэром Рима, сразу получил его согласие и обещание всяческого содействия. Для возвращения Марии на сцену лучшего и придумать было нельзя. Мы могли поставить оперу в Риме, затем, при участии Тули, — в Лондоне, а вслед за этим в «Ковент-Гардене» осуществить новую грандиозную постановку «Веселой вдовы» Легара. Мы знали, что связаться с Марией нелегко, и попросили помощи у Мишеля Глотца, ее агента и близкого друга, но, увы, и его звонки фильтровались бессменной Деветци.