Автобиография - Франко Дзеффирелли

Фильм вышел в Италии на Пасху 1972 года и до сих пор считается одной из самых удачных моих работ. Это естественно, если учесть, что итальянские зрители — католики и обожают своего святого. Но как примут этот фильм за границей, в англосаксонской культуре? Ведь я не сделал ничего, чтобы примирить протестантов с личностью св. Франциска и его учением.

Я решил, что если они не примут фильм, то им же хуже. Мое прочтение персонажа соответствовало тому, что испытывает каждый в глубине души, что пробуждает любовь к природе, а для меня она отождествлялась с любовью к тосканской деревне моего детства, с Эрсилией. Я не собирался мудрствовать или использовать культурно-исторический подход, как было модно в те годы, ибо это совершенно не годилось для такой фигуры, как Франциск, простой и чистой.

Когда фильм был закончен, я увидел, насколько он глубоко уходит корнями в шестидесятые. Тогда поколение детей-цветов вышло на улицы протестовать против войны во Вьетнаме, жгло американские флаги и вступало в стычки с полицией. Ярость и насилие захлестнули Париж во время студенческих волнений мая 1968 года. «Брат Солнце, сестра Луна» явился в какой-то мере противовесом жестокости, охватившей мир, призывом к братству, миру, любви, которым учил Франциск Ассизский. Когда на Рождество картина вышла на экраны в Америке, я не ждал положительной критики и не ошибся. Но у простых людей успех был грандиозным, и фильм, судя по всему, остался популярным и любимым до наших дней.

Пиппо работал над фильмом как мой ассистент и тоже добился значительных успехов. Сначала я думал, что он просто хочет «поиграть в новую игру», и не ожидал столь серьезного отношения.

В те годы у меня было также множество театральных и оперных проектов. И впрямь, с начала семидесятых моя жизнь и карьера пошли по доброму пути.

Не успел фильм выйти на экраны, как Лоуренс Оливье и его жена Джоан Плоурайт пригласили меня к себе в Брайтон поговорить о новой постановке в Национальном театре. Мы с Ларри были очень дружны со времен его краткой работы над «Ромео и Джульеттой» — он его дублировал. Когда мы снимали, он находился в «Чинечитта» и при каждой возможности забегал на площадку, с любопытством поглядывая на этих «итальянских вандалов», которые, не имея никакого опыта, замахнулись на экранизацию самого Шекспира, тогда как сниматься и снимать по Шекспиру было его священным правом. На этот раз он хотел найти для Джоан серьезную роль, подходящую ей по характеру и актерскому дарованию.

Они жили в Брайтоне в двух соединенных между собой очаровательных домиках эпохи короля Георга — семья росла, требовалось больше места. После ужина мы остались за столом и разговорились. Я знал, что Ларри любит трюфели, и привез их из Италии. Неожиданно он разыграл блестящую комедию, в которую втянул всех присутствующих. Он бесконечно кланялся, благодарил меня за грибы и, поедая их, стонал от счастья. Слово «трюфель», видно, задело какую-то струнку его воображения, напомнило Мольера[86] и комедию дель арте. Он на ходу стал сочинять пьеску на итальянский манер, где главное действующее лицо — антигерой Тартюфа, а остальные собраны из итальянской кухни!

Ларри довел роли до совершенства, придумал голоса, жестикуляцию и особую выразительную речь каждому персонажу. Центром развеселой и сложно скомпонованной «сборной солянки» была очаровательная девица Лапша со своей хитроумной служанкой Фри-картошечкой. Тартюф — трюфель — был влюблен в Лапшу, дочь старого Кулича, и даже передать не могу, какие страсти разгорелись вокруг нее, ведь было еще три воздыхателя — Рис, Пельмень и Вареник![87]

Страшные беды обрушились на их головы по вине неаполитанского доктора Макарона и интригана-священника Дона Равиоло. От такой интриги только слюнки текли! Мы неожиданно оказались посреди комедии, и она захватила нас. Чтобы попышнее разукрасить сюжет, я предложил ввести трех воздыхателей-иностранцев: графа Фуа-Гра, лорда Осетра и русского князя Владимира Икрова. Ларри с радостью воспринял новых персонажей, кошмарный акцент помогал создать клише, а дальше — импровизация во всем!

Как я жалел, что в тот вечер у меня не было с собой маленькой камеры или хотя бы магнитофона. Комедия, которую Лоуренс Оливье придумал и разыграл при виде белого трюфеля из Альбы, стала бы не меньшим достоянием истории, чем его лучшие роли.

Я лег поздно, в голове вертелись всевозможные мысли… Потом провалился в самый мягкий на свете матрас и блаженно заснул. Утром меня разбудила загадочная личность, которая явилась в комнату для гостей с завтраком. Я еще не до конца проснулся, и мне почудилось, что нахожусь в театре во время сцены пробуждения Джульетты, а вокруг меня скачет полоумная кормилица и весело щебечет:

— Синьора! Душенька моя! Невеста!.. Выспаться вперед решила… Нынче ночью уж граф Парис себя побеспокоит, чтоб отдыха тебе не дать… Уж он сумеет вас поднять, не так ли?[88]

Я наконец сообразил, где нахожусь. Странной кормилицей был Лоуренс Оливье, в пижаме, домашних тапочках, длинном халате и с полотенцем на голове, завязанным под подбородком, на старинный манер.

Он подскакал к окну и распахнул занавески. Кумир моего детства, Гамлет и Генрих V, герой «Ребекки» и «Грозового перевала» играл для меня одного в честь начала нового дня!

В то лето семейство Оливье приехало погостить в Позитано в полном составе, чтобы отдохнуть и поближе познакомиться с «миром Эдуардо»[89], поскольку мы решили ставить в Национальном театре его комедию «Суббота, воскресенье, понедельник». Раз они уже были на месте, я решил осуществить давнишний план — маленький театральный фестиваль для Позитано. Ларри и Джоан согласились, и фестиваль родился. Весть о том, что лучший исполнитель шекспировских ролей и его не менее знаменитая супруга будут выступать на фоне изумительных красот Позитанского залива, распространилась мгновенно. Принять участие в фестивале захотели многие, и актеры потянулись со всей Италии.

Уж не знаю, что произвело на меня большее впечатление, — сам ли спектакль, величественное ли звучание шекспировских строк под звездным небом или встреча Ларри и Эдуардо. Они оба были самыми яркими светилами своих галактик, и дух захватывало при виде того, как они светски общаются, избегая столкновений, — их разговор не выходил за рамки формальной любезности и театральной болтовни.

Когда мы с Ларри и Джоан возвращались на лодке домой, я спросил, как ему понравился Эдуардо.

— Старый сукин сын, вот он кто! — ответил Ларри, подтвердив тем самым, что встреча прошла на ура и они стали друзьями.